Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят
До конца полета она просидела на месте у самого туалета. Рядом все время теснились в очереди люди. Ее пихали локтями. Пахло тоже не ахти.
Таможенный досмотр по прибытии длился не меньше часа, причем чиновник не отдавал распоряжения, а буквально лаял на пассажиров.
Еще час, чтобы получить багаж.
Когда дотошный таможенник, хмуря бровь, поинтересовался, зачем ей столько чемоданов, Гортензия не выдержала:
— На конфетти порежу! Запущу новую моду!
— Please, miss… Be serious!
— Если серьезно, то я агент бен Ладена и везу оружие.
Таможенник юмора не оценил, завел ее в отдельное помещение и вместе с двумя бандитского вида напарниками устроил ей форменный допрос. Гортензии пришлось сослаться на Фрэнка Кука. Тот полчаса выяснял с бдительными стражами отношения, чтобы ее выпустили. В Америке, оказалось, с сотрудниками правопорядка лучше не шутить. На будущее она это учтет.
Поэтому Гортензия с огромным облегчением увидела водителя с табличкой, которого выслал за ней Кук. Приятно знать, что тебя ждут и наконец-то отнесутся к тебе с должным уважением!
Она попросила парня в кепке снять ее на фоне лимузина и тут же отправила фотографию матери, чтобы та не волновалась.
В машине она растянулась на заднем сиденье. За окном мелькали нью-йоркские пригороды — в общем, такие же, как в любом большом городе. Серые бетонные автомобильные развязки, маленькие домики с облезлым садом, бейсбольные поля с оградой из проволочной сетки, тусклые изгороди, словно побитые молью, какие-то ленивые типы с расхлябанной походкой, огромные стенды с рекламой тампонов и газировки. В лимузине было невероятно холодно. Вот что значит «везде кондиционеры»! Гортензия поинтересовалась, известно ли водителю о глобальном потеплении и о том, что было бы разумно сократить использование энергоемких приборов? Тот глянул на нее в зеркальце и попросил повторить эти мудреные слова помедленнее.
Они промчались по туннелю Линкольна и оказались на Манхэттене.
Первое, что увидела Гортензия в Нью-Йорке, — чернокожего мальчонку, который сидел, поджав ноги, на тротуаре, в тени большого дерева. Ножки у него были худые, бежевые шорты — непомерно широкие. Он сидел, обхватив колени руками, и дрожал от жары.
«Нью-Йорк, — напевала Гортензия себе под нос, — Нью-Йорк…» И сама не заметила, как вместо этого у нее вдруг стало выходить: «Гэри, Гэри…» Ой! Она замерла, не веря своим ушам. «Что это я такое несу, — одернула она себя. — Еще не хватало сразу бросаться к нему! Нет уж, я подожду своего часа. И точно не буду болтаться у него под окнами, как мама у Филиппа. Вот еще!»
Лимузин между тем свернул на набережную и скользил вдоль реки Гудзон.
Через затемненные стекла Гортензия всматривалась в город. Она сразу поняла, что ей здесь понравится. Снаружи яростно сигналили машины, в ярко-синее небо врезался острый выступ небоскреба, у набережной стоял на причале военный корабль, мелькали заброшенные склады и подъемные краны, на перекрестках болтались светофоры. Лимузин рассекал движение, как океанский лайнер, и подпрыгивал на ухабах.
Наконец машина остановилась у дома с пышным парадным. Длинный белый навес доходил почти до мостовой. Шофер сделал Гортензии знак, чтобы она входила, — багаж он занесет.
За светлой деревянной стойкой стоял консьерж в синей форме. Он представился: «Хосе Луис». — «Гортензия», — отозвалась девушка.
— Nice to meet you, Hortense.
— Nice to meet you, José Luis.
Теперь она — часть этого города.
Консьерж объяснил, на каком этаже ее квартира, какой номер, и выдал ключи.
Квартира ей понравилась с порога. Большая, светлая, обставлена современно. На четырнадцатом этаже. Огромная столовая-гостиная, узкая кухня, как лаборатория, и две просторные спальни, каждая с отдельной ванной комнатой.
Да, Фрэнк Кук понимает, как обходиться с ценными сотрудниками, ничего не скажешь.
Мебель — как в дорогой гостинице. Длинный бежевый диван, бежевые кресла, круглый стеклянный стол, четыре красных стула с блестящими кожаными сиденьями. Стены белые, на них развешаны гравюры на исторические сюжеты: высадка первых европейских поселенцев на восточное побережье, строительство первого города — Плимута; а также жанровые сценки: полевые работы, молитва, общая трапеза… Первые поселенцы были ребята серьезные. В основном долговязые белобородые старики с суровыми лицами.
Шикарная квартира с видом на парк, и на горизонте — несколько небоскребов. Гортензия чувствовала себя наследной принцессой, балетной примой и Коко Шанель в одном лице. Ей тут же захотелось достать карандаши, блокноты и краски и не мешкая приняться за работу.
