Хосе Сампедро - Река, что нас несет

Хосе Луис Сампедро

Река, что нас несет

Елена Айала

Предисловие

Эпиграфы в книге можно сравнить и с дорожными указателями, и с музыкальным ключом. В романе Хосе Луиса Сампедро их несколько.

Немецкий экспрессионист, мятежный правдо- и богоискатель, проповедник самоочищения Франц Верфель и грек Никос Казанзакис, гуманист, отлученный от церкви из-за своей свободной трактовки религиозных догм, борец против всяческого угнетения, прославливающий людей труда. Что их объединило в романе?

«В каждом человеке нам обетовано возвращение Спасителя» и «Все люди на какой-то миг боги…» Значит, все-таки богоискательство, или богостроительство, или боготворчество, те самые, о которых В. И. Ленин говорил, что они отличаются друг от друга «ничуть не больше, чем желтый черт отличается от черта синего»? Или, может быть, это лишь форма гуманистического утверждения ценности человеческой личности, каждого отдельно взятого человека?

Но в книге есть еще и другие эпиграфы — отрывки из Комментариев к древней китайской «Книге перемен», «Ицзин», говорящие о вечном круговороте природы, о слитности человека с нею и о тех переменах, которые несет с собой время. Это тоже «дорожные знаки», такие же, как название романа «Река, что нас несет», как название его заключительной главы — «Река людей».

У каждой книги, кроме своей судьбы, как об этом говорит старая поговорка, есть свое «сегодня» и свое «тут», и при всей разнородности символических эпиграфов это «сегодня» и «тут» книги Сампедро — Испания, Испания нашего времени.

Книга вышла в середине шестидесятых годов, и опубликована она была в Испании, что уже само но себе делает ее судьбу счастливой. Как об этом писал в 1964, том же, году, когда вышел роман Сампедро, другой испанский писатель — Армандо Лопес Салинас, в Испании «писатель должен гадать, обрывая лепестки маргаритки, будет или не будет его детище запрещено цензурой». Десятки книг, не прошедшие цензурных рогаток, выходят за пределами страны и лишь спустя несколько лет, да и то далеко не всегда, в Испании. Цензура — «воистину всемогущий критик, теоретик первой величины. Она всесильна в программировании издательской деятельности…» — свидетельствует журнал «Триунфо». Она не выносит обнаженных мыслей — их следует облекать в благопристойную форму, и это защитное облачение может сыграть для книги роль «счастливой рубашки». В какой-то степени это относится и к книге Сампедро.

Родилась эта книга в «юбилейный» год. Франкизм подошел к двадцатипятилетию своей официальной победы. Гигантский крест, вознесенный над мемориалом в Долине Павших, куда были перенесены останки тысяч испанцев, сражавшихся — одни за Республику, другие на стороне мятежных фашистских генералов, должен был знаменовать всепрощение и примирение в Испании — «Единой, Великой и Свободной». Но примирение означало в лучшем случае усмирение. Несмотря на массовый террор, развязанный в первое послевоенное десятилетие, сопротивление франкизму зрело и охватывало все более широкие круги населения.

Начиная с 1956 г. Испанию непрерывно потрясают народные волнения. Они вспыхивают то в одном конце, то в другом. Забастовки, начавшиеся в Астурии и Стране Басков весной 1962 г., распространились на 24 из 50 провинций Испании. Брожением была охвачена не только та пятая часть испанцев, которая, по свидетельству испанских социологов, жила «за занавесом нищеты». Оно перебросилось на интеллигенцию, на университетские центры страны, где студенчество и профессорско-преподавательский состав — к этим кругам принадлежит и Сампедро — выступают с требованиями реформы образования и общедемократических свобод, против «диалектики кулаков и наганов».

Страну сдавил «испанский воротник» франкистского режима. Впрочем, об «испанском воротнике» следует говорить не только в переносном смысле слова. В 1963 г., в середине XX века, в стране, причисляющей себя к просвещенному Западу, в тюрьме Карабанчель состоялась казнь антифранкистов, выступивших против режима, с помощью этого средневекового орудия пытки и казни.

Выходят из подполья старые и новые оппозиционные партии, в оппозицию режиму вливаются широкие слон мелкой и средней буржуазии. Процесс распада «органического единства» тоталитарного франкистского государства и его корпоративной системы вызывает эрозию правящей верхушки. Распалась фаланга, и часть се растворилась в общем потоке оппозиционных сил. Тем самым франкистский режим потерял одну из своих главных опор.

