Гилберт Адэр - Закрытая книга
— Расплющенное, вроде лепешки?..
А скажите, миссис Килбрайд, не череп ли это?
— Череп? Ну нет, ни в коем разе!
— Вы уверены? Слушайте, возьмите-ка меня за палец!
— За палец?
— Да! Вот за этот палец!
— Ладно, пожалуйста. И чего вы хотите, чтобы я с вашим пальцем сделала?
— Хочу, чтобы вы подвели его к этой, как вы выражаетесь, штуковине.
— Ну вот, уже в нее тычете.
— А теперь взгляните-ка сбоку. Не на палец, конечно, а на штуку эту. Взгляните на нее вот отсюда.
— Ладно, ладно, только не пихайте меня.
— Извините. Просто следите за движением моего пальца. Вы следите?
— Слежу, слежу.
— Что теперь скажете? Не может ли это быть изображением черепа?
— Что ж… вроде как и может. Может, и правда череп, если уж на то пошло. Но тогда скажу, что нарисован он, по-моему, не шибко здорово.
— Это не важно. Так, а прямо над этой штукой стол есть?
— Есть.
— А на столе лютня?
— Чего?
— Нечто вроде мандолины. На гитару похоже.
— Верно, верно.
— И глобус?
— Ага.
— Хорошо. Теперь последний вопрос. Если не ошибаюсь, эти двое мужчин стоят перед занавесью. Правильно?
— Да.
— Какого цвета занавесь?
— Зеленая.
— Верно, зеленая. Конечно же зеленая. Большое спасибо, миссис Килбрайд, очень вам благодарен. Больше я вас не задерживаю. Картина мне ясна. Ха, вот именно, картина мне ясна.
* * *— Доброе утро, Пол.
— А, Джон, это вы. Доброе, доброе утречко вам. Хорошо спали?
— Неплохо. А вы?
— Я? О, прекрасно. Просто прекрасно.
— Впервые вижу, чтобы вы спустились сюда раньше меня.
— Впервые, значит?
— Да. Вы давно встали?
— С час назад. Утро было чудесное, и мне расхотелось валяться в постели.
— Утро было чудесное? Сейчас вообще-то небо затянуто тучами.
— Ну, а мне оно показалось чудесным. Слепому-то какая разница? Я уже встал. И, как говорится, рву постромки. По-стром-ки.
— Пойду поставлю чайник. Вам, наверное, до смерти хочется кофе.
Вот те на!
— В чем дело, Джон?
— Да тут полный кофейник кофе!
Это вы, Пол, его сварили?
— Я? Конечно нет. Вы же знаете, я совершенно беспомощен. Нет, если вам хочется кого-нибудь поблагодарить, благодарите миссис Килбрайд.
— Миссис Килбрайд?
— Да, кофе сварила миссис Килбрайд. Наливайте себе.
— Значит, миссис Килбрайд приходила сюда?
— Угу. Она что-то здесь забыла. Ах да, припоминаю, корзинку с шитьем. На самом деле, подозреваю, ей хотелось сунуть нос на кухню, а также в гостиную — посмотреть украдкой, что тут и как. Собственно, она сама в этом почти призналась.
— И что-нибудь ей пришлось не по вкусу?
— Трудно сказать. Мы просто поболтали о том о сем. А вы что же, кофе не пьете?
— Пью, конечно. Просто…
— Да?
— Пол, меня тяготит одна вещь; висит на душе как камень.
— Камень на душе, говорите?
— Да, я все хотел… хотел…
— Если на душе камень, то лучше, мой милый, его и не трогать: не ровён час сорвется, а нам это ни к чему.
— Я теперь уже очень хорошо изучил вас, Пол. Житье бок о бок с вами странным образом привело к тому, что и у меня… и у меня развилась невероятная чуткость, восприимчивость. Прямо как у слепого. Как у вас, собственно. Я начинаю улавливать… Выскочило… слово. Нюансы? Я начинаю улавливать нюансы лучше и быстрее, чем когда-либо прежде. Взять, к примеру, ваш тон. Теперь я подмечаю малейшие оттенки в вашем голосе. Знаете, ваша язвительность нередко весьма тяжеловесна, но бывает и очень тонкой. Тем не менее я воспринимаю ее тотчас же и, как правило, могу заранее сказать, что будет дальше. Ощущение такое, будто у меня выросли антенны, и теперь я слышу то, чего прежде не слышал. Не знаю, ясно ли я выражаюсь?
— Вы говорите вполне разумные вещи. Продолжайте.
— Вот хоть сегодня. Резкая нотка в вашем голосе дает мне ясно понять: что-то не так.
— А. И это означает?..
— Это, мне кажется, означает, что вам известно кое-что, чего я не знаю.
— Мне известна уйма вещей, которых вы не знаете.
— Тут не нужно быть семи пядей во лбу, Пол. Этот ваш тон плюс тот факт, что сюда приходила Миссис Килбрайд, — а мы ведь оба знаем, какая она трепушка… Может быть, я сам подставляю себя под удар, но готов держать пари — вам уже известно про головоломку.
