Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят
— Ты-то откуда знаешь?
— Поверь мне, я знаю, о чем говорю. Так больше продолжаться не может. Ты просто сгоришь на работе, и нам с мамой это будет очень неприятно… У нас над головой будут кружить черные птицы, и нам придется сжаться в комочек, чтобы они нас не склевали.
Марсель тяжело дышал и мотал головой, как конь, который отказывается брать последнее препятствие — больше нет сил. Гортензия молча слушала Жозиану и Младшенького. Как дружно оба берегут и опекают Марселя! Она чуть было не растрогалась и подавила вздох.
— Ваша взяла, — сказал Марсель. — Я вызову Шаваля и Анриетту. Шаваля устраню раз и навсегда. Скажу ему, что у него теперь волчий билет и работу он больше нигде не найдет. На этом, надеюсь, с ним будет покончено. А Анриетте оставлю квартиру и пособие, и хорош. Дальше пусть сама разбирается.
— И этого многовато, волчище.
— Знаешь, это, конечно, глупо, то, что я скажу… Мне казалось, за счастье надо расплачиваться. Вот когда пса годами держат на привязи, он привыкает, что у него вечно цепь на загривке. Так и я… Я так долго жил у нее под каблуком, что, в общем, привык быть рабом. Но больше я сидеть сложа руки не буду, даю вам слово! Вот перед Гортензией. Спасибо тебе, родная, что ты нам так помогла. Ты, в общем, славная девушка.
Гортензия промолчала. Определение «славная девушка» пришлось ей не по вкусу, но она не стала придираться.
Марсель решительно отодвинул стул и встал.
— Значит, война! И церемониться я больше не буду.
Остальные закивали.
— Прекрасно, — заключил Марсель. — Засим решено. У меня два новых партнера, и я теперь могу целыми днями с чистой душой плевать в потолок. А пока, лапочка, пойдем-ка отметим твой карьерный взлет в интимной обстановке.
Жозиана вскинула голову.
— Ты точно не сдуешься? Обещаешь?
— Я буду несгибаем и жесток. Как кровавый тиран.
— И дашь мне работу?
— Ты будешь моей законной половиной и в постели, и на работе.
— И не будешь меня шпынять и попрекать?
— И зарплата у тебя будет, как у министра финансов.
— А мне, — вставил Младшенький, — причитается какое-нибудь место в компании?
— Мы составим триумвират!
Жозиана на радостях прыснула со смеху и протянула ему обе руки. Марсель размашисто обнял ее, поднял, прижал к себе и повел в комнату, рыча от счастья.
— Какие они все-таки зайчики, — не удержалась Гортензия, глядя, как они, пошатываясь, идут в обнимку по коридору. Марсель на ходу тискал и покусывал Жозиану в обнаженное плечо, а та отбивалась и приговаривала: «Да погоди ты, погоди, они же на нас смотрят!..»
— Это большие дети, — ответил Младшенький. — Я их обоих нежно люблю. Когда я был маленьким, я иногда подслушивал у дверей спальни, как они там рычат и стонут. Поверь, моя дорогая, так я много чему научился. С тобой я буду на высоте.
Гортензия поспешила перевести разговор на другое:
— Ты уже заглянул в мысли Гэри?
— Да.
— И что? Не томи, Младшенький, пожалуйста, будь человеком!
— Ты влюблена в него?
— Не твое дело! Расскажи, что ты там видел?
— Много чего. Например, у него на кухне на видном месте пришпилен билет на самолет на твое имя. Гортензия Кортес, Лондон — Нью-Йорк. Куплен несколько месяцев назад, но Гэри до сих пор его хранит. Когда у него плохое настроение, он швыряет в него дротики.
— Он хотел забрать меня с собой! — прошептала Гортензия.
— Весьма вероятно.
— Он позвонил мне и оставил сообщение, а я его не получила… Мама как в воду глядела. На мобильники нельзя полагаться.
— В данном случае дело не в операторе, а в некоем юнце непрезентабельного вида, с прыщавой физиономией.
— Жан Прыщавый!
— Сообщение от Гэри стер он. И не только от Гэри.
— А я-то подозревала аятоллу! Вот оно что!.. Ну а кроме билета на самолет, еще что-нибудь там видно?
— Какой-то домик в глубине парка. Довольно странно, потому что, с одной стороны, он в очень уединенном уголке, а с другой — вокруг почему-то полно народу… Пруды, небоскребы, желтые такси, коляски, белки… Гэри часто там бывает. Это его тайное прибежище. Он слушает адажио из одного концерта Баха и сам наигрывает его понарошку в воздухе — упражняется.
— Он один?
— Да. В домике один. Он разговаривает с белками и играет на фортепиано… Еще я видел квашню и средневековый замок.
— Замок в Центральном парке?!
— Нет, замок в каком-то пустынном месте, где мужчины ходят в юбках.
