Фредерик Бегбедер - Французский роман
Атмосфера разгильдяйства, царившая в доме отца, где шумовой фон создавали стоны Хосе Фелисиано (пуэрториканского Рэя Чарльза) и громкий смех женщин-иностранок, где торфяной запах виски смешивался с дымком из камина, топившегося дровами, где раздавались гудки клаксонов, врывавшиеся в открытые окна, где висел неумолчный гвалт, где повсюду стояли вазочки с кешью и переполненные пепельницы, где среди окурков могла вдруг мелькнуть забытая ампула амфетамина для похудания, — весь этот «праздник современности» резко контрастировал с суровыми буднями у матери, слушавшей тоскливые песни Барбары, Сержа Реджиани и Жоржа Мустаки и строго следившей за нашим школьным расписанием, с однообразием зимних дней, с утренним «другом Рикоре»[63] неподъемными ранцами вцепившимися в наши хрупкие плечи, отвратной столовкой и ежедневным несварением желудка от овощного рагу и сельдерея под соусом «ремулад», с ежевечерней грустной миной Роже Жижеля на экране взятого напрокат цветного телевизора вслед за ужином на кухне (эскалопами под сливочным соусом, спагетти и венским йогуртом марки «Шамбурси») и с ранним укладыванием спать, потому что на завтра нас ждало то же самое. Наверно, у моей собственной дочери точно такой же взгляд на развденных родителей: она живет у любящей, ответственной матери, которая всегда рядом с ней, а выходные два раза в месяц проводит у неуловимого, обольстительного и безответственного отца. Догадайтесь, с кем ей веселее? Выступать в выигрышной роли легко. У того, кто постоянно заботится о ребенке, позиции более слабые: вы для него — обыденность. Дети неблагодарны. Хотите кого-то к себе привязать бросьте его.
Глава 24
Аудиокассеты
Приезжая на выходные к отцу, я начал записывать аудиокассеты. Делал компиляции из своих любимых песен, чтобы он слушал их в машине, по пути в аэропорт. Этим я в основном и занимался: ставил на проигрыватель пластинку на 33 оборота, регулировал уровень громкости музыкального центра и следил, чтобы диоды не слишком приближались к красной зоне, а стрелка индикатора модуляции в усилителе не зашкаливала вправо. Все песни я писал на аудиокассеты BASF или Maxell Chrome; еще и сегодня я программирую все плей-листы для отцовского айпода. Сколько часов я провел, глядя, как ритмично загораются и гаснут огоньки эквалайзера, крутится магнитофонная лента и набирают мощь басы, пока не перебудят всех соседей… Это было так же прекрасно, как «Космическая одиссея-2001». Я чередовал исполнителей, руководствуясь нарастанием ритма, сменой настроений и стилей, и старался удивить его, поместив между двумя медленными песнями, например «Could it be magic»[64] Барри Манилоу и «Oh Lori» братьев Алесси, что-нибудь вроде «Don’t sleep in the subway»[65] Петулы Кларк.
Сорокапятки я покупал на площади Сен-Жермен-де-Пре, у Рауля Видаля. В раннем подростковом возрасте ребенок создает себе новую семью из кумиров шоу-бизнеса и становится членом содружества избранных: одноклассники — фанаты альбома «Tommi», записанного группой «The Who», или поклонники Боба Марли были мне ближе родного брата. С 1975 по 1980-й я пережил поочередно периоды увлечения рэгги, панком, ска и холодной волной.
Музыка для меня — излюбленное средство перемещения во времени и самый быстрый способ возвращения в прошлое; я уверен, что моя коллекция сорокапяток содержит всю историю, которой меня лишил мозг. Когда сегодня я в который раз завожу «Don’t sleep in the subway» и добираюсь до припева, удивительного и великолепного, как припев «God only knows»[66] группы «Beach Boys», которым наверняка и вдохновлялись авторы, я совершаю прыжок через годы. Как сказал Пруст: «Только мгновение прошлого? В этом было нечто большее: то, что принадлежит прошлому и настоящему и превосходит то и другое»[67]. Это «нечто» и есть тот маленький мальчик, который не отрываясь глядел, как крутится на проигрывателе пластинка — 45 оборотов, четыре песни, — и как вместе с ней крутится надпись «Кристина Бегбедер», переправленная матерью опять в «Кристину де Шатенье». Я смотрел, смотрел, и у меня начинала кружиться голова: disc AZ, Fleche, Parlophone, Odeon, Stax, Atlantic, CBS, RCA, Arista, Reprise, Columbia, Vogue, A&M Records…[68] Музыка превратилась в последнюю ниточку, связывавшую моих родителей, и я пытался их воссоединить, записывая свои кассеты.
