Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта
Когда нет у него внимающего, сладостного слушателя…
И вот я нашел тихую, дремную слушательницу мою?..
Я чую, что она радостно и нежно слушает меня и уходит, уплывает вместе со мной в далекие века и времена Великих Царей, и Великих Стран, и Великих Страстей…
Айяяяя!..
А когда женщина слушает мужчину и пьет былой мед, хмель жизни его, она становится как бы этим мужчиной, и потому так трудно отлепиться от нее, расстаться с ней, как с самим собой…
О Боже!..
О, братья-мужи!.. Бойтесь внимающих жен и дев!..
— Аня, ты спишь?
Нет! Нет! Царь Дарий Гуштасп I, рассказывайте дальше…
Я никогда не слышала такой дивной сказки… — она по-кошачьи кутается, пропадает в моих одеждах и ложится на шкуру памирского волка — поближе к огню… Она больна, хладна, худа и ей нужен огнь…
— Увы! Это не сказка… и даже не миф… Это страшная дьявольская реальность! Мне кажется, что в этой истории больше дьявола, чем Бога!..
Но уже ночь…
Сонно, дремно огонь в камине отмирает…
— Аня, ты спишь? Я постелил тебе в своем кабинете, на втором этаже… Иди спать…
— Царь Дарий Гуштасп I, но вы еще не рассказали мне конец этой истории об Эфе…
— У этой истории пока еще нет конца… Но я боюсь, что этот конец будет трагическим!.. И все мы примем участие в нем! Увы! Увы!..
— Нет, Царь! Конец будет светлым, как у всех великих трагедий… Катарсис неизбежен…
Откуда она знает такие слова?..
Я чувствую, что она засыпает, мреет у огня…
Она ведь дитя, ребенок… И болезнь испила, иссушила, извела ее до костей…
— Аня! Хочешь я отнесу тебя в мой кабинет… ты спишь уже… ты легкая от болезни… мне не трудно…
Она встает со шкуры. Идет на второй этаж. Глаза у нее закрыты… Спит…
— Аня, спокойной ночи… завтра спи до самого обеда… тебе надо много спать и есть… А я завтра пойду на рынок…
Она тревожно, не разлепляя тяжелых век, вдруг останавливается:
— Зачем?
— Я хочу предупредить, спасти Хасанхана… мне жаль его… Он все-таки колоритная фигура! Не скучная!.. Все-таки Генералиссимус! А генералиссимусов надо жалеть, беречь… Еще не поздно изгнать, извлечь из него смертоносную эфу…
Тогда Аня говорит мне сонно:
— Царь, не глядите на меня… Глядите в зеркало…
Я отворачиваюсь от нее и гляжу в старинное павловское зеркало, где живут, воскресают в лунных ночах Пушкин, и Наталья, и Капа-Сутра, и я, сплетающиеся в грехе…
Я мрею… от огня… от ночи, от этой девочки, от истории Эфы…
Спать хочу…
Зачем это?.. Что я увижу в таинственном зеркале?..
Я слышу, как Аня снимает с себя мои одежды…
Я настораживаюсь… Забытый охотник на жен просыпается во мне что ли?..
И вот жемчужно колосистая, осиянная, лучистая, нагая она стоит в древнем мистическом перламутре чародейного зеркала!..
Одне юные косточки, но как живительны и трепетны они!..
Я наполню, напою их плотью, как в засуху огород колодезной, колючею водой, водой… Скоро!..
Она стоит ко мне спиной…
У нее на матово мраморных ягодицах зияют две страшные, черные, запекшиеся, рдяные раны…
Я чую, как заживо они горят, саднят и жгут ее…
Аня улыбается — я чувствую это, хотя не вижу лица ее.
— Это у них называется “прогладить ж… горячим утюгом”. Самая невинная шутка-забава пытка… Сам Хасанхан Адамович ее придумал, и сам выполняет с удовольствием…
Но я заслужила еще большую пытку-казнь, и у меня нет зла на него…
Его надо спасти… Он веселый… мудрый… Жаль Генералиссимуса… Спокойной ночи… Привет Эфе…
Она нагая, царственно, высоко, небесно, не оглядываясь, не стесняясь жемчужной наготы своей, уходит в мой кабинет.
Уже не поднимает с пола моих брошенных одежд…
Как дивно соединены, скреплены Господом ее косточки!.. И как дивно звездно небесно ходят!..
…Опять Эфа бьется, беснуется в аквариуме. Злобно остро стоят ее рожки…
Но я не выпускаю ее в эту ночь…
А ведь она первая почуяла, что к нам в одинокий, пустынный дом мой пришла великая последняя любовь…
…Генералиссимус, я не пойду спасать вас…
Ангел Серебряные Власы спит в доме моём…
Глава девятнадцатая
КИПР
…И не будь расточителен в общеньи с молодыми девами, ибо это сократит твои дни.
