Фредерик Бегбедер - Французский роман
— Значит, и про мышку вы мне тоже все наврали! Почему вы все время врете?!
Я корил себя за то, что лгал Хлое. Кому на свете верить, если собственные родители плетут небылицы? Хороший вопрос. Он еще всплывет в этой головоломке.
Благодаря материнским генам моя дочь гораздо красивее, чем я был в ее возрасте. От меня ей достались: подбородок, худоба, торчащие вперед зубы (ей придется, как и мне когда-то, носить брекеты; на ее месте я бы подал на меня в суд). Хлоя никогда не смеется, если ей щекочут пятки или подмышки. Единственный фокус, который срабатывает, это «идет коза рогатая». Я начинаю от пупка и на кончиках пальцев «шагаю» вверх, к шее. При виде приближающейся «козы» дочка пытается отбиваться, пригибает голову к животу и извивается, но не слишком активно, потому что жаждет именно того, чего боится, хочет той пытки, которой не хочет, так что «коза рогатая» пробирается все выше, к тоненькой шейке, чтобы завершить маршрут под подбородком. Здесь терпению Хлои приходит конец, она заливисто хохочет, и этот смех — мое лучшее лекарство; я подумываю над тем, чтобы записать его на магнитофон, закольцевать пленку и слушать по вечерам, когда делается особенно тошно. Если бы меня попросили дать определение счастья и радости жизни, я вспомнил бы про этот хохот; он — апофеоз, моя благословенная награда, дарованный небесами бальзам.
Когда она впервые попробовала печенье с апельсиновой начинкой, я мгновенно узнал это ощущение. Я вижу, что она ничего не ест, потому что никогда не бывает достаточно голодна. Я и сам был таким (как же я изменился!). Не страдая анорексией, я всегда ел очень мало; не при ней будь сказано, но если меня в ее возрасте заставляли доедать все, что оставалось на тарелке, я, словно белка, набивал пищей рот, а потом бежал в «одно местечко» (бабушкино выражение) и благополучно ее выплевывал. Странно все же наблюдать, как кто-то в точности повторяет то, что проделывал ты сам. Я не так уж далек от тебя, потому что и в том, и в этом, и еще вот в этом опередил тебя, и, если ты думаешь, что первой в мире изобрела или пережила то-то и то-то, знай: когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, я изобрел и пережил то же самое. Качаясь на качелях, дочка то выпрямляется, то сгибает коленки, чтобы взлететь повыше, — я ссадил свои, вытворяя то же самое; я тоже, пока не замутит, крутился на каруселях и пачкал пальцы липкой сахарной ватой; я тоже ненавидел тертую морковь и обожал конфеты в больших пластмассовых банках из киосков возле Люксембургского сада — жевательный мармелад, лакричные палочки с древесным вкусом, жвачку в длинных цилиндриках, ракушки и разноцветные леденцы. А дневные сеансы в кино… Вот и еще одно воспоминание вернулось, словно пространственно-временной бумеранг. В «астон-мартине» играла магнитола и звучала песня «Beatles»: «I’m looking through you / Where did you go? / I thought I knew you? / What did I know?»[71] После развода отец возил нас с братом обедать в новый модный ресторан «Гиппопотам», а потом водил на дневной воскресный сеанс в кино, не особенно беспокоясь, что мы не успеваем к началу. На Больших бульварах тогда царила мода на «непрерывные киносеансы». Мы входили в зал посреди фильма, поднимали целый ряд, сгорая со стыда, и пытались понять, что же происходит на экране. Чаще всего картина была про ковбоя, и мы заставали его в тот момент, когда ему попадали стрелой в плечо или, как вариант, когда ее извлекали, после чего рану прижигали угольком из костра; ясное дело, перед операцией дружок героя давал ему хлебнуть виски в качестве обезболивающего и тут же совал между зубов деревяшку. Еще мы смотрели фильмы про динозавров (»Земля, позабытая временем») или про английские подводные лодки, атакуемые немецкими торпедами.
В «Кинопанораме» на авеню Мот-Пике смотрели «Бен-Гура» с Чарлтоном Хестоном (посреди сеанса был антракт). Поскольку папа не очень хорошо представлял себе, о чем с нами разговаривать, он начал таскать нас на все подряд оперетты Франсиса Лопеса в театре «Шатле» (помню «Цыгана» с Хосе Тодаро) и в цирк «Амар» (я долгое время думал, что название состоит из одного слова: «Циркамар», как, например, «Мирамар»), пока не превратил в убежденных киноманов; у нас были периоды увлечения братьями Маркс в «Мак-Магоне», затем Жаком Тати в «Шампо», Мелом Бруксом, которого отец обожал, как, впрочем, и мы (»Сверкающие седла», «Немое кино», «Продюсеры» и «Молодой Франкенштейн», жутко меня напугавший), потом инспектором Клузо[72] и особыми залами с мощными низкочастотными динамиками, от которых вибрировали кресла: там мы посмотрели «Землетрясение», «Лавину», «Сражение при Мидуэе»… Когда загорался свет, мы оставались сидеть на месте, дожидаясь начала фильма, конец которого только что посмотрели.
