Гилберт Адэр - Закрытая книга
— Ну? Чего же вы ждете?
— Это все.
— Все? Все, что мы сделали?
— К сожалению, да. Не так уж и плохо, в наших-то обстоятельствах. Я только что подсчитал количество слов. Триста семьдесят.
— Гм.
— Можем тут же продолжить.
— Нет. Нет, пока хватит. Но меня вот что интересует. Есть в этом какой-то смысл?
— По-моему, есть, и немалый.
— Спасибо на добром слове, Джон, но я не могу отделаться от мысли, что все это — одна сплошная болтология. А вот если бы я посмотрел собственными глазами, то мог бы судить сам.
— На картину?
— Да на текст!
— А-а.
— Все это словоблудие про внутреннее зрение… Внутреннее око? Чушь собачья, и больше ничего!
Ох-хо-хо. Ну да ладно. Утро вечера мудренее, как говаривал кто-то.
* * *— Осторожно, тарелка очень горячая.
— Ну, Джон, что бы это ни было, я уже могу со всей определенностью сказать: тут стряпня совсем не à la варево доброй миссис Килбрайд.
— Итак, по принципу циферблата: фазан — ровно в полдень, жареный картофель — в три, фасоль — в семь.
— М-м-м. Какой восхитительный аромат! Хотя фраза «Фазан ровно в полдень» очень напоминает название какой-нибудь жуткой, но ловко сварганенной пьесы Раттигана или Н. Ч. Хантера. А соуса тут, случайно, нет?
— Есть, а как же! Соус — постойте… Я знаю, вы хотите, чтобы я не вдавался в подробности, но все же должен сказать, что соус — на позиции десять часов десять минут.
— Десять десять, да? А вы знаете, что это за время?
— Что-что? Я, кстати, наливаю вам вина. «Шамболь-Мюзиньи» тысяча девятьсот девяностого года.
— Простите, не понял.
— Я про вино. Так вы говорили?
— Говорил? О чем?
— Десять десять.
— А, да. Именно это время всегда показывают на рекламе наручные часы. Неизменно.
— Правда?
— Видите ли, это создает впечатление, что циферблат «улыбается». И тем придает часам дополнительную привлекательность в глазах потенциального покупателя. Так это принято объяснять.
— Ну да? И откуда вы все это знаете?
Пол? Вам что-нибудь…
— Блокнот ваш на столе?
— Конечно. А что? Пришла в голову какая-то мысль?
— Да, насчет циферблата. Десять десять. Похоже на физиономию слепца, улавливаете? Помните, что я вам говорил? Про то, что слепой вынужден стать самым терпимым человеком на свете? И улыбаться, вечно улыбаться; на его физиономии всегда десять десять, как на рекламном циферблате, — так ему легче… м-м-м… снискать расположение тех… тех своих знакомых, на чью помощь ему только и придется рассчитывать в трудную минуту. Запишите-ка это, пожалуйста.
— Готово.
— Спасибо. Как вам кажется, неплохо получилось? Сдается мне, я даже знаю, куда это вставить.
Джон, вы улыбаетесь.
— Извините, просто вы так произнесли «Сдается мне, я даже знаю, куда это вставить» — почти на грани непристойности.
— А, да-да, понятно.
— Но вы и вправду не перестаете меня поражать. Прямо как Шерлок Холмс. Каждый раз застаете меня врасплох.
— Знаете, Джон, мне, наверное, не следовало бы раскрывать вам все мои секреты, но вынужден вас все же разуверить: ничего сверхъестественного тут нет. Улыбаясь, вы морщите губы и прицокиваете языком — очень тихо, еле слышно, но все же уловимо — и при этом еще своеобразно фыркаете носом. Слепой ведь не упускает ничего. Я действительно могу расслышать, как вы улыбаетесь.
— Просто страшно подумать.
— Так ведь все зависит от того, чему вы улыбаетесь, верно? Ну вот, вы уж меня простите, но я увлекся нашей бессвязной болтовней, и теперь вам придется заново рассказать мне, что где у меня на тарелке.
— Полдень — фазан. Три часа — картофель. Семь — фасоль. И десять десять — соус.
— Благодарю вас. Кстати, какой роскошный запах у вашего лосьона после бритья.
— «Джаз». Сен-Лоран. Надеюсь, не слишком бьет в нос?
— Ничуть. Запах, я бы сказал, сдержанно-пикантный. Возможно, очередная безвкусная бурда, изготовляемая миссис Килбрайд, и не выдержала бы такого ароматического удара, но это… Ну, Джон, поздравляю, фазан восхитителен, совершенно восхитителен.
— Приятно слышать. Правда приятно. Ведь я давным-давно не готовил для двоих.
— Вы уже говорили. Но…
— Да?
— Почему, Джон?
— Что почему?
— Почему вы давно не готовили для двоих?
— Вы же знаете почему. Я живу один.
