Анник Кожан - Наложницы. Гарем Каддафи
— Вовсе нет!
— Не ври! Я провела собственное расследование. Я встретила Хишама, и один мой друг из аэропорта рассказал мне, как ты уехала.
— Браво, какая солидарность!
— Ты ошибаешься! Я все оставила при себе. Но можешь представить, как рассержены Мабрука и Каддафи…
Папа приехал с моей младшей сестрой, которую я давно не видела. Он подтвердил, что люди из Баб-аль-Азизии упорно меня искали и применяли всякого рода давление, чтобы найти меня. Больше он мне ничего не сказал. Теоретически моя сестра не должна была что-либо знать, но он волновался о том, что она может рассказать моему брату Азизу, который только что вернулся из Англии. Главное, не допустить оплошности: для всех я вернулась после долгого пребывания в Тунисе у своих родственников.
Когда мы очутились наедине, он излил всю свою горечь и злость.
— Зачем ты вернулась? Зачем ты снова возвращаешься в пасть этого волка? Сорая, зачем? Я с радостью пошел на все риски. Я готов был умереть, лишь бы спасти тебя. Но здесь я не смогу ничего сделать, чтобы защитить тебя. Ничего, и от этого я схожу с ума! Мне удалось спрятать тебя в свободной стране, а ты упустила свой шанс! Это безумие — вернуться в Ливию! Безумие — вновь подвергнуться ужасам Баб-аль-Азизии!
На следующий день рано утром мы отправились в Сирт. Во время поездки на машине, четыре или пять часов, мы почти не разговаривали. Я видела, что отец еще не перестал злиться. Мы приехали к маме в парикмахерскую, она обняла меня.
— Ты похудела. И ты очень красивая… — Она рассматривала меня, немного отстранившись, держа мои руки в своих. — Только немного загорела!
Я не сказала ей, что этот загар получен в солярии, куда меня затащила Варда перед поездкой. Хишаму совсем не понравился этот новый «африканский» оттенок кожи.
— Мама, ты продолжаешь вкалывать? Ты пашешь не переставая! Почему ты не остановишься? Мне кажется, у тебя усталый вид.
— В каком мире ты живешь, Сорая? Как бы мы прокормили семью? Как бы ты получала деньги в Париже, если бы не было этого салона?
Едва я поставила чемодан в нашей квартире на улице Дубаи, как на мобильном высветился номер Мабруки. Это было все равно что удар ножом в сердце. Я проигнорировала вызов. Но она позвонила второй, третий раз. Я запаниковала. Словно она была рядом со мной в комнате. В конце концов я ответила:
— Алло?
— Здравствуй, принцесса!
— …
— Ну что, попутешествовала немного по Франции?
— Кто вам сказал, что я была во Франции?
— Ты забываешь, что мы — правительство. Наши службы все о тебе знают. Немедленно приезжай к своему хозяину!
— Я в Сирте.
— Вранье! Мы искали тебя в Сирте!
— Я сейчас именно здесь.
— Прекрасно. На следующей неделе мы там тоже будем с твоим хозяином. Поверь мне, он тебя найдет.
***
Несколько дней спустя она снова позвонила.
— Ты где?
— У мамы в парикмахерской.
— Я еду.
Меня затравили. Подавленная, я успела сказать маме лишь одно слово. Мабрука уже снова звонила:
— Я здесь. Быстро выходи!
Перед салоном стояла ее машина с открытой задней дверью. Я села. Шофер сразу же тронулся. Кошмар возобновился. Я знала, куда мы едем. Я боялась того, что меня ждет. Но что я могла сделать, если я не хотела, чтобы моя семья за это дорого заплатила?
С полной презрения улыбкой меня встретила Сальма. Фатхия схватила меня за руку:
— Пошли скорее в лабораторию. Нам нужны все анализы.
Я не сопротивлялась, не протестовала, пульс моей жизни больше не бился. Я превратилась в автомат. Меня оставили на два или три часа. Затем Сальма крикнула:
— Поднимайся к хозяину!
Полковник был в красном халате, с взъерошенными волосами, с сатанинским взглядом. Он прорычал:
— Иди сюда, потаскуха!
Остаток ночи я провела в комнате, где ранее ночевала вместе с Фаридой. У меня на всем теле появились синяки, открылось кровотечение, я ненавидела себя. Я была себе противна из-за того, что вернулась в Ливию. Упрекала себя за то, что потерпела неудачу во Франции. Не смогла выкрутиться, найти порядочных людей, закрепиться на работе. Как будто с первого дня на Елисейских Полях меня принимали за девочку легкого поведения, доступную женщину, потаскуху, как говорил Каддафи. Как будто это было написано у меня на лбу. Фарида начала ухмыляться и играть на моих нервах.