На стеклянном столе лежала записка: «Надеюсь, перелет прошел хорошо. Заеду за вами в семь, пойдем ужинать».
«Отлично, — прикинула Гортензия, — как раз успею разобрать вещи, принять душ и выпить кофейку». Усталости она не чувствовала. Наоборот, ей от возбуждения не сиделось на месте.
Она открыла холодильник и обнаружила банку peanut butter[86], бутылку апельсинового сока, пакет с нарезанным хлебом, два лимона и пачку сливочного масла «Ленд-О’Лейкс» с улыбчивой девочкой-индианкой на упаковке. За спиной у нее была зеленая-презеленая лужайка и голубое-преголубое озеро. Девочка выглядела мило и дружелюбно. У нее были большие черные глаза, две черные косички, на голове ярко-бирюзовая повязка с пером и образцовое пестрое платьице. Гортензия ей подмигнула: «Nice to meet you, индианочка!» Ее так и подмывало нести всякий вздор. Она включила телевизор, как раз шли новости. Журналисты говорили ужасно быстро, ни слова не разобрать. И какой странный у них акцент, американский. Будто они все говорят в нос, режет слух. Гортензии действовал на нервы этот гнусавый выговор. Полипы у них, что ли?.. Она выключила телевизор.
Фрэнк Кук явился за ней ровно в семь. Спросил, не нужно ли ей чего-нибудь.
— Огромный гамбургер и кока-колу! — потребовала она, глядя ему прямо в глаза.
Они отправились в PJ Clarke’s, на углу Третьей авеню и Пятьдесят пятой улицы, — самый старый бар в Нью-Йорке. Двухэтажное здание из красного кирпича было построено еще в 1898 году. Здесь подавали лучший острый соус и нежнейшие, сочные гамбургеры в специальных корзиночках, с картошкой фри до краев и кольцами жареного лука, сладкими, как леденцы. На старом граммофоне крутились старые пластинки. Официантки были все как на подбор блондинки с безупречной, волосок к волоску, прической и ослепительной белозубой улыбкой. Мужчины в рубашках с закатанными по локоть рукавами пили пиво из высоких кружек. Скатерти и салфетки были в красно-белую клетку. Из-под красных абажуров лился теплый желтый свет.
«Сюда, — решила Гортензия, — я буду ходить регулярно».
На работу ей нужно было каждый день к десяти утра.
Фрэнк Кук отвез ее в офис и показал, где она будет сидеть: огромная комната, как в чертежной студии, широкий стол у окна, линейки, карандаши, угольник, циркуль, ластики, цветные фломастеры, акварельные краски, гуашь, плотная белая бумага, блокноты в клетку… В комнате человек десять художников. Они рисуют модели, которые отправляются прямиком в ателье, а оттуда — в магазины. Ограничений никаких. Можно рисовать все что угодно, лишь бы вписывалось в коллекцию и пользовалось успехом.
— Не зажимайтесь, рисуйте, выдумывайте что хотите. А я уж как-нибудь отберу.
Он познакомил Гортензию с остальными. Такие же юноши и девушки, как она, тоже рисуют и раскрашивают.
Была там, например, Салли — приветливая и добрая девчонка. Она предпочитала женщин и рисовала аксессуары. Она так и поедала новенькую глазами. В первый день пригласила ее вместе пообедать. Потом предложила ходить ей за покупками и убирать у нее дома. Гортензия вежливо ответила, что девушек не любит. Взгляд голубых глаз Салли потемнел. Гортензия поспешно добавила: в смысле не любит спать с девушками. Она не знает, как с ними физически обращаться, что с ними делать в постели.
— Ой, — ответила Салли, — да тебе ничего делать не придется, я все сделаю сама! Ты со мной еще передумаешь!
Но Гортензия снова вежливо отказалась.
— Мы все равно можем вместе пообедать. Я, собственно, ничего не имею против лесбиянок, — добавила она, чтобы смягчить отказ. — И вообще я думаю, что надо разрешить всем жениться на мужчинах, на женщинах, кто на ком хочет. Главное, чтобы по любви. Если человек любит бездомную кошку, то и на ней пускай женится. Лично меня это не шокирует.
Салли насупилась. Пример ей явно не понравился.
— Ясно, — сказала она, — ты себя ставишь выше меня. Конечно, людям всегда надо себя с кем-нибудь сравнивать, быть лучше других… Сразу кажешься себе такой важной персоной…
Гортензия решила не оправдываться и снова принялась за рисунок.
Японец Хироси жестоко страдал от жары. Все свободное время он бегал принимать душ. Он не выносил даже намека на запах тела. Он регулярно удалял волосы на груди и руках и спросил Гортензию, нравится ли ей, когда мужчина содержит себя в такой чистоте. Та ответила, что легкий человеческий запах в мужчине ей не претит. Свой запах, такой, по которому сразу понимаешь, кто это, если уткнешься ему в шею носом. Но конечно, это должен быть запах чистоты, уточнила она, потому что в глазах Хироси отчетливо читалась брезгливость.
