Эльмира Нетесова - Тонкий лед

—  Ты откуда знаешь? — прищурилась Мария Та­расовна.

—   Не забывай, где работаю, в женской зоне! Там так просветили, вам и не снилось. Все узнал. И не ори на дочь, не она придумала новые веяния. Поэтому со­ветуюсь с вами обеими, как лучше выйти из ситуации.

—   Конечно, лучше взять деньги и навсегда тихо расстаться с козлом,— ответила Ольга.

—   Не надо денег! Мы не продаемся! Нехай кастри­руют гада, а тогда он нам не страшен! — вставила теща.

—   Ошибаешься! Лишившись яиц, он до конца жиз­ни станет мстить и выслеживать всех нас. Такую поте­рю, хоть и дурак, не забудет. С деньгами ему расстать­ся проще. А вот кастрировав, наживем лютого врага.

—  Так и под суд его отдать! В тюрьме он быстро позабудет, зачем яйцы росли. Там заставят поумнеть! — не сдавалась баба.

—  Я же много раз говорил, что справка ограждает его от судебного преследования.

—  Пусть заберут в дурдом до конца жизни.

—   Говорю еще раз: там буйными перезабито. Теми, кто топоры и ножи из рук не выпускают. Могут семьи погубить.

—  Что ж теперь? Пусть насилует всех подряд? — негодовала Мария Тарасовна.

—  Увезут его в тайгу,— терял терпение Егор.

Этот спор прервал внезапный звонок в двери. Все трое переглянулись от неожиданности. Глянули на часы: шел второй час ночи. Кто бы мог быть, чтобы без предупреждения прийти в такое время?

—   Кто? — спросил Платонов, подойдя к двери.

—   Открой, Егор! Это я, Соколов,— услышал знако­мый голос.

Александр Иванович извинился, войдя в прихожую, за поздний визит.

—   Глянул, у вас свет горит. Решил, дай зайду, чем по телефону о таком трепаться! — поздоровался с Ма­рией Тарасовной и Ольгой.— Я к тебе ненадолго. Да­вай на кухне поговорим с глазу на глаз,— предложил Егору.

Платонов взглядом попросил своих перейти в зал. Сам закрылся с Соколовым на кухне.

—   Неприятность у меня, Егор. Твой придурок в жмуры свалил! — сказал, качая головой.— Я ж его в са­мую спокойную камеру поместил, к ворам, которые ни­когда не прикоснулись бы к нему из брезгливости. Ду­рака не стали бы петушить, пальцем к нему не при­коснулись бы. За других не уверен! У воров даже свободная шконка имелась. Придурку на нее указали и предупредили, что он тут ненадолго, дня на три, пока все выяснится. Сам пошел в кабинет. Я даже не тре­вожился. Никто из нас не обронил ни слова о преступ­лении. Охрана тоже ничего не знала. И вдруг звонок по внутреннему в десятом вечера, мол, уберите жмура из камеры. Охрана сказала, кто накрылся, а вот как случилось, не могли сразу расколоть. Только потом выдавили суть,— побагровел Соколов.— Видишь ли, фартовым западло канать вместе с чокнутым. Они вытрясли из него, за что тот влетел на зону. Не сами тыздили, при них как всегда сявки. Те и постарались, ни одного целого ребра не оставили. Дурак, понятное дело, не хотел колоться, понимал, что ему светит. Но от своего не слинял. Охрана не услышала, потому что дураку кляп в пасть загнали. И не только в пасть, а всюду, чтоб шорох не поднялся раньше времени.

Сявки обронили, что где-то под конец псих сломался и вякнул про все. Тут уж говорить стало не о чем. Воры приказали ожмурить. Теперь он в морге. Что говорить родителям? Нарушены все договоренности, но, как сам понимаешь, мы не виноваты. В вашей женской зоне бабы в клочья разнесли б его.

—  Кто их знает,— засомневался Егор.

—   Не веришь? А зря! Там у вас сидят и те, кто, испытав на себе такое, убили насильников, а вместо оправдания получили сроки. Разве это правильно? Или лучше было бы остаться в изнасилованных? Конечно, нет! Вот и попадись к ним в руки такой, что сделают? Да круче воров расправились бы! В котлету измесили б! Бабы не прощают надругательства и осквернения. А уж как отомстить, придумали б. Этот приговор дураку вынесла зона и сразу привела его в исполнение,— усмехнулся Александр Иванович и вспомнил,— конеч­но, в вашу зону его не взяли бы. Своих паскудниц хватает. И насильницы имеются. Знаешь о них?

—  Мимоходом слыхал...

