Назови меня по имени - Аникина Ольга
Костя подал ей руку. Мальчик сделал шаг назад и настойчиво потянул Машу в свою сторону.
– Не падай на партнёра, ты не мадам рококо! – Фаина хлопнула в ладоши. – Ты современная, свободная! Рука пружинит, сопротивляется. Ну?
Маша снова шагнула и, закрыв глаза, попыталась собрать всё своё внимание на движении предплечья и локтя. Если немножко напрячь мышцы, рука действительно пружинила.
– Иди, куда тебя ведут! На свою территорию не пускай! – кричала Фаина. – Вот так. Так! Хорошо, давайте ещё раз.
И Костя снова подал ей руку.
Он видел, как девочка путается и краснеет. Фаина тоже всё прекрасно видела. Машина футболка через несколько минут заметно потемнела между лопатками и под мышками, и Маша, замирая, чувствовала: вот прямо сейчас вдоль позвоночника, в том самом месте, где лежит рука мальчика, по её спине течёт ещё одна горячая капля. Но, несмотря ни на что, рука спружинила, а ноги послушно шагнули туда, куда нужно. Через несколько минут учительница сказала, что она должна кому-то срочно позвонить, и ненадолго покинула зал.
– Т-ы сбегала из дома? – спросил Костя, когда они остались одни.
– Сбегала, – ответила Маша. – Если это можно так назвать.
– Офигеть, – присвистнул Костя. – А по те-бе и не скажешь.
– Чего не скажешь? – спросила Маша.
Она только сейчас заметила, что мальчик очень сильно заикается.
– Что ты такая. – Мальчик неловко улыбнулся, встал напротив и протянул руку. – Ладно. Давай лучше над шагами поработаем.
Светские беседы не были сильной стороной Кости Герцика.
На следующее занятие Маша пришла без малейших колебаний.
Непонятно, на что рассчитывала Фаина и понимала ли она, что первой недолгой тренировки будет достаточно для того, чтобы девочка влюбилась в своего партнёра. Эта влюблённость, наверное, стала самым ярким событием Машиной юности.
Страх исчез в тот самый момент, когда сквозь защитную завесу вдруг, вместо насмешки или глупой шутки, она услышала живую, человеческую речь, да ещё такую неловкую и неровную.
Удивительно: внутри неё всё оставалось по-прежнему; трепет от Костиных прикосновений никуда не девался, но теперь в трепете этом не было ничего стыдного. Ничто не сжигало изнутри и не заставляло опускать глаза. Всё, что казалось ей раньше гадким и низменным, всё, что выплывало в Машином воображении всякий раз, когда горячая волна страха прокатывалась по её телу, – всё это вдруг, как в сказке, ударилось оземь и превратилось во что-то совершенно иное. Непонятно откуда выплыла нежность и всё уравновесила, всё оправдала, она способна была всё излечить, всё затмить. В Машиной жизни установилась новая вершина: Костя.
В свою очередь, вершиной педагогического искусства Фаины стал тот самый линди-хоп в исполнении Иртышовой-младшей и Герцика, с элементами акробатики и двумя очень удачными поддержками.
Уже к майским праздникам танец их был совершенно готов. Маша всё ещё побаивалась поддержек, но в остальном, со слов Фаины, номер смотрелся прекрасно. Дело осталось за малым: сшить костюмы для финального выступления. Для Кости Фаина придумала образ денди конца тридцатых годов – бежевые брюки в тонкую полоску, жилет и пиджак, сшитые из ткани стрейч. Костя должен был появиться на сцене в плоской шляпе-канотье. Они долго репетировали игривый жест, которым партнёрша в начале танца срывала с его головы старомодный убор и бросала шляпу в зрительный зал.
Для Маши выбрали облегающий светлый вариант купальника с короткой юбкой-поясом. К этой юбке по нижнему краю нужно было пришить шесть или семь оборок – одну над другой, – чтобы лёгкая белая органза в крупный вишнёвый горох окутывала Машины бёдра и взлетала наверх при каждом прыжке или кружении.
Однажды, в начале мая, по возвращении с дополнительной репетиции, Маша с Костей завернули побродить по улицам («ненадолго, всего на пятнадцать минуточек!»). Напротив выхода со станции метро «Гостиный Двор» какая-то никому не известная группа наяривала старый рок-н-ролльный хит. Маша с Костей несколько секунд постояли в толпе – и вдруг, повинуясь внезапному порыву, выбежали на свободный пятачок и бросили сумки возле гитарного кофра, служившего музыкантам коробкой для сбора денег. Они «сбацали» свой танец прямо здесь, посреди Невского проспекта.
Всё сложилось не так, как предполагалось по сценарию, задуманному Фаиной. Облако белой органзы в крупный горох не обволакивало бёдра партнёрши, а Костя был одет не как денди, а как обычный ленинградский подросток. Удобные кроссовки и облегающие джинсы – они-то и спасли Машу от позора, когда Костя повёл её на поддержку. Партнёр помог Маше кувыркнуться через голову, а потом аккуратно опустил девочку на асфальт.
Зрители, которые толпились вокруг, не дали Маше окончательно захмелеть от Костиной выходки: отовсюду раздавались присвистывания и хлопки, и люди смотрели на детей, как на настоящих артистов. Костя вывел Машу на поклон, потом шустро поднял с земли обе брошенные сумки, подхватил податливую партнёршу под руку, и дети, неприлично хохоча во весь голос, побежали в сторону Садовой.
Пробежав метров сто, они притормозили, а потом пошли шагом.
– Ты обалдел, что ли? – Маша и задыхалась, и смеялась одновременно. – Я чуть не рухнула прямо на асфальт! При всём честном народе!
– Ты не рухнула, – ответил Костя, – Зна-чит, на сцене тоже не рухнешь.
Сразу же после того случая возле метро Маша тяжело заболела. Она не обратила внимания, что во время танца, как обычно, её майка сделалась мокрой. Пока девочка шла домой, поднялся ветер и продул её насквозь, но Маша не заметила и этого. Наутро резко подскочила температура, а горло обложила раскалённая вата. На следующий день появился мучительный кашель, а из поликлиники пришёл врач и поставил диагноз «острый бронхит». Девочку тогда чудом не положили в больницу, а к Иртышовым на дом ходила медсестра и ставила Маше уколы. Ни о каких танцах уже не могло идти речи. А ведь именно в мае у старшеклассников должен был состояться выпускной вечер, в программу которого Фаина собиралась включить хулиганский линди-хоп в исполнении Иртышовой и Герцика. Увы, этот номер так никогда и не увидел сцены.
Годовые оценки Маше тогда выставили по средним баллам; это был единственный год, когда табель Иртышовой-младшей украшали почти одни сплошные тройки. Любовь не замедлила сказаться на успеваемости.
За весь период, пока Маша болела, Костя навестил её только однажды. Хотя, наверное, он сам бы ни за что не догадался зайти, если бы не Алька.
Мальчик неуверенно потоптался возле Машиной кровати и сказал, что, скорее всего, в следующем году он будет учиться в другой школе.
– Так и не выступили, – сказал Костя и улыбнулся Маше той самой, чуть виноватой улыбкой. – Ничего, т-еперь любой, кто встанет с тобой танцевать, просто офигеет.
– Я очень хочу показать тебе нашу дачу, – вдруг сказала Маша. – Ты летом куда-нибудь уезжаешь?
Костя ответил что-то неопределённое и поспешил скорее уйти – сказал, что его ждут дома. Маша, опустив веки, лежала на подушке. Она слышала, как за Костей закрылась дверь. В её груди клокотало огромное море, на море стоял шторм, выплывали айсберги и со страшным треском проламывали борта каких-то безымянных, беспомощных кораблей. Маше казалось, что там, внутри неё, кричат о помощи люди, вода заливает им нос и рот, и, подхваченные воронкой, они проваливаются в темноту – навсегда.
Гораздо позже Маше стало известно, что родители запрещали Косте болтать о своём скором отъезде, потому что уезжал он не только на лето, но и на весь будущий год, и на всю последующую жизнь. Маше об этом, конечно, ничего не сказали, хотя и Ираида Михайловна, и Фаина были в курсе с самого начала.
Встревоженная здоровьем младшей дочери, мать срочно взяла билеты в Крым, и они втроём – вместе с Аллой – прожили в Феодосии три тёплых месяца, до самого сентября. Но Маша не хотела выздоравливать, она почти всё лето ходила как потерянная, плакала и писала Косте письма.
Девочка не могла объяснить себе самой, что же такое происходит с её головой и телом. А как можно об этом рассказывать другому человеку, если ты даже сам для себя не можешь найти нужного слова?
