Золотой ребенок Тосканы - Боуэн Риз
Он протянул руку и накрыл ее ладонь. Жест, который он никогда не позволил бы себе дома.
— Сочувствую вам. Это ужасно — жить в таком неведении. Моя жена тоже не часто получает от меня весточки, а ведь она знает, что я летаю на бомбардировщиках. Наверное, ей тоже приходится волноваться.
— У вас есть дети?
— Только сын. Ему сейчас около девяти лет, но последний раз, когда я его видел, ему было пять. Я пытаюсь представить, как он выглядит, повзрослев, но не могу. Я помню только маленького мальчика, который повсюду таскал с собой плюшевого мишку. Робкого мальчонку, убегающего обратно к Нанни.
— Нонне[17] Ваша бабушка живет с вами?
— Нет, он так няню называет.
— Ах, к няне… Вы, видать, богачи?
Он замешкался с ответом.
— У нас большой дом. Денег немного, но много земли, и слуги тоже есть.
— Значит, вы — милорд? — Она с удивлением посмотрела на него.
— Не я, мой отец. Я унаследую титул, когда он умрет. Но это называется не лорд. Просто баронет. Сэр.
— Сэр Уго. Представьте, что скажут в деревне, если узнают, что я общаюсь с милордом! — Она произнесла это с такой помпой, что заставила его засмеяться.
— Теперь все это кажется таким нелепым, правда? Лорды и трубочисты сражаются и умирают бок о бок, и никому нет дела до того, кем они когда-то были.
— Верно подмечено. Вы, должно быть, очень скучаете по своей бедной жене?
Он засомневался, задумавшись об этом. Скучал ли он?
— Не уверен, что это так. Мы не были особенно близки. Но я скучаю по своей прошлой жизни. Как легко жилось, когда кто-то готовил мне еду, стирал одежду, седлал для меня лошадь. И я принимал это все как должное. Но вы наверняка скучаете по мужу?
— О да! Я ужасно скучаю по своему Гвидо. Мне было всего лишь восемнадцать, когда мы встретились. Я выросла в приюте, в Лукке. Выросла без любви, вы же понимаете. Едва мне исполнилось восемнадцать, меня определили в работницы на большую ферму. Гвидо нанялся работать там же в поле. Езус Мария! Он был таким красивым! И когда он мне улыбался — мне казалось, что я таю, как восковая свечечка. Мы сразу полюбили друг друга, и как только его отец умер, поженились, и он привез меня в свой дом в Сан-Сальваторе. У его отца было немного земли — ничего особенного, но всего хватало: оливок, через которые мы как раз шли, и пастбищ для коз. У нас было небольшое стадо, и мы делали козий сыр на продажу. Так мы прожили всего год, а потом началась война, и Гвидо забрали.
— А вы ожидали ребенка.
— Да. Это был худший день в моей жизни. Я стояла и смотрела, как он садится в грузовик с другими мужчинами и уезжает. Он помахал мне рукой, и это был последний раз, когда я его видела.
— Какое несчастье!
София кивнула, и Хьюго заметил, что она пытается сдержать слезы.
— Но я должна делать все ради моего сына. Это нелегко. Мы собираем оливки, потом приходят немцы и отбирают почти все наше масло. Мы растим овощи, а они снова приходят и забирают все.
— А козы?
— Их давно забрали. Я умоляла их оставить мне хотя бы одну, чтобы у меня было молоко для ребенка, который тогда часто болел, но они не говорили по-итальянски, а я не говорила на их языке, так что оставалось только стоять и смотреть, как они загоняют моих коз в грузовик. — Она поплотнее закуталась в шаль, ежась от холодного ветра, то и дело задувающего через пустой дверной проем. — Я стараюсь не жаловаться. Нам всем одинаково не повезло. Они забрали все, что у нас было: коров, кур, даже овощи. Всё унесли.
— Я слышал, как в вашей деревне кричит петух, то есть у кого-то должны быть куры.
— Это у нашего мэра, синьора Пуччи. Он притворяется дружелюбным и услужливым, и они разрешили ему оставить себе пару кур. И у одного из фермеров сохранилось несколько овец — немцы не любят баранину. — Ее улыбка была полна горечи. — Вот так мы и существуем. Мне еще повезло по сравнению с другими. Я выращиваю кукурузу и овощи. Я насушила бобов с летнего урожая и наделала кукурузной муки для поленты. С голоду не умрем, ни мы, ни вы, пока вы здесь.
