Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна

Дед пришел с работы усталый, раздраженный и, взглянув на мои отметки, расшумелся:

— Не понимаю! Как можно по письму иметь тройки?!

Оля заступилась:

— Невзлюбила нашу девочку учительница. Придирается к ней.

У деда не было сил спорить. Он прилег отдохнуть после дежурства. А я взялась за уроки и задумалась над словами Оли: «Мне девять лет, но я понимаю, что она говорит ерунду. Почему же Оля, почти старая, позволяет себе быть глупой? Если бы она знала про мой конфликт с учительницей, тогда ее слова были бы к месту».

И вдруг я сообразила, что раз учительница виновата в плохих отметках, значит, меня никогда всерьез за них не будут ругать. Я не хотела пользоваться своим открытием, стыдно было, и все же постепенно начала относиться к урокам спокойнее, безразличнее. Какая-то легкость появилась, бесшабашность. Тройки и двойки в тетрадях вообще перестали волновать. Дневник больше не жег руки. Кое-как нацарапав письменные задания, я засыпала, а вздремнув пару часиков, отправлялась дышать свежим воздухом.

ВАЛЯ ВОСПИТЫВАЕТ

Сижу в комнате у Вали и разглядываю ее тетради по русскому.

— Не смотри последнюю страницу. Там тройка.

Лицо Вали залила краска смущения.

— Ты так переживаешь из-за тройки в тетради? Не в дневнике же, — небрежно сказала я.

— Все равно стыдно. Сначала привыкнешь к тройкам в тетрадках, а потом не заметишь, как они в дневнике появятся. Разве ты не боишься приходить домой с плохой отметкой?

— Перед папой стыдно. Но глупо все время бояться. У нас некоторые девчонки ревут в классе из-за отметок. Не понимаю их. Не выучила — так сама виновата, а если не получается лучше учиться — тем более нечего переживать. Выше мозгов не прыгнешь.

— Девочки плачут потому, что родителей жалеют. Не хотят волновать тем, что не оправдали их надежд, — вздохнула подруга.

— Знаешь, я сегодня заявила учительнице, что на прошлом занятии она написала «польто», а сегодня «пальто». Она как-то странно на меня посмотрела, но ничего не сказала. Я первый раз такой взгляд видела.

— Какой?

— Не пойму. Вроде выразила удивление, недоумение и сдержанная какая-то стала.

— Опростоволосилась ты с ней. Теперь жди двоек. Твоя, наверное, из таких. Расскажи о ней.

— Она завучка. Полная, черная. Ее все боятся. Очень строгая и злая.

— Что же ты строгой, да еще начальнице замечания делаешь?

— Я думала, что надо всегда говорить правду.

— Чудная ты. Не обижайся. Ты вроде бы на луне жила до школы. Прежде чем говорить, всегда думай.

— Я не собиралась ее обижать, а спросила потому, что хотела точно знать, как это слово пишется.

— И все-таки зря ты обидела учительницу. Может, она вчера была усталая и нечаянно ошиблась, а ты ее перед всем классом выставила неграмотной. К тому же ты сама могла на доске не разглядеть букву.

— Я разглядела, даже на промокашке это слово записала и вопрос поставила, чтобы не забыть спросить!

— Все равно надо быть добрее. У взрослых это называется быть снисходительным. Ну, вроде как понять человека, посочувствовать, поставить себя на его место. Так меня учила мама, когда я ходила в садик.

— Я так делаю с людьми, которых люблю.

— А учительницу ты не любишь?

— Нет, я к ней просто так отношусь.

— Как это?

— Ну, никак.

— Она тебя учит, старается, а ты к ней «никак», без уважения?

— Я не люблю ее.

— А кто тебя любить заставляет? Весь мир нельзя любить. Надо хорошо относиться ко всем.

— Почему она не поняла меня, когда я от страха не смогла читать?

— Она не Бог и не Ленин. Учитель тоже может ошибаться. Тем более что ты невоспитанная.

— Значит воспитанный — нечестный? Я ее должна понять, а она меня нет?

— Уважай ее за то, что она старше, умней, много пережила.

— Ладно, подумаю. Раньше я считала, что взрослые должны понимать и жалеть детей, а оказывается, наоборот. Странно все это. И все-таки учительница не должна быть злюкой! — сопротивлялась я.

