Фредерик Бегбедер - Французский роман
— Вот спасибо! То-то я смотрю, меня сегодня с самого утра полиция носит на руках!
Тут в разговор вступил Поэт:
— «Правление, основанное на принципе благоволения народу, подобно тому, как отец благоволит своим детям, иначе говоря, правление отеческое, при котором подданные, как малые дети, не в состоянии различить, что для них полезно, а что губительно, и вынуждены вести себя пассивно, ожидая, когда повелитель рассудит, в чем должно состоять их счастие, и когда он проявит доброту и пожелает позаботиться об этом счастии: такое правление есть величайший деспотизм, какой только можно себе представить».
— Кто это сказал?
— Кант. В тысяча семьсот девяносто третьем году. В сочинении «О поговорке: «Может быть, это и верно в теории, но не годится для практики».
— Оскар Уайльд сказал то же самое, только короче: «Нельзя сделать людей хорошими указом парламента».
Вскоре другой полицейский принес нам по лотку говядины с морковью, разогретой в микроволновке. Меню у них здесь каждый день одно и то же. Значит, настал час ужина. Наверное, на улице уже стемнело. Я не прикоснусь к этой бурде. Объявляю голодовку. В тот момент я верил, что буду ужинать в «Липпе». Просто я еще не имел дела с Жан-Клодом Мареном.
Мне здесь не хватит места, чтобы выразить все добрые чувства, которые я испытываю к Жэ-Ка. Жан-Клод Марен — прокурор Парижа. Когда пишешь о нем, надо соблюдать предельную осторожность, и в этом, вероятно, заключается главная причина того, почему о нем предпочитают вовсе не говорить. В то утро, 29 января 2008 года, Жан-Клод Марен пришел к себе в кабинет. Повесил пальто на плечики, сел за стол и придвинул к себе мое дело. Жан-Клод Марен отдал распоряжение, чтобы все дела, касающиеся известных людей, передавали лично ему. Внешне Жан-Клод Марен похож на Альбана Серэ (порноактера), но жизнь у него отнюдь не такая веселая. На должность прокурора Парижа Жан-Клода Марена назначил Жак Ширак. С тех самых пор Жан-Клод Марен только и делает, что требует предоставить дополнительную информацию и данные предварительных расследований, направляет запросы в суд, закрывает дела — в общем, повседневная жизнь любого прокурора довольно однообразна. При этом важно помнить, что Жан-Клод Марен в силах сломать судьбу любого жителя Парижа. Он может, когда захочет, отправить целую бригаду «олицейских ко мне домой или в издательство «Грассе». На фотографиях Жан-Клод Марен всегда в строгом галстуке и полосатой сорочке, чтобы никто не догадался, насколько он могуществен (это у Жэ-Ка-Эм такой камуфляж). Вот, например, 29 января 2008 года Жан-Клод Марен получил результаты анализа моей мочи, подтвердившие то, что всем и так уже было известно (ух ты! я нюхал кокаин! Франция в опасности!), и постановил, что надо меня помариновать в каталажке еще хотя бы ночку. Полицейские пытались аргументированно спорить с Жан-Клодом Мареном. Они твердили Жан-Клоду Марену, что я только употребляю наркотики, а не торгую ими, что я признал все имевшие место факты, а потому дальнейшее содержание меня под стражей нецелесообразно. Но Жан-Клод Марен пребывал в убеждении, что мой роман «99 франков» представляет собой апологию кокаина, из чего следует, что он книги не читал, так как ее герой Октав из-за своего пристрастия к наркотику теряет жену и работу, затем попадает в наркоклинику с «передозом», после чего оказывается в тюрьме как соучастник убийства. Из этого также следует, что Жан-Клод Марен не видит разницы между умыслом и реальностью, между персонажем романа и его автором. Он в этом не виноват: Жэ-Ка ведь не литератор, а юрист. Итак, в один безрадостный день Жан-Клод Марен вознамерился преподать урок клаустрофобии представителю «пипла», не сомкнувшему глаз всю ночь. Первые сутки пошли в зачет наказания Фредерику, теперь надо задать перцу и Октаву. Жан-Клод Марен возомнил себя моим папашей. Ни шагу дальше, чужой дядя! Ты незваный гость, и я лишь терплю тебя в своей книге. Ты мне не родня. И довожу до твоего сведения, что отныне и на веки вечные ты, Жан-Клод Марен, — узник этой истории. Я тоже обладаю властью и навсегда заключаю тебя под стражу в главе 27. Хотел поиграть в Жан-Клода? Хорошо, я сделаю тебе рекламу. Итак, обращаюсь ко всем будущим поколениям: слова «Жан», «Клод» и «Марен» больше не являются именем и фамилией забытого всеми чиновника, а становятся символом Слепой Политики и Патерналистского Кулака. Позволь же, дорогой Жанклод, — и это простая любезность с моей стороны — обессмертить тебя на долгие века, раз уж Ронсар не посвятил твоим предкам ни одной оды. Кому говорить спасибо? Фредди, графу де Монте-Кристо, пасынку Барона!
Глава 28
Брат предыдущего
А вдруг Фрейд ошибался? Вдруг важнее всего не мать и не отец, а брат? Мне кажется, что с тех пор, как я появился на свет, все мои поступки продиктованы влиянием старшего брата. Поначалу я ему подражал, потом ударился в обратную крайность, но неизменно сравнивал себя со старшим братом и строил свою жизнь с оглядкой на него. Полтора года разницы — это мало; в сущности, мы — лжеблизнецы. Проблема в том, что Шарля не побороть, он — само совершенство. Поэтому он не оставил мне выбора, вынудив стать тем, кем я стал, — человеком, далеким от совершенства.