— Я знаю других девчонок, которые уехали за границу, чтобы стать проститутками, — говорила она. — Ничтожества! Ни стыда, ни преданности, ни ценностей, ни стержня. Самые ничтожные дочери, которые, опустив голову, возвращаются к своему папочке…
Я сорвалась. Я прыгнула на нее и в ярости стала бить и трясти ее. Я была в состоянии бешенства, чего со мной еще никогда не случалось. Я больше себя не контролировала, я взорвалась. Внезапно появилась Мабрука и попыталась нас разнять. Но я была словно львица, не желающая выпускать свою добычу. Я вцепилась в плачущую от страха Фариду, Мабрука повысила голос и попыталась меня оттащить. Я заорала:
— О, а ты заткнись!
Она окаменела. Еще никто с ней так не разговаривал. Все девушки ходили на цыпочках перед великой патронессой. Тотчас же прибежала Сальма и дала мне такую пощечину, от которой еще долго оставался след.
— Да кто ты такая, чтобы разговаривать с Мабрукой подобным тоном?
Мне показалось, что она оторвала мне голову.
Меня провели через лабиринт незнакомых коридоров к маленькой, темной и отвратительной комнатушке. Там отсутствовали окна и кондиционер, тогда как на улице было около 40 градусов. Задыхаясь от затхлого воздуха, я заметила тараканов. Я плакала навзрыд, рвала на себе волосы, пока не обессилела. А потом рухнула на соломенный тюфяк.
Через несколько часов Фатхия открыла дверь:
— Хозяин вызывает тебя.
Я поднялась и увидела Фариду: она прижималась к Вождю, положив голову ему на грудь, которую она гладила и целовала. Она пожаловалась:
— Сорая — злая и сумасшедшая. Если бы вы знали, мой господин, как она меня избила!
Устремив свой взгляд на меня, он сказал ей:
— Иди, потаскуха. Ты можешь дать ей пощечину.
Она бросилась ко мне и дала мне две.
— Убирайся! Я тебе сказал — только одну!
Он проводил ее бешеным взглядом и повернулся ко мне:
— А мне это нравится! Дикарка! Ох, как я это люблю! Эту ярость в тебе! Неистовство!
Он сорвал с меня одежду и бросил меня на кровать.
— Умоляю вас! Не делайте этого! Мне очень больно! Пожалуйста!
— Она отбивается, тигрица! Мне нравится этот новый темперамент. Это ты во Франции набралась такой ярости?
Поскольку я сильно кровоточила, он вытер кровь своим красным полотенцем:
— Это хорошо. О, как же это хорошо!
Я закричала:
— Перестаньте! Умоляю вас! Мне очень больно!
Он оттащил меня в душ и помочился на меня. Я завыла от боли. Он нажал на звонок, и пришла украинка. Клавдия. Рыжеволосая толстушка с ангельским лицом. Она увлекла меня за собой в лабораторию, дала мне болеутоляющее и успокаивающий лосьон. Ее жесты были уверенными, казалось, она к этому привыкла. Я хотела пойти в свою комнату, но мне пришлось вернуться назад, чтобы не столкнуться с большой делегацией африканцев, приехавшей встретиться с Вождем в его шатре.
На следующий день все должны были уехать в Триполи. Я, упрямая, несгибаемая, ненормальная внутри себя, предстала перед Мабрукой.
— Я остаюсь. Я — больна. Даже речи быть не может, чтобы я с вами ехала.
— Ты стала упрямой как осел. Нахальной и невыносимой. Ты больше ничего не стоишь! Возвращайся к своей матери!
Сальма бросила мне 1000 динаров, словно проститутке за грязную работу.
— Проваливай! Шофер ждет тебя.
Я прыгнула в машину. На телефоне высвечивалось сообщение о десятке пропущенных звонков от Хишама. И СМС от него: «Если ты не отвечаешь, значит, ты с другим. Он всегда будет побеждать. Никакого желания слушать отвратительную историю. Я предпочитаю разорвать отношения». Я открыла окно и выбросила мобильный.
***
Меня доставили домой, где мама томилась от ожидания. Она тоже пыталась мне дозвониться, казалось, она была на грани.
— Мама, я должна изменить свою жизнь, — сказала я ей. — Нужно, чтобы я начала жить по-другому. Все кончено с Баб-аль-Азизией и Хишамом.
— Хишам? Ты виделась с этим типом? Ты опять мне солгала?
— Мама! Это тот «тип», который дал мне силы, чтобы выжить. Я никогда его не забуду.
Мама с отвращением посмотрела на меня. Как будто я вдруг стала виновницей, а не жертвой. Как будто Хишам и Каддафи принадлежали к одному развращенному миру. Это было невыносимо.
В доме царила напряженная атмосфера. Одно мое присутствие выводило маму из себя. Я больше не была ее дочерью, я была женщиной, к которой прикасались мужчины, которая потеряла всякое достоинство. Ее взгляды, вздохи, размышления — все были обо мне. Но она сдерживалась и не высказывала того, о чем думала в глубине души. И лишь однажды она позволила излить свою горечь:
