Елена Сазанович - Гайдебуровский старик
Но Тася, похоже, не собиралась отступать, ни под каким аргументированным предлогом. Я прекрасно знал – что в упрямстве она превзойдет любого. И в достижении уже намеченной цели ей равных не будет. И самое главное – она таки этой цели достигнет. Даже если оставит позади себя немало трупов.
Я признавал, что гораздо слабее ее. И рано или поздно поддамся ее верному расчету, который гораздо превосходил ее чары (им я никогда не поддавался). Я со страхом даже мог вообразить себе невообразимое. И ненароком бросил взгляд на картину, висящую над столом. Это была совершенная копия работы Василия Пукирева «Неравный брак», написанная учеником художника. Поэтому стоила не на много меньше. Что ж, и мастер, и его подмастерье были в теме. И эта тема, похоже, для них так же, как и для меня, была шокирующей. Но арифметически точной и астрономически приземленной, раз они так реалистично и так грамотно смогли ее преподать. И мое воспаленное воображение уже нарисовало третью копию «неравного брака», правда, в иной интерпретации. На картине был изображен седой старец с длинной бородой и черной береткой, надвинутой на высокий лоб. Его морщинистое лицо застыло в ужасе. Он безумно не хотел идти под венец! А под руку его держала хорошенькая белокурая девушка в костюме от «бизнес-леди». И в кроличьей белой шапочке вместо фаты. Она счастливо улыбалась. И ее синие распахнутые глазки лукаво кому-то подмигивали из гостей. Возможно, вон тому лопоухому парнишке, нервно сжимающему в руках полосатую палочку регулировщика. Он брезгливо скривил свой курносый нос. Он единственный осуждал невесту.
Тася мгновенно перехватила мой испуганный взгляд. И бросила свой уверенный взор на картину. И мгновенно ее оценила. Она этому хорошо научилась здесь, в антикварной лавке.
– А, – ехидно протянула она, – «Неравный брак». Как же знаю, знаю.
– Я и не подозревал, что ты так хорошо разбираешься в живописи, – не менее ехидно ответил я.
– А тут не надо разбираться. Ее все почему-то знают. Наверно, со школы запоминаются вещи, которые ничем уже не вышибить из памяти. Все знают, что дважды два четыре. Что молоко пишется через «о». Что Онегин отверг вероломно Татьяну, а она потом ему сказала «Но я другому отдана и буду век ему верна». Что Анна Каренина бросилась под поезд. Что таблицу Менделеева придумал Менделеев. А Шишкин рисовал мишек в лесу, но понятия не имеют, как его картины называются. И все знают название картины «Неравный брак», но не знают, кто ее рисовал.
– Прекрасное знание школьной программы!
– А то! – Тася гордо встряхнула головой, подперев руки в боки. Она была уверена в своих знаниях. Ей их было достаточно. В большом количестве она никогда не нуждалась. Хотя я не могу не признать, что она любила ученых людей. И благодарно их слушала с открытым ртом. Но ничему у них не училась. Тася не любила думать. И, если о чем-то пыталась соображать, то лишь о любви. Как и соображала только в любви.
– И чего эту картинку у нас не покупают? – она вновь повернулась к «Неравному браку» лицом. Сегодня он ей согревал душу.
– Не знаю, – я меланхолично пожал плечами. Хотя весь напрягся, чтобы не пропустить двусмысленное слово и вовремя его отшвырнуть. – Может, некоторые не хотят себе портить настроение. А для некоторых она слишком дорога в цене.
– Не-а! – торжественно заключила Тася! – Вот вы ученый человек, а ничегошеньки не кумекаете в современной жизни. Хотя, конечно, быть ученым это не означает хорошо разбираться в житейских делах. Ученость даже мешает. А я вот знаю, чего ее не покупают!
– И чего? – грубо передразнил я ее. Но она не заметила. Или сделала вид.
– А того, что она просто не актуальна! Ну, кого сегодня удивишь неравным браком! А если честно, то вообще это детская картинка. Даже смешно. Что тут неравного? Вы посмотрите на жениха! Да он совсем еще молодой мужчина! В самый раз! Да еще при деньгах! Если хотите знать, то пройдет лет десять, и он сам бросит свою жену. И жениться на еще более молодой. Вот увидите!
Интересно, как это я мог увидеть, если всегда считал, что живопись – это застывшая форма искусства.
– Я бы в жизни на такой неравный брак не подписалась!
Я от удивления присел на диван. Диван подо мной провалился. Вот это да! Может это все выдумки Сенечки? Его юношеское воображение блуждает в поисках соперника. А поскольку он ни с кем не общается, то его ревность обрушилась на меня, его единственного приятеля. Признать же, что его просто не любят, Сенечка не желает, поскольку слишком молод для подобного признания.
– Вот это верно, Тасенька, – я по неосторожности обратился к ней ласково. – Ну, какая умная, красивая, веселая, вообще замечательная девушка, как ты, подпишется на такой брак?
– Вы и впрямь так считаете? – Тася тут же бухнулась на диван рядом со мной. – Что я такая замечательная? – И Тася в порыве схватила мою руку. Я даже не вырывался. С каких пор я стал таким доверчивым. Разве можно верить Сенечке? Он ведь ни черта не понимает в людях. Упомянуть черта я, похоже, поторопился.
