Шерли Грау - Кондор улетает
Палуба вибрировала в такт работе двигателя.
Прежде я бы этого не заметил, думал Роберт. И лучше не замечать, иначе ты слабеешь. Вот я уже не мог бы вернуться на рыбачье судно. Не в силах был бы.
Роберт продолжал разглядывать свои грязные холеные руки, подставляя их под солнечные лучи. И тут ему пришло в голову, что он так переменился благодаря Старику. Старик сделал его таким, как сейчас. Старик отгородил его от прошлого.
На мгновение в солнечных лучах, плясавших над водой, над пятнами водорослей возник образ Старика. Старик сидит с телефонной трубкой в руке. Старик говорит: «Все на свете имеет цену. Все. Надо только узнать какую. Вот и узнай». Старик, который может распоряжаться ходом событий, устраивать все по-своему, разыгрывать из себя бога.
Роберт начал бить правым кулаком по левой ладони, бить сильно, чтобы как-то дать выход охватившей его злобе. Но излить ее было не на что. Совсем не на что. И тут из рубки вышел Гэс.
— Какого черта тебе надо?
Гэс растерялся.
— Он хочет у вас спросить… — Он дернул худым плечом в сторону рубки.
— Ну, так пусть идет сюда. Там воняет хуже всякого дерьма.
Гэс юркнул обратно — маленький, худой. Роберт подумал: никогда не ел досыта. Как я. Я ведь тоже не рос, пока Старик не начал меня кормить… Черт бы его подрал… До чего у них жалкий вид, когда они худые. Настороженные, скорченные, как креветки. Глаза словно не помещаются на лице. И я был таким же, пока Старик меня не подобрал. Деньги все могут. Откормить мальчишку, сделать из заморыша мужчину. Ноющие мышцы-веревочки на тонких косточках наливаются силой, упруго перекатываются под кожей, приводя в движение плотные кости. Заморыш становится могучим мужчиной. Пощупайте мышцы под рубашкой, распахните ее. Женщины любят игру мышц. О Роберт… И все благодаря Старику. Он их напитал, он их вырастил. И к черту его!
Аристид вышел на палубу, оставив у руля Гэса.
— Воняет, конечно, — сказал он, — но что я могу поделать? Куда пойдем, кэп?
— Я хочу найти обломки, хоть что-нибудь.
— Все указывают разные места, — сказал Аристид. — Одни говорят — здесь, другие — там, а между этими «здесь» и «там» добрых двадцать миль. Так где же будем искать, кэп?
Роберт встал.
— Да, я заметил, что каждый все видел по-своему. Посмотрим фарватер? Ну, где у вас ходят суда?
— У нее совсем не было осадки. Она по фарватеру не ходила, — негромко сказал Аристид. — Даже с грузом.
— Правда, — сказал Роберт, — ее так и строили… Ну что же, будем крейсировать по заливу, пока хватит бензина.
— Говорите, куда идти, кэп. Деньги-то ваши.
Некоторое время Роберт добросовестно глядел на воду. Там колыхались бесконечные заросли водорослей, усыпанных оранжевыми ягодами. Два газетных листа. Апельсиновые корки и длинная лента ламинарии, выброшенная из глубины. Свеча — одна из тех, которые пускали с берега ребята. Волна, поднятая «Жоли», перевернула дощечку и утопила свечу. (Может, подумал Роберт, под водой свечке больше повезет и она разыщет затонувшую лодку. Плавая, она не слишком-то себя показала.) Еще он увидел двух дельфинов. Выпрыгивая из воды, поднимая тучи брызг, они как будто следовали за люгером. И это было все.
У него устали глаза. Он перенес ящик в узкую полоску тени у рубки и сел, прислонившись к стенке.
Все утро они бороздили залив, осматривая каждую его пядь. Потом Роберт заметил, что судно сделало поворот и, очевидно, легло на обратный курс. Он вошел в рубку.
Аристид спросил:
— Значит, заметили, кэп?
— Я и прежде ходил в море.
— Ходили? — сказал Гэс. — В море?
— Только это было давно. — Роберт пристально вглядывался сквозь грязное стекло в серую гладь воды. Я сделал то, ради чего приехал. Я попытался и ничего не узнал.
— Плохо то, — сказал он, — что все указывают разные места. Если бы я точно знал, где произошел взрыв, было бы легче.
— Я сам ничего не видел, — сказал Аристид.
Слишком поспешно…
Он сказал это слишком поспешно. Роберт сумел сохранить полную невозмутимость. Выжидая, он следил за чайкой, которая кружила перед носом люгера.
— Тем не менее ты думал, что мы что-нибудь найдем.
— Вы наняли люгер, кэп, и указали, где искать.
— Все говорили… Только мне что-то не верится.
— Я ничего не видел, — сказал Аристид.
