Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
Ребята, глядя на нас, смеялись:
— Во дает, девчонка! Молодец!
— Это тебе за обман, это — за подлость, — кричала я, захлебываясь обидой.
Подбежали старшеклассницы и с трудом оторвали меня от Армена.
— Марш в класс, пока завуч не увидела, а то из школы вмиг вылетишь, — приказали они.
— Знаете, за что ему врезала? — кричала я, вырываясь их рук дежурных по коридору.
— Уймись! Если девочка дает пощечины мальчику, значит он заслужил. Девчонки по пустякам не дерутся.
Их слова мне понравились. Я успокоилась и направилась в класс.
ОСТАЮСЬ
Витя! Сегодня приезжала тетя, которая сопровождала меня в семью. Я сразу ее узнала. Мысли закрутились в голове. Налетело беспокойство. Тетя терпеливо ждала ответы на свои вопросы, а я молчала. Наконец, она сказала:
— Тебе скоро десять лет, и ты имеешь право сама решать свою судьбу.
Я взглянула на Олю. Она, как всегда, выглядела безразличной и спокойной. Подумала про деда и ответила:
— Остаюсь.
— Привыкла? Нравится в семье? Здесь лучше, чем в детдоме? — уточняла тетя.
— Лучше, — коротко заверила я.
Мы вышли на улицу. Она снова посмотрела мне в глаза и спросила:
— Решение сознательное? Ты думала об этом, пока меня не было?
— Папа Яша меня любит, — ответила я.
Она положила руку мне на голову и сказала:
— Прощай. Желаю тебе счастья.
— Спасибо, — поблагодарила я.
Когда женщина скрылась за воротами, я почувствовала легкость и удивительное спокойствие. Своим ответом я провела черту между прошлым и настоящим, очень тонкую, но через которую не хотелось переступать.
ПРОШЛОЕ
Пришли с дедом в магазин. Он остановился у витрины и спрашивает:
— Какую тебе шоколадку купить? Эту? Эту?
Я молчу. Дед удивлен.
— Ну ладно, не хочешь сейчас, потом куплю, — говорит он.
А я не умею просить. Очень хочу сладкого, но ничего не могу с собой поделать. Я же раньше никогда для себя ничего не просила.
Вернулись домой, сели обедать. В дверь постучали.
— Отец, тебя, — крикнула Оля из кухни.
Дед накинул пиджак и вышел к гостю. Когда он вернулся, я спросила:
— Зачем вы пиджак надеваете, если приходят чужие? Ведь в квартире жарко.
— Этим я уважение гостю оказываю. Ты к человеку с уважением, и он к тебе — тоже.
— Папа, а сегодня утром во дворе тетя Маня сказала, что у вас был сын. Почему вы мне о нем ничего не рассказывали?
— Что говорить? Только душу травить. Андрей до восемнадцати лет все торопился повзрослеть. Потом был первый день войны — вся оставшаяся жизнь...
— Простите.
— Теперь вот ты у меня есть...
Молчим. Каждый думает о своем. То, что они не первые мои родители, я уже поняла. Оля не хочет, чтобы я мамой ее называла, но и быть моей бабушкой она тоже не желает. Поэтому я стараюсь к ней не обращаться. А деду я с удовольствием говорю «папа». Он заслуживает. Любит меня. Зовет дочкой и всем хвалится, что на него похожа. Я не могу спрашивать у него о своих родителях, не хочу обижать. Ему будет неприятно.
Зачем я вспоминаю о тех родителях? Если бы они остались в живых, то, наверное, нашли бы меня. А если живы и не забрали из детдома, значит, не стоят моей памяти.
Из кухни пришла Оля, забухтела на деда из-за денег, и мои мысли поплыли в другом направлении.
УРОК МУЗЫКИ
Сегодня на уроке пения руководитель школьного хора должен познакомиться с нами, прослушать голоса и отобрать лучших для обязательного посещения кружка.