— Известно.
— Я сам собирался вам рассказать. Правда.
— Неужели? Что же вы собирались мне рассказать, Джон? Как намеревались оправдать свой обман слепого человека?
— Вы должны мне поверить, если я скажу…
— А с чего это мне вам верить? С чего мне верить хоть единому вашему слову? Вы мне отвратительны, Джон, да-да, совершенно отвратительны. Не стану делать вид, будто я скорее оскорблен, чем зол, это не так. Я страшно зол.
— Вы имеете на это полное право.
— Обманывать слепца? Уму непостижимо! Это гнусно, Джон, гнусно. Неужели вы самому себе не противны?
— Я все понимаю.
— Ох, да вы с вашей поганой душонкой вполне друг друга стоите!
— Позвольте мне все же объяснить…
— Объяснить? А что тут вообще объяснять? Чего, интересно знать, вы надеетесь добиться своей жалкой софистикой?
— Ну дайте же мне сказать. Когда я был в Национальной галерее, когда покупал головоломку…
— Это ведь «Послы» Гольбейна, не так ли?
— Миссис Килбрайд вам сказала?
— Миссис Килбрайд?! Да ей что «Послы» Гольбейна, что черепашье дерьмо — все едино.
— Тогда как же вы узнали?
— С помощью моих чутких пальчиков! Головоломки ведь выпуклые, что твой «брайль».
— На ощупь?! Ну, знаете, это…
— Да не валяйте дурака! Вычислил сам. Больше вам и знать нечего.
Итак, Джон, на чем вы остановились?
— Это правда, там действительно не было головоломки с картиной Рембрандта, как вы и подозревали. Но я — только не спрашивайте почему — решил вместо него купить Гольбейна. По какому-то внутреннему побуждению, по необъяснимой прихоти. В ту минуту, Пол, клянусь, клянусь, у меня не было никакого намерения выдавать его за Рембрандта. Просто мне показалось… показалось, что вещица забавная, стоит ее купить. А потом, когда приехал домой, я хочу сказать, когда вернулся сюда и вы стали расспрашивать меня о поездке в Лондон, на меня что-то нашло, сам не понимаю что. У вас был такой унылый, подавленный вид, и я вдруг, к собственному изумлению, ни с того ни с сего выпалил, что мне в конце концов удалось купить именно то, что нужно. Пол, я всего лишь хотел доставить вам радость. Поскольку вы все равно видеть картину не могли, я и подумал: та или эта — какая разница?
— Понятно. По внутреннему побуждению. По необъяснимой прихоти. Однако же вы сели и сложили-таки Гольбейна. Закончили целиком. Решили подкрепить иллюзию. Даже предоставили мне возможность продиктовать для книги пассаж о том, что такую картинку-головоломку и воображать не нужно, потому что она существует в реальности. Зачем, Джон? Ради всего святого, скажите, зачем?
— Боже, как мне было тошно. Настолько тошно… настолько тошно, что я не сомневался — вот сейчас вы уловите испуг в моем голосе. Я не знал, что делать. Поймите же, я думал, что головоломка станет всего лишь… всего лишь метафорой. Я понятия не имел, что вы намеревались как раз о ней и писать. Повторяю, это была страшная глупость, но я совершил ее, чтобы доставить вам радость.
— Н-да, Джон, признаюсь, я уж не знаю, что и думать.
— Если вы хотите, чтобы я уехал, я это пойму. Сложу вещи и уеду прямо сейчас, если только вы того пожелаете.
— В этой ситуации именно так и следует поступить.
— Значит, решено? Хотите, чтобы я уехал?
— Господи боже, знать бы, чего я хочу!
Если вы уедете, с чем же я здесь останусь? С жалкой стопкой листков и дорогим, но бесполезным компьютером. С другой стороны…
Хорошо. Хорошо. А теперь слушайте меня, Джон. Я хочу, чтобы вы очень внимательно выслушали вопрос, который я собираюсь вам задать.
— Слушаю.
— Вопрос такой: могу я вам доверять?
— Пол, я…
— Возможно, я сошел с ума, возможно, я рою себе яму глубже прежнего, но могу ли я вам доверять? Могу ли надеяться, что вы никогда больше не сыграете со мной такой же дурацкой шутки? Никогда не унизите меня подобным образом?
— Уверяю вас, Пол, у меня вовсе не было таких намерений.
— Отвечайте на вопрос. Могу я вам доверять?
— Да.
— Хорошо, Джон. Я готов считать, что все это произошло по случайному помрачению ума. Но теперь история закончена, точка. Никаких извинений, никаких оправданий. Больше мы о ней не будем вспоминать никогда.
— Как вас понимать? Вы хотите, чтобы я остался?
— По-моему, именно это я и сказал.
— Я вам очень признателен, Пол.
— И?..
— Что?