— А я ведь не говорю, что ты что-то видел. — Роберт наклонился и начал водить пальцем по грязному стеклу. Поблескивая наманикюренным ногтем, холеный палец двигался вверх-вниз, вверх-вниз. — Лодка пропала, те, кто плыл на ней, погибли. Женщины на берегу плакали по-настоящему. По покойникам. И знали это. Я просто думаю, что мы и близко к тому месту не подходили. Может, она и не добралась до залива, может, это случилось в открытом море. Где угодно могло случиться. А может, и вспышки никакой не было. Что-то уж очень много людей ее видело, слишком уж много народу гуляло среди ночи по берегу и смотрело на море.
— Я ничего не видел, — повторил Аристид. — А что говорят другие — это их дело.
— Ну конечно, — сказал Роберт. — Конечно, конечно.
— Чего же вы хотите, кэп? Через четыре дня разве что останется? Тут и приливы, и ветры.
Мальчик резко повернул голову, но ничего не сказал.
Он сообразительнее отца, подумал Роберт. Сразу заметил промах.
Палец Роберта все двигался и двигался по стеклу. Когда вернусь в город, куплю кольцо. С бриллиантом. Получится неплохо. На правой руке носить или на левой?
Роберт сказал:
— Четыре дня назад? А все говорят — три.
Аристид повернулся и посмотрел на него:
— Я и хотел сказать, что три.
Роберт покачал головой:
— Нет. Лодка должна была пройти здесь четыре ночи назад. Но все говорили — три, и мы решили, что она задержалась на сутки. Иногда бывает и так. Но эта лодка, я думаю, вышла в срок… — А Старик получил известие с опозданием на день. Роберт тихонько присвистнул сквозь зубы. — Целые сутки. Достаточно времени, чтобы замести следы.
— У вас в голове помутилось, — сказал Аристид. — От солнца. Мама меня всегда предупреждала…
Роберт сказал:
— В Порт-Эбере все знают, что произошло, но все молчат, потому что боятся. Или им заплатили. А может, и то и другое. Они и вообще ничего бы не сказали, а только зажгли бы свечи и молились, если бы не одно: им известно, что семьям трех погибших полагаются от Старика кое-какие деньги.
«Жоли» подошла к причалу, скользнула бортом по старым автомобильным покрышкам. Двигатель смолк, заработал задним ходом, чихнул и заглох. Роберт аккуратно шагнул с планшира на причал, опасаясь, как бы не лопнули швы на брюках.
— Ну, так передай всем, — сказал он, — что я не так глуп, как они думают. Скажи им, я понимаю, что к чему — так говорила моя мама. Она была шлюхой.
Аристид замигал. Роберт засмеялся.
— Enfant garce[8] — вот кто я такой, — сказал он. — Ну а теперь мне надо повидать этих трех женщин. Свои деньги они получат. Они их заработали.
Роберт пересек пристань и вышел на ракушечную дорогу, где стояла его машина. Люди на других судах поглядывали на него из-за сетей, которые чинили, из люков машинных отделений, где смазывали двигатели. Он словно не замечал их. Он слишком поздно понял, как его провели. Он свалял дурака.
Теперь ему предстояло говорить с женщинами. Ему запомнилась одна из них, единственная молодая. Не то жена, не то сестра — ее глаза под черными бровями казались светло-желтыми. Она плакала так долго, что эти глаза остекленели и выпучились, словно у нее вовсе не было век. Белки порозовели от набухшей сетки красных прожилок. Из-под них все время выступали слезы, стекали к уголку глаза и непрерывно ползли и ползли вниз.
Ему хотелось уехать из Порт-Эбера сию же минуту. Ему хотелось выбраться отсюда, ощутить под колесами машины убегающую ленту шоссе. Но он должен был повидать этих женщин, зайти в каждый дом за побеленной изгородью, присесть к накрытому клеенкой кухонному столу и объяснить, как они могут получить деньги. Старик платил щедро — вот почему люди работали на него.
Он оставил машину у первого дома и прошел по белой дорожке из ракушечника между высокими олеандрами с яркими круглыми цветами и длинными блестящими листьями. Мальчишкой он наслушался историй о женах, которые отравляли мужей ядовитым настоем из коры и листьев, подмешивая его в гамбо, потому что красный перец заглушал любой привкус.
Эти трое жили в ядовитой роще, а погибли в море.
И вот дом. На веранде за ржавой сеткой двигались неясные силуэты. Когда он начал подниматься по ступенькам, все голоса смолкли. Только кто-то плакал в глубине дома. Господи, подумал он, откуда у нее еще берутся слезы?
Его обволокли разнообразные запахи. Пот, грязь, прогорклое масло, запах фасоли, риса, рыбы, креветок, испорченных зубов и нищеты… Все это когда-то было привычным, но не теперь. Его рука на ручке двери застыла в нерешительности, лицо хранило выражение подобающей грусти. Господи, думал он, господи! Как они воняют!