Наталья Григорьевна покинула класс, а вместо нее легкой походкой вошел очень высокий, голубоглазый молодой человек. Он сделал строгое лицо и представился. Наверное, мы все сразу почувствовали, что он стеснительный, мягкий и очень хороший человек. И расхрабрились. Он расспрашивал, какую музыку любим? Как относимся к опере и оперетте? Мы дружно сообщили, что любим всякие песни. А когда по радио поют оперу, выключаем его, потому что артисты визжат как кошки, а о чем, непонятно, за музыкой слов не разберешь. Поднялся гвалт, каждый пытался рассказать, какая песня для него любимая. Учитель молча поставил на стол патефон, осторожно кончиками длинных, тонких пальцев достал из бумажного пакета пластинку, положил на диск и стал медленно закручивать пружину. Мы сами угомонились и с любопытством ожидали, на чей вкус учитель выбрал песню. Из патефона полились незнакомая мелодия и непонятные слова: «Аве Мария...» В классе воцарилась такая тишина, о возможности существования которой в школе мы не подозревали. Учитель стоял, не шевелясь, склонив голову на грудь. Кое-кто из ребят сидел с открытым ртом. В глазах других — удивление или задумчивость.
Пластинка закончилась. Иголка продолжала шуршать. Класс находился в оцепенении. Пауза была долгой. Никто не решался ее нарушить. Наконец возник легкий шорох — будто утренний, свежий ветерок прошелестел над партами.
— Как называется эта красивая песня? — раздалось сразу несколько голосов.
— Все объясню позже. Давайте, послушаем еще две пластинки.
И он поставил отрывок из оперы «Кармен»...
ОЧЕРЕДНАЯ ГЛУПОСТЬ
После урока пения я хотела уйти домой, но Виктор Иванович остановил меня и вернул в класс.
— У меня нет ни голоса, ни слуха. Не хочу участвовать в хоре, — сказала я, пытаясь проскочить в коридор.
— Девочка, сядь на место. Я сам буду решать, кого взять. Дети, попытайтесь, подпевая мне, запомнить слова.
Мы трижды пропели первый куплет:
Расцветает степь лесами,
А в лесах цветы растут.
Это сделали мы сами,
Это наш великий труд.
— Напой, пожалуйста, — обратился ко мне учитель.
— Не хочу, — заупрямилась я.
— Почему? — спросил Виктор Иванович строго.
— Музыка здоровская, жалко портить мелодию. А вот первые две строчки стиха мне не нравятся. Я бы лучше сочинила.
Учитель вздрогнул, изменился в лице и подошел к другой девочке. Я поняла, что сказала глупость, и опустила глаза к полу, пытаясь сообразить, чем его рассердила?
После занятия ко мне подошла Лина:
— Ты знаешь — наш руководитель хора сам песни пишет!
— Музыку? — встрепенулась я.
— И музыку, и слова! — восторженно сообщила одноклассница.
Я чуть не разревелась. Зачем обидела хорошего человека? Почему все дети молчали? Значит, я самая глупая? Настроение испортилось, и я побрела по городу, пытаясь заглушить раздражение. Придется избегать учителя музыки. А ведь всегда радостно видеть хороших людей. Мне и так плохо в школе, а теперь и с Виктором Ивановичем я «перекрыла себе кислород», как говорит в таких случаях мой дед.
Если мне не нравится что-то, это не значит, что другим оно тоже не должно нравиться? Раз не спрашивали моего мнения, я должна была молчать? А если бы он спросил? Лучше тоже помалкивать? Я не злюсь, когда меня правильно критикуют. Тогда я смогу исправиться. Если бы я потихоньку ему одному сказала про песню, он, наверное, не обиделся бы? Но взрослых никогда не интересует, что про них думают дети.
Как научиться поступать правильно? Недавно одной женщине на улице сказала, что у нее юбка сзади расстегнута, так она меня поблагодарила и даже поцеловала в макушку. А тете из нашего двора я объяснила, что новый сиреневый костюм у нее красивый, но она в нем похожа на бабушку, а в старом голубом с широкой юбкой — была молодой и красивой. Так та рассердилась и ответила, что не моего ума дело взрослых обсуждать, и пообещала пожаловаться отцу. А мне хотелось помочь ей. «Эх, жизня поломатая!» — вспомнила я любимые слова школьного слесаря. Они немного развеселили меня, и я отправилась домой.
УРОКИ