— А, это в Шотландии! Это его отец! Он ездил в Шотландию искать отца. Слушай, ну ты даешь…
— Очень красивый замок, но полуразрушенный. Его бы хорошенько отреставрировать. Галереи обваливаются, донжон дышит на ладан.
— Расскажи лучше еще про домик.
— Домик в парке. К нему ведет узкая тропка, посыпанная белым гравием. Ее не так просто разыскать… Надо немножко пройти. Через мостик. Мостик дощатый, узкие такие серые планки. Дорожка то вверх, то вниз, много поворотов… В самом домике чувствуешь себя так, будто ты на свете один-одинешенек, где-нибудь на вершине Гималаев… Это маленький круглый деревянный домик, открытый всем ветрам.
— И он точно там один?
— Он слушает музыку и кормит белок.
— А обо мне он думает?
— Гортензия, я вижу только предметы, а не чувства.
— Но ты никогда не ошибаешься?
— Это для меня самого совершенно новая способность. Я ее и обнаружил-то случайно. Я занимался изучением волн и параметрами передачи излучения и заметил, что человек тоже излучает магнитные волны определенной частоты и они могут передаваться от одного к другому… Но я еще это все до конца не проработал. Ты в курсе, что в 1948 году диаметр одного проводка транзистора составлял примерно сотую часть толщины человеческого волоса? По сравнению с первыми транзисторами это феноменально! Те по толщине были примерно как таблетка…
— Большое тебе спасибо, Младшенький, — прервала его Гортензия. — Этого мне достаточно. Дальше я как-нибудь сама. А насчет джеллабы у Шаваля в голове ты, кстати, ничего не выяснил?
— Нет. Тут я позорно буксую. Мне еще в этом плане расти и расти…
— Так что, до встречи через семнадцать лет? — вернула его Гортензия из эмпиреев на грешную землю.
— Ладно, — вздохнул Младшенький. — Но я тебе еще звякну в Нью-Йорк проведать.
Гортензия чмокнула его в рыжую макушку и распрощалась.
Дома у матери в кабинете еще горел свет. Гортензия толкнула дверь. Жозефина сидела на полу перед грудой красных, голубых, белых и желтых карточек, разложенных по стопкам. Она брала карточку, переносила ее из одной стопки в другую, всовывала в середину… Дю Геклен лежал неподвижно, уткнувшись мордой в передние лапы, и смотрел на нее исподлобья.
— Что это ты делаешь?
— Работаю.
— Над книгой?
— Да.
— А что это за карточки?
— Красные — это Кэри Грант, желтые — Юноша, белые — реплики Кэри Гранта, которые я выписываю из книг, а синие — обстановка, ситуации, другие персонажи.
— Хитро.
— Когда у меня в голове все устаканится, останется просто сесть и писать… И оно само пойдет. Осторожно, не наступи!
Дю Геклен предупредительно заворчал. Он охранял работу Жозефины. Если кто попытается сломать это сложное сооружение, будет незамедлительно укушен. Гортензия рухнула на диван в углу, сбросила туфли и потянулась.
— Ох, ну и денек выдался! Сплошная беготня!
— Откуда ты сейчас?
— Мам, ну я же тебе говорила, ты забыла, что ли? Мы ужинали у Жозианы и Марселя.
— Ох, прости. Я в последнее время все забываю. Ну как ужин?
— Нормально. Младшенький все-таки тот еще кадр… Знаешь, на чем он теперь зациклился? Хочет на мне жениться.
— Однако!
— А еще он теперь умеет читать мысли. Говорит, что у него в голове вроде как радиоприемник… Хотел прочесть мне целую лекцию о толщине проводов, но я не прониклась.
— И что же он вычитал? Чьи мысли он читал?
Гортензия заколебалась. Ей не хотелось рассказывать матери все подряд. Пришлось бы говорить об Анриетте, а Жозефина не виделась с ней со дня похорон Ирис. Анриетта совершенно исчезла из их жизни. Собственно, она никогда в ней, по сути, и не фигурировала. «Помню, когда мы были маленькими, Зоэ все жаловалась, что у нас нет родственников. Я-то всегда думала, что так оно и лучше. Мне всегда претила стадность. Любой коллектив уродует индивидуальность, превращает человека в тупого барана».
— Ну, Младшенький прочитал, что Марселю надо реструктурировать свой бизнес. Он все объяснил отцу, тот пришел в восторг и тут же взял его на работу Его и Жозиану.
— Это хорошо… Жозиане было так скучно сидеть дома. Когда мы с ней в последний раз виделись, она сказана, что хочет еще одного ребенка. По-моему, это было немного неразумно.
Жозефина потерла нос. «Раньше, — подумала Гортензия, — этот жест меня буквально выводил из себя». Условный рефлекс: это означало, что жизнь не сахар, что нет денег, что папа их бросил, что мама все время грустит.