—   Ученицы восьмого класса прижучили ночью ти­пографского сторожа. Дедок дежурил у себя на рабо­те, а эти ввалились и требуют: «Дед, ломани!». Стари­ку годков сорок бы с плеч, за подарок воспринял бы их предложение. Самому не уламывать, не тратиться на шоколадки, не искать, сами предложились. Но в том- то и дело, что возраст уже не тот. И в портках вместо стали сплошной мох вырос. Ему не только троих де­вок, свою бабку нечем стало радовать. А школьницам все нипочем. Завалили деда на раскладушку и пове­сили замок на яйцы. Тот не своим, дурным голосом вопил от боли. Но девки плевали на его крики. Спра­вили свои дела все трое и, выкинув ключ от замка, ушли по домам. Как старик додышал до приезда «нео­тложки», даже врачи удивлялись. Сняли замок, а дед еле живой. За стенку цепляясь, целый месяц ходил. И теперь даже на родную бабку не смотрит.

—   А насильниц как нашли? — спросил Егор.

—   Через неделю всех достали. По описаниям ста­рика. Оно хоть и город, но всяк человек у милиции на виду. Так поверишь, их даже в зале суда ровесники подбадривали и называли продвинутыми и крутыми.— Вот ни хрена себе! — изумился Платонов.

—   Чему удивляешься? Теперь пацаны-первоклаш­ки знаешь чем грозят учительнице, когда та в днев­ник двойку ставит? Ну, да! Ты прав в предположении, в очередь ее огулять всем мальчишечьим составом класса! Так-то вот. А ведь они еще дети! Здесь же — здоровый лоб, бугай, можно сказать. Ворюги забазарили с ним по фене, он — ни в зуб ногой. Посчитали, что «утку» подсунули. Сам не расколется, решили тромбануть. Так и урыли дурака! Оно, может, и к лучшему, что все так вот кончилось. Одной опаской в городе стало меньше. Ну, а ты прости меня. Я и сам не ожидал такой развязки,— вздохнул Соколов.

—   Как теперь со стариками говорить? Для нас он дурак, для них родной сын.

—  Я сам с ними встречусь, потолкуем. Думаю, они меня поймут правильно и согласятся.

—   Послушай, а как же те, кто убил дурака? Неуже­ли простишь без последствий? — спросил Платонов.

—   Отправлю их на деляну. Лес будут валить. В этом месяце в тайге двоих потеряли. Одного деревом на­смерть придавило, в лепешку расквасило, второго рысь порвала. Я ж людей на деляне меняю. Месяц одна бригада на заготовках, вторая — на подготовке: сорти­руют и ошкуривают, складывают сортименты в шта­бели, готовят к отправке на суда. Ты сам все видел и знаешь, что работы в лесу зэки боятся. Тайга средь них сама отбор проводит. Вот и пошлю тех двоих на годок без замены. Тебе ведомо, там и месяц выдер­жать — подарок. А за год совсем послушными и тихи­ми станут. Иного выбора нет. Дальше их посылать уже некуда,— умолк Александр Иванович.

—  Что ж, случившееся не исправить! — согласил­ся Платонов.

Когда Егор пошел проводить Соколова до двери, теща и дочь уже спали. Лишь на следующий день рас­сказал им о случившемся.

Мария Тарасовна ликовала:

—   Получил свое козел! Знать, в тюрьме не без по­рядочных людей, коль за нашу девчонку вступились. Нет больше полудурка, и говорить не об чем!—улы­балась бабка.

—  А как же я теперь? — растерянно спросила Ольга.

—   Копить будем. Иного выхода нет,— понурился Егор и только тут приметил краешек письма, торчав­шего из газет, пришедших сегодня.— Письмо! —указал на конверт.

Ольга ловко выдернула его и сказала, смеясь:

—   Это мне! От мамы!

Девчонка прижала письмо к себе, пошла в комнату, пританцовывая.

Мария Тарасовна, поджав губы, ушла на кухню, по­звав за собой зятя. Они пили чай, тихо переговарива­лись, ожидая Олю. Что ей написала мать? Но девчон­ка не торопилась. Из ее комнаты не доносилось ни звука. Лишь к вечеру она вышла в зал задумчивая. Оглядела обоих и сказала:

—   Ну, вот и все решается само собой.

—   Ты это об чем? — не поняла Мария Тарасовна.

Егор отошел к окну, смотрел на улицу, людей, про­ходивших мимо. Он понял все, едва глянул на дочь. Слова стали лишними.

Но Ольга не поняла, не почувствовала. Ведь са­мые безжалостные из всех — это родные люди. Толь­ко они, зная самые больные места, бьют по ним, не щадя, без промаха.

—   Вобщем, я решила и уезжаю к ней. Конечно, на­совсем. Постараюсь не возвращаться. И если вы хоть немного желаете мне добра, то препятствовать не бу­дете. Я устала жить в нищете. У меня всего в обрез. И мне хочется стать врачом как мама, а у тебя нет денег, чтобы оплачивать учебу. Да и как пойду на за­нятия в институт вот в таком тряпье? Теперь даже чучело лучше одевают. Может, в ваше время горди­лись честностью, порядочностью, зато теперь таких называют лохами, отморозками. Вы вконец отстали от жизни и дышите как пещерные ископаемые. Огляди­тесь, потоп давно прошел! Вы не только в другом веке, но и в иной эре!