Обычно перед картиной показывали мультик (»Том и Джерри», «Багз Банни» или «Хитрый Койот и Дорожный Бегун»); за ним крутили рекламу Парижского аэропорта (в сопровождении песенки «I started a joke»[73] группы «Bee Gees» или «Without you»[74] Нельсона) и разных продуктов: некоторые из них уже не производятся (вафли «Cadbury», конфеты «Supercarambar», «Topset», «Picorette», коктейль «Fruite» — тоже под песенку: «Откажись от мешанины — пей почаще витамины!»), а другие безнадежно вышли из моды (шоколад «Chocoletti», какао «Ovomaltine», газировка «Canada Dry» — с Элиотом Нессом, обреченным вечно выпускать на свободу Аль Капоне и провозглашать: «По цвету — вино, на вкус — вино, по существу — не вино»). По проходам сновали продавщицы сладостей с висящей на шее плетеной корзинкой. Отец пускал через весь ряд пятифранковую купюру с портретом Виктора Гюго и получал в обмен пакет мятных леденцов и два эскимо: мне ванильное, Шарлю — шоколадное. Папа часто повторял одни и те же шутки. Например, говорил: «Это мое мнение, и я его разделяю».
Или называл нас «болвансонами», чем страшно смешил. Наконец, гас свет и мы могли насладиться началом фильма, заранее зная, чем он кончится. Так, посмотрев гонку на колесницах, во время которой Бен-Гур насмерть бьется с мерзавцем Мессалой, мы задним числом обнаруживали, что прежде эти двое крепко дружили. Читатель без труда догадается, что «непрерывные сеансы» оказали существенное влияние на эту книгу: я начал с конца и надеюсь, что кончу началом (освобождением?).
Кстати, о фильмах, на которые нас водил отец. Однажды мне пришлось пережить настоящий кошмар. Папа вздумал показать нам «Мотылька», хотя для картины о жизни на кайенской каторге мы явно были еще слишком малы. Оба, и Шарль и я, мы по очереди рыдали, закрывая лицо шарфом. Затыкали уши и подвывали, лишь бы не слышать стонов каторжников. Удирали в туалет, не желая видеть всю эту кровь, пытки, жестокие наказания за попытку бежать, Дастина Хоффмана, поедающего в яме мокриц… С тех пор прошло тридцать лет, но я так ни разу и не пересмотрел этот фильм. Все, хватит о нем думать, иначе я воображу себя Стивом Маккуином и начну жрать тараканов и лизать засохшую на полу лужу блевотины. Любопытно (хотя не так уж удивительно), что мозг тасует воспоминания, отбирая те, что связаны с тюремным заключением: экскурсия в Алькатрас, просмотр «Мотылька»…
Глава 26
Научное отступление
Чтобы убить время, слушаю разговоры охранников. Один из них читает второму статью из «Монда», из раздела «Наука»: «Стимуляция мозга электрическими разрядами оживляет память». Судя по всему, речь идет о мужчине, которого лечили от ожирения, воздействуя на мозг электродами, а он вдруг вспомнил эпизод тридцатилетней давности. Дело было в Канаде, и пациент вдруг будто наяву, в красках, увидел, как гуляет с приятелями по парку. Он даже узнал свою тогдашнюю подружку; ребята шли и о чем-то трепались; ему слышался говор, но невнятный. Себя он в толпе не видел. Н-да, надо срочно собираться в Торонто, пусть потыкают мне чем-нибудь этаким в гипоталамус. Правда, вначале придется долго обжираться, чтоб набрать лишний вес. Вообще-то я тут скоро с голоду подохну, а заодно свихнусь.
Поскольку дочь бередит мою память, я делаю вывод, что ребенок выполняет функцию воздействующего на мозг электрода. Стоит мне на нее посмотреть, и в голове вспыхивают электрические разряды. Вот вам одно из возможных определений любви: это электрошок, пробуждающий воспоминания.
Глава 27
Прогулка по Парижу
В 14.00 мне сообщили, что прокурор распорядился перевезти меня в больницу Отель-Дьё, чтобы я пописал им в пробирку. Я жестоко разочарован: инспектор, допрашивавший меня утром, утверждал, что после проведенной в «обезьяннике» ночи меня выпустят, — ничего подобного. Четверо полицейских заводят мне руки за спину, надевают наручники и ведут к фургону, в котором мне предстоит прогуляться по Парижу. Прячу голову под куртку — на случай если нас подкарауливают папарацци. Впрочем, я даже доволен: экскурсия в больницу позволит глотнуть свежего воздуха. Наконец-то я покину вонючий стенной шкаф, в котором промаялся всю ночь…
