Хосе Сампедро - Река, что нас несет
Но задыхалась она не от того, чем крестьяне работали, питались и опьяняли себя. Не от этих жалких товаров, а потому, что лавочник не сводил с нее глаз. Пожалуй, лет ему было не больше, чем Дамасо или Негру, но выглядел он намного старше. Он был плешив и казался таким же несвежим, мертвенным, как и все в его лавке. Только глазки его глядели чересчур назойливо.
Он завернул пакет и положил его рядом с другими, уже готовыми. Как непохожи были его руки на руки сплавщиков! Тоже с грязными ногтями, но дряблые, словно белесые жабы. Паула отвела взгляд.
— Больше ничего не надо? — спросил он.
— Нет.
— Ты уверена?.. Красивые девушки любят делать покупки… У меня хорошая галантерея.
Его улыбка выглядела жалкой. На какой-то миг Паула заколебалась, представив себе женские мелочи, с некоторых нор переставшие для нее существовать. Лавочник не отступал.
— Ты ничего не забыла?
— Нет, разве что иголку с нитками. Но я обойдусь без них.
Лавочник показал на боковую дверцу.
— Иди, иди, взгляни, что у меня есть. Выбирай, что хочешь.
— Мне ничего не надо. Сколько с нас?
— Семьдесят две песеты. Да куда ты так спешишь?
— Вот. Получите.
Но лавочник не брал денег, и она положила их на прилавок.
— И чего ты так горячишься, милая! Вот, смотри, иголки!.. Радость больше тебе к лицу… А вот и нитки, красивые… И кружева, и шелковые ленты, и подвязки… Ну, выбирай…
— У меня нет денег. Получите с меня за покупки.
Улыбка его стала еще более жалкой, и две белесые жабы с грязными ногтями поползли к ней.
— Ну что ты, голубушка, зачем деньги! Мы и так договоримся. Ты же видишь, я…
Жабы подступали все ближе. Паула положила руку на огромные ножницы, висевшие на гвозде, но снимать их не стала.
— Ни с места! — пригрозила она.
Лавочник решил ее унизить:
— Не прикидывайся невинной! Женщина, которая работает со сплавщиками, знает, что такое мужчина. Так что бери что-нибудь и не строй из себя недотрогу.
— Вы что, спятили? Не видите разве, что я не одна.
Презрение лавочника сменилось насмешкой.
— Ну, зови своего мужика, я уже дрожу перед этим великаном… Плюнь ты на этого калеку, дура, он с тобой совсем согнется.
— Да этот калека покрепче тебя, — ответила Паула. И, рывком открыв дверь, крикнула: — Сантьяго!
Горбун вошел, и лицо его сразу помрачнело.
— Что случилось?
— Да вот, сеньор не хочет брать денег у женщины.
— Но здесь есть и мужчина, — внушительно произнес Горбун. — Может быть, деньги фальшивые или нам хотят отдать товар даром?
Под взглядом Горбуна жабы исчезли в темноте.
— Да я… Девушка сказала, что ей нужны нитки с иголкой, но не знала… А я…
— Раз нужно, дай, — ответил Горбун. И ласково добавил, обращаясь к Пауле, пока тот торопливо сворачивал маленький пакетик: — Хочешь посмотреть немного за Каналехасом, а то эти ребятишки сущие дьяволята.
Паула вышла. Горбун увидел двадцать дуро, оставленные на прилавке, и спрятал их. Взял у лавочника маленький пакетик и сунул его себе в карман, потом забрал свертки.
— С вас семьдесят две песеты, — рискнул спросить лавочник, видя, что все обошлось.
Горбун внимательно посмотрел на него.
— Ты же не брал денег, приятель, когда тебе их давали. А мы, мужчины, привыкли расплачиваться ножом. Хочешь получить?
Лавочник проглотил слюну и смолк.
— Так сколько я тебе должен? — не унимался Горбун.
Тот в ответ только замотал головой.
— В таком случае спасибо тебе от всей пашей артели. В другой раз помни, что нечего тебе тягаться со сплавщиками, бандит ты эдакий! И не вздумай звать на помощь, а то я живо тебя прикончу!
Горбун вышел на площадь, разложил пакеты по корзинам, отвязал Каналехаса, и вместе с Паулой они тронулись в путь. Теперь их сопровождало гораздо больше ребятишек. Они довели пришельцев до скотных дворов на самой окраине и там остановились. По мере того как расстояние между ними увеличивалось, крики становились все громче:
— Воры! Циркачи! Цыгане!
Среди этих голосов выделялся один, самый пронзительный, и камень, пущенный им вслед, угодил в зад Каналехасу.
— Шлюха!
Горбун хотел вернуться, но Паула не пустила его.
— Не надо, Сантьяго. Не все ли равно, что они там кричат?
— Ты нрава.
Он протянул Пауле маленький пакетик с иголкой и нитками, но она возразила:
— Мне нечем заплатить, Сантьяго.