Что такое младший брат? Друг? Враг? Эрзац сына? Плагиатор? Раб? Соперник? Незваный гость? Более юная версия твоего Я? Тебя тревожит родная кровь, ты узнаешь в другом себя. Нового Себя. Жан-Бертран Понталис написал об отношениях между братьями очень чистую книгу, озаглавленную «Брат предыдущего». Это название, вне всякого сомнения, и есть самое лучшее определение моей личности: я — брат того, кто родился раньше меня. И не исключено, что я, пусть неосознанно, всегда лез из кожи вон, стараясь, чтобы каждый новый человек, с которым знакомился брат, обязательно задавал ему вопрос: «Вы ведь не один в семье?» Вначале был Шарль с изумительными голубыми (гораздо ярче моих) глазами и безупречно белыми зубами. И рядом с ним я — малокровный, щуплый, тщедушный младший брат с профилем в форме полумесяца и впалыми щеками.
Старшим быть нелегко — надо во всем подавать пример. Кто же он — отчаянный разведчик? Развенчанный король? Черновик? Суррогатный отец? Как и Каин Авеля, в детстве старший брат неоднократно порывался меня убить. Однажды он в этом почти преуспел. Дело было в По, в игровой комнате в подвале виллы «Наварра», по которой Шарль гонялся за мной с гаечным ключом в руке. Меня спасла кузина Жеральдина, бросившаяся ему наперерез. В другой раз он обстреливал меня шариками для игры в петанк, причем целился в лицо. Я приплясывал на месте, уклоняясь от стальных хромированных снарядов. Наши жестокие столкновения производили сильное впечатление на кузена Эдуара, который моложе нас на несколько лет. Сегодня Эдуар Бегбедер работает в ЮНИСЕФ, разъезжает с гуманитарными миссиями. Он бывал в Руанде, Боснии, Осетии, на Шри-Ланке после цунами, — полагаю, за свою жизнь он повидал ужасов больше, чем кто-либо другой из моих знакомых. Тем не менее он не может забыть, как я истошно вопил, удирая от Шарля. Кроме того, старший братец регулярно топил меня во всех бассейнах и морях, крепко держа мою голову под водой, — именно благодаря ему я стал чемпионом по задержке дыхания и даже сегодня легко могу не всплывать около двух минут. Еще он пытался удушить меня подушкой, придавив мне плечи коленками, чтоб не дрыгался. Я никогда на него не обижался, потому что сам провоцировал его на грубость, ломая все, что он строил, — домик из «Лего», песчаный замок или модель самолета. У моего отца тоже был старший брат — властный, высокомерный, насмешливый (Жеральд Бегбедер); он искренне ненавидел отца всю свою жизнь. Ненависть старшего к младшему естественна (новенький отбирает у него долю пирога), но она не обязательно взаимна. Я довольно рано избрал тактику плутовства в духе Ганди — в ответ на проявление силы постоянно задирал брата. Единственное отличие между мной и Махатмой состояло в том, что я чаще всего нападал исподтишка, например, поддавал ему острой коленкой под зад с криком: «Берегись!» — к таким уловкам, насколько мне известно, основатель современного индийского государства никогда не прибегал. Брат потом долго ходил с желто-зелеными синяками. Следовательно, его братоубийственные поползновения можно квалифицировать как самооборону. В общем и целом, мы были нормальными мальчишками и носили свои синяки гордо, как медали.
Досаждая брату, я пытался изменить судьбу нашей семьи. Мы с Шарлем не желали походить на старшее поколение: наш отец рассорился со своим братом, они судились из-за наследства и никак не могли договориться об управлении «Беарнскими оздоровительными курортами». Я беспрестанно дразнил брата, но только оттого, что не умел попросту, без выкрутасов, сказать: «Шарль, я тебя люблю». Ну вот, все-таки сказал, но больше повторять не буду, один раз в жизни — вполне достаточно. Понталис пишет, что два брата могут питать друг к другу любовь, ненависть или дружеское расположение; иногда эти три ингредиента, перемешавшись, оборачиваются гремучей смесью. На шкале братских чувств, от гомосексуального инцеста до братоубийства, я бы расположил наши отношения строго посередине, где-то между взаимным обожанием и нарочитым безразличием. Довольно скоро я смирился и принял неизбежное: у него жизнь будет правильно организованная, у меня — беспорядочная. Однако, оставаясь соперниками, против внешнего мира мы выступали единым фронтом: стоило какому-нибудь чужаку затронуть одного из нас, второй не задумываясь бросался на защиту и готов был биться до смерти. Шарль любил командовать, но любил и покровительствовать. Наши вечные подколки, взаимные оскорбления, жестокая пикировка связывали нас прочной нитью; я не мог удержаться от смеха, когда он, обзывая меня «лакеем», требовал, чтобы я подал на стол очередное «блюдо»… Или в ресторане, когда он пытал метрдотеля: «Камамбер у вас действительно хороший?» «Полагаю, да», — отвечал тот. «Ах, вы полагаете? Соблаговолите проверить». «Соблаговолите!» Я так хохотал, думал — умру.