Я не ведал усталости и, как зачарованный, проводил целые дни в одиночестве, замерев перед вертящимся виниловым кругом, подобно рейверам девяностых, способным до утра торчать в каком-нибудь ангаре или на парковке и пялиться на заснятые на видео фракталы. До сих пор, если мне случается где-нибудь в ночном клубе ставить на проигрыватель виниловый диск, меня завораживает чувственность вечного движения, увлекающего сапфировую иглу к центру пластинки. Концентрические бороздки бегут к оси диска, словно черные волны пролитой в океане нефти, качаемые ветром меж пластмассовых берегов. Круги, обнимающие бумажную наклейку, напоминают круги от брошенного в воду камня (только как бы заснятые реверсом: вместо того чтобы разбегаться, они сходятся к отверстию в середине).
Повинуясь минутному настроению, я вдруг менял порядок песен, не ленясь делать «черновики»: убирал «Don’t sleep in the subway» и вместо нее ставил «Dream a little, dream of me»[69] группы «The Mamas & the Papas» — только сейчас, когда пишу эти строки, я понимаю, что мой выбор не был таким уж невинным. Я по многу раз писал на одну и ту же пленку, менял надписи на конвертах, работая корректирующей жидкостью и скотчем, так что поверхность скоро покрывалась исцарапанной коркой, напоминавшей штукатурку. Кончик шариковой ручки вдавливался в полузастывшую меловую массу, как ладони актеров — в цементный раствор на Голливудском бульваре, напротив Китайского театра Граумана. Каждая новая песня уничтожала следы тех, что были записаны на кассету раньше, — точно так же в моем сознании каждое новое воспоминание стирает предыдущее.
Глава 25
Откровения детства
В девять лет моя дочь проходит те же этапы музыкальных пристрастий, что в свое время прошел я. Так, сейчас она фанатеет от Ханны Монтаны и от «Классного мюзикла» — я лично помог ей повесить в спальне постеры с Майли Сайрус и Заком Эфроном, выпущенные кинокомпанией Уолта Диснея. Наша с ней любимая песня — «I just wanna be with you»[70]; только она тащится от музыки, а я — от слов.
В каждом человеческом существе сидит исследователь, который с какого-то возраста, возможно, перестает смотреть прямо перед собой, — он оборачивается назад. Если у него имеется потомство, значит, есть и гид, чтобы совершить с ним экскурсию в самого себя.
Хлоя действует на меня так же, как «Машина времени» Герберта Джорджа Уэллса. Один взгляд на дочь — и я переношусь в собственное детство: на все смотрю ее глазами и заново открываю для себя каждую открытую ею Америку. Когда я вожу ее в Парк аттракционов, то вновь обретаю потерянный рай и нахожу свои следы где-то между Волшебной рекой и Ледовым лабиринтом (по-моему, остальных аттракционов в мое время еще не существовало). Ее манера бросать где попало свои вещи — куртку, тамагочи, свитеры — напоминает мне меня самого, умудрявшегося посеять то дождевик, то джинсовую курточку, то шарики, которые я разбрасывал по Люксембургскому саду, словно Мальчик-с-пальчик камешки. Кукольный театр абсолютно не изменился — такая же мура, как в мое время. Игры, в которые играет Хлоя, — это мой «делориан» (машина из фильма «Назад в будущее»). Ее раскраски, переводилки и волшебные картинки — заштрихуй карандашом, и проглянет рисунок — все это и мне когда-то казалось чудом, например пронумерованные точки, между которыми надо провести линию, и получится изображение какого-нибудь предмета или человечка. Примерно то же ощущение мне дарит работа над этой книгой: «Соедини точки в нужном порядке и увидишь… свое загадочное детство». Когда она радуется, что запеченная в королевский пирог фасолина досталась ей, раздувается от гордости, что правильно показала фокус, хитрость которого все давно разгадали, бурно ликует, открывая по утрам очередное картонное окошко рождественского календаря, брезгливо ежится, когда у нее в голове находят вошь, или захлебывается от восторга, шагая мимо мигающей огнями Эйфелевой башни, я знаю, что пережил все то же самое, хотя память не сохранила точных деталей, — скажем, в семидесятые Эйфелева башня не мигала, но, как я помню, она производила на меня сильное впечатление, поскольку была похожа на железного бронтозавра. Мир уже не тот, но этапы развития, через которые мы проходим, все те же. Например, несмотря на Интернет, мобильный телефон, DVD и 300 телевизионных каналов, ожидание Рождества так и не потонуло в суете повседневности. Тайна так и осталась тайной. Это заранее назначенная встреча с двойным чудом — рождением Христа и визитом Деда Мороза, спускающегося в каминную трубу. Впрочем, должен отметить существенное отличие между мной и дочерью: она верила в Деда Мороза, тогда как я, насколько помню, никогда не поддавался на дешевые уловки. Меня страшно удивило, когда она, узнав в шесть лет о родительском обмане, заплакала. И рыдала так горько, словно ее гнусно предали.
