Эмилиян Станев - Будни и праздники
— Не показывайся! — приказал отец. — Они хитрые, заметят.
Сквозь облупленные стволы ив была видна стая диких голубей, весело круживших над рекой. Некоторые из них садились на том берегу и, недоверчиво вертя головками, приближались к воде. Напившись, они улетали в поле. Отец и сын жадно следили за их полетом.
Неожиданно один серый голубь, описав над ивами несколько кругов, опустился на ветку неподалеку.
Тумпанов прицелился. Но тут за его спиной, на тропинке, послышались шаги и голоса.
Птица вспорхнула и улетела. Адвокат выругался.
— Кто это тут стрелял? — спросил женский голос.
— Да, в самом деле кто-то стрелял, — отозвался красивый тенор.
Тумпанов узнал голос судьи.
— Наверно, Драндулет. Я же говорил, что там, у водопада, это он был. — В голосе говорившего звучали насмешливые нотки.
Адвокат подскочил точно ужаленный и надулся от злости.
— Кого это вы так называете? — спросила женщина.
— А вы не знаете? Нашего досточтимого коллегу Тумпанова. Эта скотина…
Тут адвокат громко закашлял.
Компания молча прошла мимо. Женщины заметили притаившегося в засаде охотника и от неожиданности на мгновение замерли. Тумпанов метнул на них яростный взгляд, они ускорили шаг, но еще долго долетали до него веселые раскаты смеха.
— Испортили охоту, болваны, мерзавцы! — бранился он.
— Кто это, папа? — спросил мальчик.
— Молчи! — рявкнул отец. — Не твое дело!
Он с трудом заставил себя остаться на месте. Хорошего настроения как не бывало. Аполлон теперь непременно раззвонит о случившемся по всему городу.
Неожиданно на том берегу взлетела горлинка. Она забила в воздухе крыльями, распустила веером хвост и грациозно опустилась на одну из сухих веток.
Тумпанов выстрелил.
Горлинка упала, перекувырнувшись в воздухе. Мальчик восторженно вскрикнул и кинулся ее подбирать. В его глазах горели радостные, страстные огоньки. Сжимая своими нежными пальцами теплое тело птицы, он чувствовал, как быстро, испуганно колотится ее крохотное сердечко.
— Ну-ка, посмотрим, куда ей угодило, — сказал отец.
Он взял горлицу своими грубыми руками, перевернул на спину и распластал крылья.
Птица забила одним крылом. Второе повисло. От боли она растопырила свой белый, с черной каемкой хвост. На розовой грудке проступили липкие пятна крови.
— Крыло перебито, — тоном знатока произнес Тумпанов. И, ухватив пестрое, в коричневую точечку крыло, стал дергать его из стороны в сторону. Горлинка глухо застонала.
Мальчик задрожал и умоляюще протянул руку к отцу.
— Не надо! — крикнул он чуть не плача. — Не надо, ей больно!
— У птиц нет нервов, — буркнул отец.
— Почему же она стонет? Отдай ее мне, может, она поправится.
— Надо ее прикончить.
— Не надо, папа, — заплакал мальчуган.
— На, держи, — сказал адвокат, швырнув птицу на траву.
Мальчик обнял ее и с состраданием заглянул в ее красноватый, с золотистым ободком глаз, печально и покорно устремленный в мирную даль полей. Горлинка билась, пытаясь вырваться из рук ребенка, но, убедившись в тщетности своих попыток, прикрыла глаза серой пленкой. Из клюва у нее выступила кровавая пена.
— Папа, она умрет? — спросил мальчик.
— Молчи! — цыкнул на него отец.
— Если не умрет, я ее посажу в клетку. Она ведь может жить в клетке?
«Ах, каналья!» — мысленно чертыхнулся адвокат, думая об Аполлоне. Раздражение его все возрастало. Приставания сына действовали на нервы. В довершение всего ни одна птица не желала больше садиться на сухие ветки ивы.
Мальчик, занятый горлинкой, вышел из-за дерева, так что пролетавшие голуби видели его.
Это совсем взбесило отца.
— Дай сюда птицу! — крикнул он.
Мальчик в испуге повиновался.
Отец схватил ее и, прежде чем ребенок понял, что тот намерен сделать, опустил на голову птицы свой тяжелый каблук.
Раздался негромкий треск, а вслед за ним отчаянный детский крик.
— Молчи! — приказал отец.
Но мальчик горько зарыдал.
Тогда Тумпанов дал ему затрещину. Ребенок упал ничком.
— Не реви! — орал отец.
Мальчик привстал на колени. Из раскрытого рта вырывались все более отчаянные вопли.
Тумпанов хотел было схватить сына за ухо, но тот увернулся.
— Замолчи! Болван! — Адвокат позеленел от злости.