Хьюго доел суп. Он чувствовал, как тепло от него разливается по телу.
— Мне нечем вас отблагодарить. — Он вернул ей пустой горшок.
— Не стоит благодарности. Смотрите, я принесла вам еще кое-что. — София потянулась к сумке и с видом фокусника извлекла из нее несколько вещей. — Одеяло! Оно поможет вам не замерзнуть. И старое полотно — оно чистое. Его можно порвать, чтобы перевязать рану. — Она вынула маленькую бутылочку. — Это граппа[18]. Согреет, если станет совсем холодно. И я нашла еще кое-что. — Она подняла дощечку, похожую на спинку стула. — Можно привязать вместо шины, пока ваша нога не заживет.
— Просто невероятно! — восхитился Хьюго. — А этих вещей никто не хватится?
— Открою вам одну тайну. — Она приложила палец к губам, хотя они были одни в темноте. — Семья моего мужа живет в этом доме не одно поколение. На чердаке полно ненужных вещей. Будет у меня время, я там еще покопаюсь, может, найду что-нибудь полезное.
— Вам пора, — напомнил он. — Набитый едой живот и одеяло — что еще нужно для счастья? Уверен, завтра мне станет намного лучше.
— Будем молиться Богоматери, чтобы так оно и случилось. Правда, я не знаю, кто из святых покровительствует раненым или людям со сломанными ногами. Надо спросить отца Филиппо, он должен знать.
— Отца Филиппо?
— Нашего приходского священника. Он очень мудрый и знает все.
— Не говорите ему обо мне! — попросил Хьюго срывающимся от волнения голосом.
— Придется во время исповеди. Но тайна исповеди священна. Он никому не скажет. Он поклялся в этом Богу. Так что не переживайте. — Она похлопала его по руке, убрала горшок в сумку и снова накинула шаль на голову и плечи. — Пусть Мадонна бережет вас, пока я не вернусь, милорд Уго.
Он смотрел, как свет ее фонаря рассекает темноту часовни. В дверях она остановилась и, обернувшись, улыбнулась ему. Он подавил в себе внезапное неуместное желание ответить ей воздушным поцелуем. Прислушиваясь, он ловил звук ее шагов, пока тот не стих, и Хьюго остался один в ночной темноте.
Глава 11
ДЖОАННА
Июнь 1973 года
Было самое начало июня, когда в один прекрасный день моя нога коснулась перрона на железнодорожном вокзале Флоренции. Дома, в Англии, было серо и целыми днями моросило. Люди жаловались на плохое лето, газеты пестрели сообщениями о том, что ранние посевы побиты градом. Здесь же небо было ярко-синим — таким же синим, каким мой отец рисовал его много лет назад. Охра и терракот стен, ярко-красная черепица крыш — все сияло в ярком свете. Я стояла, оглядываясь вокруг, жадно впитывая настроение людей, видела оживленные, открытые лица, а не склоненные вниз под порывами ветра головы, как в Лондоне. Купол собора Санта-Мария дель Фьоре парил в вышине над крышами. А за ним возвышались холмы, одетые лесом. Это было так чудесно, что у меня захватывало дух.
Я чувствовала себя невероятно свободной, словно бабочка, только что выбравшаяся из тесного кокона. Скарлет, к своей чести, не приняла меня за сумасшедшую, когда я объявила, что собираюсь ехать в Италию, чтобы узнать, что случилось с моим отцом во время войны.
— Вот это отличная идея. Хотя бы отойдешь от всей этой мерзости и от этого ублюдка Адриана. Дашь себе возможность перевернуть страницу. — И ни одного вопроса вроде: «А что там насчет твоих статей? Как ты думаешь, твоя контора позволит тебе вернуться? А что с твоим экзаменом на юриста? Когда ты собираешься этим заняться?»
Я сама задавала себе эти вопросы, но заставила себя прекратить сомневаться в правильности принятого решения. Я всю жизнь была хорошей девочкой, пыталась всем угодить, во всем преуспеть, все сделать правильно — и посмотрите, куда это меня завело?!