— Но я об этом и спрашиваю. Почему вы живете один?
* * *Вы еще молоды. По всей видимости, относительно хорошо обеспечены. И вы явно человек приметный, более чем приметный. Еще в первый день нашего знакомства вы сами сказали, что недурны собой. Я, конечно, не хочу лезть не в свое дело, но признаюсь, меня снедает любопытство. Вы-то ведь про меня уже многое узнали. Итак, почему вы до сих пор не женаты?
— Ответа на этот вопрос я не знаю.
— Разве вы не любите женщин?
— Что?
— Разве вы не любите женщин?
— Вы имеете в виду, не гомик ли я?
— Кажется, нынче говорят «голубой». Это ли я имел в виду? Пожалуй, да. Как вы понимаете, для нашего с вами сотрудничества это не имеет ни малейшего значения.
— Нет, я не гомик.
— Тогда почему же вы один как перст? Уж простите меня, Джон, но вы живете в моем доме, а я почти ничего не знаю о том, какое существование вы вели до приезда сюда; хоть я и увечное страшилище, но другие представители моего вида интересуют меня ничуть не меньше, чем любого нормального человека.
— Можно просто сказать: я всегда был довольно нелюдимым.
— Бросьте, Джон, вы же не отвечаете на вопрос, а только вынуждаете меня поставить его несколько иначе. Почему вы всегда были довольно нелюдимым? Расскажите-ка про себя.
— Если не возражаете, Пол, я предпочел бы не отвечать.
— Вон как!
— В конце концов, нелюдим потому, в частности, и нелюдим, что не любит говорить про свою жизнь, правда? Ну сами подумайте. Если бы меня действительно тянуло откровенничать, я не был бы таким нелюдимым. Улавливаете мою мысль?
— Я улавливаю другое: я вижу тут искусную, по всем законам софистики выстроенную попытку вообще избежать ответа на вопрос. Ну, будь по-вашему. Вы, значит, предпочитаете о себе не рассказывать; что ж, это ваше право, я готов отнестись к нему с уважением. Но если вам когда-нибудь захочется, как вы выразились, пооткровенничать, имейте, пожалуйста, в виду, что у вас здесь есть друг, который с готовностью выслушает все, что вы скажете.
— Очень любезно с вашей стороны, Пол.
— Да, Джон, ужин и впрямь восхитительный. Или я уже это говорил? Фазан приготовлен именно так, как надо. Нежный, не слишком волокнистый. А картошка — картошка просто тает во рту.
— Как вам соус?
— Соус? Да, тоже на редкость хорош. Есть в нем особый тонкий привкус. Не могу точно определить, какой именно. Необычный, но очень, очень приятный.
* * *— Ктоо-о-о
Подсказал: она моя?
Ктоо-о-оДал мне счастье бытия?Вот абсолютное блаженство!Вот абсолютное блаженство!Ктоо-о-оТра-ла-ла-ла-ла-ла-ла-лам?Ктоо-о-оПам-пам-па-рам-па-рам-па-рам Ооо-о-о!Да, угадала ты, любовь моя!Не кто иной, как ты.Ктоо-о-о…
Кто там?
Есть там кто-нибудь?
Джон, это вы?
Скажите ради бога хоть слово!
Джон! Джон! Джон!
— Я здесь! В чем дело? Что-то случилось?
— Зайдите скорее сюда!
— Вы хотите сказать, в…
— Да, да! Заходите внутрь! Какое это имеет значение?
* * *— Что произошло?
— Ответьте мне честно, Джон. Вы стояли минуту назад… стояли в ванной комнате?
— Что?! Конечно же нет.
— Послушайте, причина ведь меня не волнует: по ошибке вы зашли или вам что-то привиделось… Не имеет значения. Просто мне необходимо знать, стояли вы там или нет. У двери.
— Да нет же, Пол, не стоял, уверяю вас.
— А где вы были?
— Когда вы меня позвали? Сидел за столом, занимался картинкой-головоломкой. Я ее почти сложил.
— Полагаю, нет смысла спрашивать вас, не заметили ли вы кого-нибудь? Я имею в виду, в прихожей или…
— Разумеется, не заметил. Во всем доме никого, кроме нас с вами, нет. Я сам запер входную дверь.
— А черный ход?
— Так его сегодня и не отпирали. Что случилось? Когда вы лежали в ванне, вам показалось, что кто-то над вами стоит, да?
— Не знаю, я уже вообще ничего не знаю. Но свет-то горит?
— Горит, горит. Пол, в доме, кроме нас, ни души. Можете мне поверить.
— Да. Да, вы, разумеется, правы. Но я так струхнул — вы представить себе не можете. Сердце до сих пор колотится. Я в самом деле готов был поклясться…
— Слушайте, мне известно, что слепые становятся особенно чуткими к… Ну, что у них остальные органы чувств гипертрофируются… Правильно я употребил это слово?