Авиценна…Всякий раз, когда, когда, когда я ухожу в себя — я там встречаю только тебя, тебя, тебя…
Из песни поэта Z…Старый монах в древнем монастыре Ставровуни
Основанном Святой Еленой в 327 блаженном пыльном неистово апельсиновом златом году
Вспомнил свою давноушедшую давномладую давноусопшую навек возлюбленную
матушку матушку…
Осенний необъятный нагорный ветер занес сухую соринку ему в глаз
И унес соринку
Влажную…
Поэт Z…Мы уже неделю живем на Кипре. Я, Анна и Эфа…
Когда мы проходили таможенный контроль — я прятал Эфу в карман брюк — она там ловко и мертво сворачивалась в кольцо коралловое…
Иногда я говорил, что это мой модный змееподобный ремень… И кто мог подумать, что это живая змея?..
…И вот мы лежим на кипрском древнем песке — средь знаменитых Камней и скал, где некогда в пене явилась Афродита-Киприда…
А теперь явились мы — я и Анна…
Никого окрест…
Тут странные пестро-черные птицы гнездятся, летают близко-близко… Я бросаю им хлеб… Это кипрские чайки?..
На Кипре редок, быстр снег, и поэтому чайки здесь не снежные, а серые, вертлявые, сытые — они не едят мой хлеб.
…Анна — ты снежная царственная русская чайка… но таких костлявых, прозрачных чаек не бывает…
Аня, Аня, а у нас сейчас снега метут, гуляют необъятно…
И всякому русскому человеку хочется в метелях затеряться — выйти голым в метель и там закрутиться, забыться, заиграться и не вернуться в скучный дом свой…
А здесь море теплое, нежное, лепетливое, дышащее, как только что вынутый из печи хлеб горячий…
Море хлебное…
Жизнь родилась в хлебной воде…
Господь лепил человеков в воде…
Женщине легче и радостней рожать в хлебной воде…
О Боже! Как мне горячо, томительно, сочно, хорошо!..
О!
…Мы далеко ушли по берегу, чтобы люди не видели жемчужной лагерной худобы Ани…
И вот мы одиноки…
И лежим забвенно, дремно в горячем зовущем в небытие, сосущем, щекочущем, сыпучем песке, песке, песке…
Аня! Аня! так хочется все забыть… похоронить, утопить в море теплоструйном, в песке бессмысленно утробно горячем все мое прошлое, зарыть всё моё былое, как остатки ненужной еды…
Как хочется все забыть! замутить!
И убитых отца и мать…
И убитую Гулю…
И Россию-Голгофу вечную в вечных снегах… зарыть! забыть!
Аня! Аня! и начать все заново! набело! начисто! свежо! Девственно! вместе с тобой…
Только с тобой в этом мире теплотворящем, в этих живительных песках… аааааа…
Уйти двумя рыбами неразлучными в море, в колыбель человечества! вспять! вспять! вспять!..
Стать морем?.. двумя кочующими волнами?.. рыбами?.. камнями?..
Стать другими человеками?.. другими душами?..
Перевоплотиться… забыться… воплотиться… умереть и воскреснуть, как Спаситель…
…Древние китайцы, достигая пятидесяти лет, бросали дом, город, семью и уходили в далекие края и города, где их никто не знал…
И там начинали новую жизнь под новым именем! в другом доме! с другой семьей и с другими друзьями…
А потом, под старость, вновь бросали старый дом и с новым именем уходили к другим людям и домам…
Пока смерть-цыганка не повстречалась им на вольных дорогах их!..
Анна, Анна, вот она — великая живая вечная тоска человека по другим людям, домам, жизням и воплощеньям…
Да! Да! Да!..
Аня! Аня!..
О, Боже!..
…Тогда она чародейно поднимает из горячего песка бритую, нагую голову с талыми колокольчиками, васильками дымчатыми, морскими, лазоревыми очами…
Как быстро чуткие ее глаза наполнились трепетом, цветом малахитового, бирюзового, лазоревого моря, и потеплели, и поплыли, и глядели тало, размыто на меня…
— Царь Дарий! Я пошла в море!.. Только не глядите на меня… Закройте глаза!..
Я закрываю глаза.
Она встает и идет к морю, как балерина на пуантах, по обжигающему песку…
Я открываю глаза и гляжу на нее…
Она уже не такая прозрачно, истошно, искрометно худая, она уже наливается, уже наполняется нежною, лакомой, овальной, девьей плотью, как раннее первое яблоко…