Мальчик внезапно вскочил, содрогавшееся от рыданий тело напряглось, глаза с ненавистью глядели на отца. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, поперхнулся и потом будто выплюнул:
— Зверь!
В тишине летнего вечера гневный голосок ребенка прозвучал как проклятие.
— Ты зверь! Зверь! — кричал он.
— Что-о-о? — проревел отец. — Что ты сказал?
Но мальчик повернулся и бросился от него прочь, сквозь рыдания твердя на бегу все то же слово.
— Зверь! Ты зверь!
— Назад! Вернись! — кричал ему вслед отец.
Но мальчик уже скрылся из виду. Слышен был только его плач.
— Илия, вернись сейчас же! — повторял отец. — Илия-а!
«А-а-а!» — доносились в ответ рыдания ребенка, и казалось, сам вечер рыдал вместе с ним.
Тумпанов огляделся вокруг. Ему стало неприятно и как-то жутковато. Прицепив горлинку к патронташу, он двинулся по тропинке к дому.
Он шел, тяжело ступая по земле. Убитая птица колотилась о бедро.
«Какой подлый, какой проклятый день», — повторял он про себя.
У него было такое ощущение, будто кто-то плеснул ему в лицо какой-то липкой грязыо, и он весь вдруг сник и съежился. Он вслушивался в отдаляющийся голос сына, и чем отчетливее долетали до его ушей всхлипывания ребенка, тем острее он чувствовал свое унижение.
«Ох, и вздую же я его дома!» — злобно подумал он и, утешенный этой мыслью, свернул с тропинки и пошел напрямик через жнивье.
Позади него река тихо плескалась в своих берегах, будто вздыхала.
«Зверь, зверь», — неслось ему вслед кваканье лягушек.
Поле все больше темнело. Окутанные мглой деревья сливались с землей, точно огромные, распростертые по ней тени. В жнивье все громче трещали кузнечики, а за рекой небосвод окрасился медно-красным светом, разлившимся затем по склонам гор.
У ног человека, понуро шагавшего по полю, выросла длинная тень. Она бежала перед ним и словно звала за собой, повторяя движения его чудовищно вытянутых конечностей.
Внезапно Тумпанов остановился.
Он нашел объяснение непонятной близости между своим недругом и судьей.
— Да он рогоносец! Тот ему наставил рога! — воскликнул он и, хлопнув себя по лбу, злорадно расхохотался.
Замершая в покорном ожидании тень взмахнула огромной ручищей и быстро повела его к дому.
Страсть
© Перевод Т. Рузской
1Ее разбудил резкий стук — будто рядом били в барабан. На миг она раскрыла глаза и встревоженно оглядела комнату.
В ее сонной голове возникла, как кошмарное сновидение, вчерашняя поездка в дребезжащей телеге с полустанка сюда — нескончаемая вереница высоких лесистых холмов и покрытых желтой стерней пригорков, похожих на соломенные шляпы. Потом ей представился муж, весело подсевший к вознице, чтобы поговорить с ним и похлопать его дружески по плечу.
Несколько минут молодая женщина лежала неподвижно, уставившись в одну точку широко раскрытыми и удивленными глазами.
Алекси соблазнил ее приехать сюда, в эту дикую деревушку, расписав ее как веселое и приятное место для летнего отдыха, вроде курорта.
Вечером, когда они въезжали в деревню, она рассмотрела низкие старые домики, обмазанные подсиненной побелкой, грязные, полные навоза дворы, огороженные колючими плетнями, и кривые улочки, где густо пахло пылью и хлевом. Измученная тряской по скверной дороге, разморенная августовской жарой, униженная и разочарованная, она была не в силах протестовать и безропотно подчинялась чужой воле. А когда она смыла с себя пыль в незнакомом дворе, в котором сновали и шумели и люди, и скотина, маленькая комната с двумя скромными кроватями, чистыми стенами, некрашеными окнами и сосновой дверью показалась ей единственным прибежищем. Она не стала ужинать и сразу же легла в совершенном изнеможении, в то время как во дворе еще мерцала медно-красным огоньком керосиновая лампа, а под самым окном Мирет, пойнтер ее мужа, отзывалась повизгиванием на оживленный разговор своего господина с хозяином дома. Засыпая, она сквозь сон слышала голос мужа, который спрашивал: «Ну, а перепела-то есть?», лай деревенских собак, звон колокольцев и мычанье скота…
— Как только я согласилась, боже мой! — вздохнула она и села в кровати. Повернула голову назад, где было постелено ее мужу.
Кровать была пуста. Отброшенное одеяло сбито в кучу.
Она чуть не вскрикнула. В комнату вливалась предрассветная синева, голые стены ее испугали. Она хотела вскочить с постели, но под самым окном радостно залаяла собака и послышались бодрые шаги мужа.