— Считай, что это подарок от того борова. А если тебе неприятно, пусть это будет подарок от наших сплавщиков.
— Спасибо, — поблагодарила Паула.
— Ты храбрая! Не испугалась.
— Этого-то? Если бы я взяла в руки ножницы, он бы у меня получил. Но как-то неловко защищаться самой, когда рядом с тобой мужчина.
Горбун так резко остановился, что Каналехас ткнулся в него мордой, и взволнованно проговорил:
— Да благословит тебя бог, Паула, за твои слова. Век не забуду.
— Чего?
— Того, что ты сказала: рядом с тобой мужчина… Как ты думаешь, могла бы меня когда-нибудь полюбить такая женщина, как ты?
Паула уже собиралась ответить, но он опередил ее:
— Только говори правду, без утайки. Могло бы случиться такое?
И он посмотрел на нее своими ясными, голубыми глазами, сдвинув брови и горестно опустив уголки губ. Она не смогла ему солгать.
— Так, сразу… нет, — ответила она едва слышно.
Горбун зашагал, подтолкнув вперед Каналехаса. Через минуту он опять заговорил:
— Ты разговариваешь со мной, как с мужчиной. Без всякой жалости. Да благословит тебя бог за это и за то, что ты сказала, что рядом с тобой мужчина. Пусть даже такой никудышный, как Горбун, которому и цена-то грош.
— А я, Сантьяго? Ведь почти все считают меня такой, как и эта девчонка из селения… И ты, наверное, так думал раньше… При одной мысли об этом мне становится горько…
— Я никогда так не думал, Паула.
— Только говори правду, как я тебе.
— Нет, я так не думал, Паула, верно говорю. У тебя никогда не будет много мужчин, ты не такая. Тебе нужен один. Только один, и никто больше. Ни родные, ни близкие. Он и ты, земля и небо.
— Что ты можешь знать?
— Я старше тебя. Да и если бы ты знала, как учит горб!.. Иначе зачем тебе было бежать в горы? Из-за чего грустить? Ясное дело, из-за мужчины, больше не из-за чего.
— Это верно, — задумчиво согласилась она. — Только я ошиблась. По правде говоря, это был не мужчина.
— Не все ли равно. Ты всегда будешь страдать из-за кого-нибудь. А если нет, то будешь словно мертвая, как земля без воды. Такой уж у тебя характер. У реки — свой, у волка — свой. Все мы такие, какие есть. А некоторые, как видишь, горбатые, — горестно заключил он.
— Чем же я виновата? Все думают, что я плохая. Вот и этот тип в лавке решил, что мною можно попользоваться.
— Нет, ты не плохая. Будь ты плохой, в артели уже началась бы заварушка. Но ты и не хорошая. Кого-нибудь убить тебе ничего не стоит: для тебя это так же просто, как мне съесть кусок хлеба… Не смотри на меня так, я не колдун. Вся артель это знает. Разве ты не понимаешь, что было с Сухопарым в тот день, когда приходил почтарь? Разве ты не замечаешь, как они говорят о тебе, как смотрят на тебя? Ты не можешь не чувствовать, когда на тебя так смотрят… Все только и мечтают о Пауле… Даже я. Ты же видишь. Почему ты не смеешься?
— Сантьяго… А почему я должна смеяться?
— Да, это верно… Мы все из-за тебя голову потеряли, все. А ты не для всех. Ты для одного. Придет время — сама убедишься.
На этом их разговор закончился. Дальше они шли молча. Каждый думал о своем. Оставив позади холм, они начали спускаться к реке. Вот тогда-то Шеннон и увидел, как Паула свернула к часовне, а Сантьяго направился вниз к реке. Чтобы не смущать девушку, он укрылся в кустах можжевельника. Кусты были старые, с очень толстыми стволами, густые, светло-зеленые, колючие, крепкие.
Паула издали заметила часовню и, чувствуя, что ей необходимо утешение после всего, что случилось в Уэртаэрнандо, сказала об этом своему спутнику и пошла по тропке, провожаемая взором, устремленным на нее из кустов. Шеннон, словно завороженный, следил за ритмичной походкой и грациозными движениями девушки, взбиравшейся по неровному косогору. Паула прошла мимо того места, где прятался незамеченный ею Шеннон. Он увидел, как напряглось ее лицо, словно она боялась, что не сможет преодолеть последние два метра до двери убежища, в котором искала спасения. Увидел, как она остановилась и прижала руки к груди. Затем, сделав шаг, упала на колени перед дверью, прижалась к ней лицом и вцепилась в решетку окошка.
Шеннон смотрел на нее из своего укрытия, стыдясь того, что стал невольным свидетелем этого уединения. Солнце уже совсем скрылось, и небо стало фиолетовым. Прошло довольно много времени, прежде чем он снова взглянул на нее. Она сидела, прислонившись к двери, лицом к пустынной дороге. В тени портала нельзя было разглядеть ее черты, но ее безжизненная поза, с поникшей на плечо головой, заставила его выйти из укрытия.