И даже в испанском католицизме возникает течение, противопоставившее себя многим аспектам франкизма и возлагающее свои надежды на демократию и социальный прогресс. К жизни его вызвало не только и не столько движение за обновление внутри католической церкви, связанное с деятельностью папы Иоанна XXIII и его энцикликами, но, прежде всего, начавшийся в стране подъем рабочего и общедемократического движения, охватившего и широкие массы католиков. Духовенство каталонской провинции Таррагона, выступая «единым фронтом», в послании всем епископам Испании осуждает деятельность папского нунция, его стремление «спасти и оправдать прогнившую администрацию, позорящую Испанию во всем мире и подрывающую престиж церкви». Все чаще с амвона звучат проповеди, обращающие внимание на нищенское существование испанской деревни. Отход от освященных традицией католицизма догм, призыв к истинной, «внутренней» вере, стремление жить одной жизнью со своей паствой ярко показаны в романе Сампедро в образе приходского священника из Отерона. Они характерны для значительной части низшего клира Испании.

Различие в исходных позициях и политической ориентации разнородных групп, находящихся в оппозиции франкистскому режиму, накладывало свой отпечаток на характер этой оппозиции. Диапазон тут велик — от действенной борьбы, поисков новых организационных форм для сплочения на очень широкой платформе до более или менее созерцательного неприятия франкистской действительности, характерного для части испанской интеллигенции.

Эта ситуация нашла свое отражение в романе Сампедро, хотя отражение это отнюдь не «зеркальное», а с той степенью смещения, которая обусловлена и углом зрения писателя, и условиями в Испании, о которых уже говорилось.

«Корень проблемы — свобода. Свобода! Без нее нельзя быть самим собой, нельзя стать лучше, проявить себя. Только из этого источника человек может черпать достоинство».

«…B человека, в человека надо верить! В его достоинство, произрастающее из его сути и крепнущее в его свободе. Разве системы не обречены? Надо вернуться к истоку — к человеку, к существу первозданному, первоэлементу истории. Не сковывая его надуманными ценностями, не строя предварительных проектов. Пусть человек идет своим путем. И он придет!»

«Но самой большой радостью для меня было общение с людьми. С лучшим, что есть в этой стране, — с народом. Поверьте мне, нам всем далеко до него…» Это голос старого профессора-либерала, одного из действующих лиц романа, и голос священника из Отерона, и это — голос автора книги.

Люди из народа, думает, слушая их рассказы, Шеннон, «…были верными сынами земли, едва вышедшими из нее и еще тесно связанными с нею своим нутром».

Народ обладает секретом «естественной жизни». В общении с ним очищаются от «скверны» те, кто не принадлежит к нему. Народ — носитель и хранитель всех истинных, непреходящих ценностей.

В общении с народом обретает утраченный смысл жизни, веру и надежду Шеннон. В книге он антитеза «естественных» людей, с которыми его свела судьба. В отличие от них, людей «корневых», вросших в родную ночву настолько, что даже можно уловить какое-то сходство между ними и лесом, который они сплавляют, Шеннон — человек-водоросль. Он интеллигент, любое его душевное движение сопровождает рефлексия, мысли и чувства, прежде чем вырваться, пробиваются сквозь толщу литературных ассоциаций, символов и аллегорий. Он потерял способность быть самим собой. Автор книги, отдавая дань экзистенциалистским влияниям, многократно подчеркивает это.

Шеннона сломила жестокость войны. Ирландец, он попадает с английской оккупационной армией в послевоенную Италию. Сама война лишена для него всякого смысла и содержания, она акт насилия над человеком, любая война, кем бы она ни была развязана и против кого она ни велась бы. Тлетворность и разрушительность се сил раскрываются для него не в уничтожении Герники и Ковентри нацистскими бомбами, не в ужасах нацистских лагерей смерти, не в гекатомбе сотен тысяч жертв фашизма, а в самосуде толпы, в голоде, насилии над женщинами — в хаосе, который царил в первые послевоенные месяцы в Италии. «Он вдруг увидел в истинном свете то, причастным к чему его сделали: искалеченных детей, лишенных крова женщин, убийц в мундирах, гордых своими бомбами».