— Все должны стараться понимать и жалеть друг друга. А ты все о себе, да о себе. Это эгоизм называется. Папа говорил, что наша Юля такая, потому что мы ее забаловали.

— Но ведь Юле всего два года? Когда же она успела сделаться плохой?

— Плохими становятся быстро, хорошими — долго.

— А я плохая?

— Нет, ты хорошая, только «не от мира сего». Ты как будто на хуторе жила, вдали от людей. Я сначала тоже думала, что ты немного «с приветом», а потом поняла, что тебя так воспитали.

— Успокоила, — сказала я, с сердитой усмешкой.

— Не злись. Лучше я тебе правду скажу, чем над тобой будут за спиной потешаться.

Я заревела. Валя заволновалась.

— Мне надо побыть одной, — попросила я.

— Правда? Тогда я схожу в магазин, а потом вместе сделаем уроки. Ладно? — торопливо предложила подруга.

— Ладно, — согласилась я, давая волю слезам.

«Почему я глупая? И чего жизнь такая сложная и плохая?» — думала я, засыпая.

Пришла Валя.

— Пора учить уроки. Мне еще Юлю из яслей забирать и прибирать комнату.

— Можно, я помогу тебе? Пол вымою.

— А ты умеешь?

— Конечно.

— Я только подметаю.

— Разреши, пожалуйста.

— Неприлично тебе мыть пол в моей квартире.

— Опять, эти дурацкие правила! Я же хочу сделать тебе приятное.

— Давай вместе мыть. Вот мама удивится!

— Давай! — обрадовалась я.

И мы весело взялись за дело.

— Валя, что во мне плохого? — задала я волнующий меня вопрос.

— Ты с взрослыми разговариваешь, как с ровесниками.

— Почему я детям могу все честно говорить, а взрослым — нет?

— Взрослым нельзя делать замечания. Они их болезненно переносят. Мы же понимаем, что не все знаем, поэтому не обижаемся.

— Я про это раньше не думала. Значит, для Натальи Григорьевны я теперь самая гадкая?

— Наверное. Для начальника важнее всего — авторитет.

— Представляешь, недавно поймала меня завучка, когда я по перилам лестницы с пятого этажа спускалась, но я даже не испугалась и говорю: «В старой школе тоже каталась и, слава богу, цела». Учительница опустила глаза, но скрыть удивление и злость не смогла. Я больше ни с кем себя так не веду. А нагрубила ей за то, что мои одноклассницы трясутся от страха на каждом уроке. Еще потому, что она не вызывает меня к доске, пытается доказать всем, что я двоечница. Мстит за мою грубость в первый день. Учительница не должна быть такой...

— Ну, это уж слишком! Так, по-хулигански, даже мальчишки редко себя ведут, — возмутилась Валя.

— Разве я не права? Она сама грубит и в классе гадости говорит.

— Папа объяснял, что взрослые в основном правы. Мы не всегда можем сделать правильный вывод из слов и действий взрослых. Нам не хватает жизненного опыта. А ты пока даже в простых вещах путаешься. Зачем вчера в автобусе на заднем сидении прыгала, ноги к потолку подбрасывала, кричала?

— Мне было весело. А что, нельзя?

— На речке так можно себя вести, в лесу. А в общественном месте неприлично.

— Опять неприлично! Замучили все меня этим словом. Я же человек, а не железка. У меня настроение есть, — вспылила я.

— Раз ты человек, так веди себя по-человечески, а не как дикая коза!

— Но в автобусе меня никто не ругал.

— А зря. Тебя надо чаще осаживать.

— Послушай, а если тебя чужой будет незаслуженно драть за уши?

— Папе пожалуюсь, а он решит, что делать. На то и родители, чтобы учить и защищать детей.

— Но жаловаться нехорошо.

— Родителям надо обо всем рассказывать. Это чужим на чужих нехорошо жаловаться.

— Я привыкла сама за себя думать.

— Вот и подумай, как трудно учительнице учить детей. Хорошо, если ты одна в классе такая особенная. А если бы много?

— С моей первой учительницей было здорово. Как Анна Ивановна нас понимала! А теперь у меня завучка. Разве Наталью Григорьевну уважают? Ее боятся.

— Дети боятся, а взрослые, наверно, уважают.