Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна

Я долго провожала их взглядом, пораженная контрастом взаимоотношений дочери с родителями. Дома, когда дед остался в комнате один, я спросила:

— Что случилось в семье Лины?

— Отец у нее большой начальник. Он с женой на год уезжает в командировку, вот и привез Лину к бабушке, — ответил дед, не отрываясь от газеты.

— Я не о том. Что в семье у них произошло?

— Сплетни слушаешь? — неодобрительно покачал головой дед.

— Сама вижу. Расскажите, пожалуйста, я никому не скажу.

— Детям не надо об этом знать.

— Мне можно, — насупилась я.

Дед сдался.

— Когда Лине было семь лет, ее мама влюбилась в молодого офицера и сбежала с ним. Пожилой муж снял ее с поезда и вернул домой. Ему из-за карьеры нельзя разводиться. А потом он обо всем рассказал дочери. Вот и вся история, — вздохнул дед.

— Дрянь! — вскипела я. — Он же девочке всю жизнь испортил. Если бы любил дочку, то ограждал бы от всяких волнений. Сам мучился бы тем, что жена его не любит, а Лину сберег бы. Теперь ей трудно жить рядом с матерью, которая хотела ее предать. Это же каждый день презирать и ненавидеть! За что ей такое наказание?

Я бросилась из квартиры и спряталась за сарай.

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

На второй парте сидят Алла и Стасик. Алла — худенькая, черноглазая, мечтательная, медлительная девочка. Отличница. Очень исполнительная, боязливая. На уроки приходит за час. Боится выходить к доске. Любой вопрос для нее — неожиданность. От волнения она не может сосредоточиться, хотя всегда все знает. Она молчит, потому что боится своих слез и насмешек ребят. А они и не думают смеяться, сочувствуют ей. Некоторые опускают глаза в пол, чтобы не смущать Аллу.

Мне нравится ее речь: ни одного лишнего слова и все понятно. Алла постоянно о чем-то думает. Иногда она улыбается своим мыслям и при этом расцветает. Большие глаза светятся изнутри. Лицо делается не просто привлекательным — вдохновенным, радостным. В это время ей никто не нужен. Вокруг нее шум, визг девчонок, а она как бы отделена от всех толстым, непробиваемым, невидимым стеклом. Друзьям она многое и быстро прощает, но несправедливость взрослых — для нее трагедия, потому что она не находит ей объяснения, а значит, оправдания. Я как-то спросила ее, не подумав:

— Ты злопамятная?

Она задумалась, а потом уверенно ответила:

— Нет. На чужих я долго не обижаюсь, но родной не должен позволять себе делать мне больно.

— Вовку мать лозиной стегает, когда разозлится. Что же, ему теперь ненавидеть ее?

— Вова сам виноват. Он непослушный. А я сержусь, когда обижают незаслуженно. Может, я чего-то не понимаю, но мне кажется, что зря мама его бьет. Он же умный, только фантазер, — серьезно объяснила Алла.

А Стасик — пухлый, плаксивый, добрый мальчик. У него черные глаза, яркие губы, на круглой голове ежик светлых волос. Движения его плавные, как в замедленном кино. Он учится в музыкальной школе.

Между Аллой и Стасиком сложились интересные отношения «мама-сынок». Алла опекает его, помогает разложить вещи на парте. Проверяет уроки. Собирает на полу ручки и карандаши, которые почему-то выпадают у него из рук. Стасик часто болеет. В его отсутствие Алла всегда грустная. И все думает, думает.

Как-то Стасик долго болел. Алла каждый день приносила в школу пенал, который он забыл, выкладывала на парту и следила, чтобы никто из ребят не взял его для игры. Она оберегала пенал с таким усердием, будто это был Стасик.

Один раз я зашла в класс на перемене. Алла сидела за партой и водила пальцем по желтой крышке пенала. Вдруг она очень тихо сказала сама себе:

— Так хочется написать: «Я люблю тебя, Стасик».

Я незаметно вышла и, стоя в коридоре, с неподдельным изумлением вспоминала, с какой глубокой внутренней силой были сказаны эти слова! Сколько в них было грусти, ласки, доброты, сколько прочувствованной, выстраданной любви! Раньше я думала, что любить по-настоящему могут только взрослые. Как-то слышала разговор одной матери с врачом:

— У них такая любовь! Он без нее в садик не хочет идти. Когда она болеет, он места себе не находит. Слоняется по дому и только о Галочке говорит.