– Милый Аристарх Модестович! – защебетала Тася. А я пытался припомнить, в каких случаях она так нежно щебетала. Но не успел. – Дорогой! Я действительно в жизни бы не подписалась на такой брак, поскольку предпочитаю мужчин постарше, чем на этой картинке. Вот как вы, например. Они гораздо надежнее…
Я, как ошпаренный подскочил с места, не дав Тасе закончить свою крамольную мысль.
Она так и осталась сидеть с открытым ртом.
– Ты с ума сошла! – закричал я на нее. Но при крике мой голос почему-то молодел. И я вовремя остановился. И уже приглушенно затараторил. – Ты с ума сошла! Да как ты смеешь даже такие мысли допускать! Испорченная девчонка! Соплячка! Я вообще никогда не был женат! И считаю это одним из своих достоинств! И как ты посмела… Посмела! Даже намекнуть! Да, я слишком стар, но еще не настолько, чтобы выжить из ума! И не допущу, чтобы ты тут меня с ума сводила! Как можно тебе вообще доверять! Самое лучшее, что ты сейчас можешь сделать – это уйти!
Мне от всей души хотелось схватить ее за шкирку и вышвырнуть на улицу. Она это почувствовала. Вскочила с места. И, похоже, испугалась не на шутку. Я никогда не позволял себе подобного тона, даже когда еще не стал стариком.
Тася медленно попятилась к двери.
– Мне и правда уйти? – пролепетала она, чуть заикаясь.
– Куда правдивей! И хорошенько запомни один совет, девочка. От старика. Не лови там, где работаешь. И не словишь ничего, и место потеряешь!
– Но ведь я ничего еще не потеряла? Да? Во сколько мне завтра приходить? Как всегда? – Тася умела отсекать невыгодную ей информацию.
– Нет! – выкрикнул я молодым голосом. – Никуда тебе приходить не надо! И, тем более, сюда! И никогда!
Тася не уловила мой молодой голос. Она была слишком напугана. Поспешно натянула на себя белую кроличью шубку и белую шапочку. И выскочила за дверь. Ее блестящие пакеты остались валяться на полу.
Я приблизился к окну. Мимо витрины быстрым шагом шла Тася. Ее высокие каблучки так громко цокали, что мне казалось, я отчетливо слышу их стук. Снежинки медленно и печально кружились в воздухе. И падали на белую шубку и шапочку. Отчего они выглядели еще пушистее. Тася напоминала испуганного зайчонка, которого вот-вот подстрелит старый опытный охотник. И быть подстреленной она не хотела. И не могла допустить. В этом была вся Тася. Зайчонок умел спрятаться от опасности. И поскакал на каблучках еще быстрее.
Тася прыгнула к Сенечке, который, как всегда, стоял на перекрестке, отражая палочкой атаки железных акул. И уткнулась носиком в его грудь. И я видел, как ее плечи тряслись от рыданий. А Сенечка, красный от мороза, нежно гладил одной рукой ее рыжие, запорошенные снежком волосы, выбивающиеся из-под шапочки. А другой рукой указывал верный путь машинам. Которым, по большому счету, было плевать на его указания. И они сами выбирали свой путь.
Охотник не подстрелил зайчика. Это был плохой охотник. Он промазал. Зайчика подобрали, пожалели и поверили в его беззащитность.
Тася и Сенечка так и стояли в обнимку. Мимо проносились машины, сверкая гневно круглыми желтыми глазами. И печальные снежинки превращались в хлопья снега, а хлопья снега в свирепую рвущуюся метель. Казалось, она вот-вот закружит в вихре Тасю и Сенечку. И унесет в снежную неизвестность. Но случится ли это на самом деле, я узнать не смог. Поскольку из-за метели уже ничего не мог разглядеть. И отошел от окна. И только тогда подумал, почему я так разозлился? Неужели я злился не на то, что у меня вот-вот отнимут свободу? А на то, что ее так мне легко смогли предоставить. Что парень Гришка был забыт раз и навсегда, словно его никогда и не существовало на свете. И его, этого симпатичного, молодого философа так легко, вот-вот заменили бы на старика. И неужели так легко человек заменим. И так легко забывается. В таком случае, зачем мы вообще появляемся на этой земле? Если мы так фрагментарны. И зачем мы так долго живем? Если жизнь всего лишь – один кадр многомиллионной пленки. И зачем мы так много наживаем вещей – если они достанутся в итоге не нам. И зачем так много у нас родных и друзей, если мы с ними все равно расстанемся. И забудем. Или они забудут нас. И зачем мы вообще любим, если любовь все равно, гораздо короче жизни. И не только ее. А гораздо короче всего, что эта жизнь нам может предоставить. Любовь – это самое короткое, что есть на свете. И кажется, самое бессмысленное. Но понимаешь это тогда, когда она нас покидает. Когда по ней уже не плачешь. А на душе только терпкая досада – зачем, зачем я столько времени потратил на любовь. Как-то на другое время тратить не жалко.