Врач ответила:

— Мамаша, вам нужно братика или сестричку ему завести, и все проблемы улетучатся. У ребенка потребность в любви.

Но у Аллы есть братик, так что это не про нее. Она на самом деле любит.

ЗАЩИТНИЦА

На перемене Стасик сидит за своей партой и жует булку. Алла постелила на парту кусок газеты (у нее всегда все с собой!), но часть крошек все равно оказалась на полу. Решительным, твердым шагом в класс вошла Аня, маленькая, крепко скроенная девочка с командирскими замашками. Заметив непорядок, она закричала: «Ага, опять соришь! Вот я Наталье Григорьевне скажу!» Стасик предпринял попытку собрать крошки с тетрадей и брюк, но его пухлые пальцы плохо слушались. Копошась, он задел край газеты, и все ее содержимое высыпалось на парту. Аня, закрыв крошки руками, не позволяла их собирать, и кричала все громче: «Достанется тебе от учительницы. Родителей вызовет. Будешь знать!» Стас попытался оттолкнуть вредную девчонку, но тут же получил по рукам. Тогда он стал упрашивать Аню разрешить убрать за собой. Она была неумолима. Алла сначала растеряно смотрела на происходящее, потом полезла под парту собирать крошки. Но когда Стас заревел в голос, она встала и, насупив тонкие высокие брови, двинулась на обидчицу:

— Кто тебя учил издеваться над человеком? Мы должны помогать друг другу. Хочешь, чтобы Стасику было плохо? Если еще хоть раз тронешь его, получишь от меня! Аня удивленно посмотрела на неожиданную защитницу и с независимым видом пошла к своей парте.

Прозвенел звонок. Все бросились по местам.

ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ

На перемене ко мне подошел Армен и спросил:

— Хочешь поцелую.

— Нет, — резко ответила я на странную просьбу.

— Почему?

— Не знаю. Не хочу, и все.

— Не любых девочек целуют мальчики, а только очень хороших. Поняла?

— А зачем целоваться? Мы же не взрослые, — недоуменно спросила я.

— Если девочка вырастет, а ее еще не целовали мальчики, значит она плохая, — снисходительно, как маленькой и несмышленой, объяснил Армен.

— Я думала, что девочка должна только с одним целоваться, а потом жениться, — растерянно пробормотала я.

— Так раньше было, — уверенно сказал мальчик.

Терзаемая сомнениями я в нерешительности переминалась с ноги на ногу. Армен быстро наклонился, звонко поцеловал меня в щеку и убежал. Ничего страшного не произошло, и я успокоилась.

Вечером, смеясь, рассказала деду про Армена.

— Радуешься? Вот так глупых девочек и залавливают в свои сети хитрые юноши! А потом у них жизнь ломается, — вспылил дед.

Я почувствовала себя одураченной, опозоренной и заревела.

— Не плачь и не обижайся на мальчика за его шалость. А на будущее запомни: не будь слишком доверчивой, — уже мягче посоветовал дед.

Скоро я забыла про эту историю. Но как-то зашла в класс и вижу: на последней парте горько плачет Люба, а девочки окружили ее и успокаивают.

— Что случилось? — спросила я подруг.

— Армен поцеловал ее без разрешения.

По лицам девочек я поняла, что случилась трагедия. Все единодушно жалели Любу.

— За что? Разве я заслужила такое обращение? Он меня оскорбил, — стонала Люба, громко всхлипывая.

Ее рыдания перешли в истерику. Кто-то побежал за медсестрой, кто-то за холодной водой. А я, заново переживая свой позор, заводилась все сильней.

«В школе драться нельзя. Я пока обругаю его, а после уроков на улице всыплю», — разумно размышляла я.

Вышла в коридор. Армен стоял с друзьями и, блестя черным антрацитом глаз, что-то бурно рассказывал. Ребята хихикали. Подошла ближе и услышала:

— На моем счету уже пять дур. Когда вырасту, всех подряд буду...

— Дура? — взбеленилась я и, свалив обидчика на пол, принялась трясти его, что было сил.