Вадим Белоцерковский - ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ И ОБРАТНО
После того как провалилась попытка создания журнала, я застревал навечно на «Свободе» и лишался возможности писать прозу. Что называется, куда ни кинь! Впервые появилась мысль, что, может быть, надо уходить из жизни.
Но сил было еще много, и я смог мало-помалу преодолеть кризис. Помогли мне опять же и мои чехи — дружбой, вниманием, уважением. Я подружился тогда со знаменитым чешским бардом Карелом Крилом, работавшим на РСЕ. В 68-м году он в Чехословакии был как Высоцкий, Окуджава и Галич в одном лице. Очень характерно, что вернувшись на родину через 20 лет изгнания, когда в Чехословакии рухнул просоветский режим, Карел стал популярен еще больше, чем в 68-м, сделался кумиром молодежи. У нас такое, увы, невозможно.
С Карелом мы гуляли по окрестностям Мюнхена, пили пиво в «биргартенах», на чешских вечеринках я наслаждался его песнями.
Один попутный эпизод. На Запад, во Францию эмигрировала Наталия Горбаневская. Приехала и в Мюнхен, на «Свободу». Я спросил Крила, не хочет ли он познакомиться с Горбаневской? Он изъявил желание, и я пригласил Горбаневскую домой, и Крил пришел. И вот встретились: участница героической демонстрации 68-го года на Красной площади в знак протеста против оккупации Чехословакии и один из героев Пражской весны. И никакой встречи не получилось. Горбаневская смотрела на Крила без интереса, была суха и высокомерна. И всю дорогу повторяла, что она — православная, и что это такое — православие — для спасения души, России и мира. А Крил был задиристым петухом, и он вдруг сказал: «Значит ты — православная?». Чехи быстро переходили на «ты». «Да!» — отозвалась Горбаневская. «А я — левославный!» — бросил он ей. Горбаневская растерялась. Это было для нее как двойная пощечина: над ее православием насмешка, да еще с нестерпимой для нее приставкой «лево». Поджала губы, сделалась совсем злой монашкой и вскоре — ушла. Крил был очень доволен. И никаким левым он, между прочим, не был, как и правым. Идеологическими категориями он мало интересовался, был талантливым артистом, органическим демократом и патриотом своей маленькой многострадальной родины.
Сблизился я в то время и с Карелом Ездинским, также работавшим на РСЕ (чехом, который вел последний репортаж из Праги 22 августа 68-го года и у которого день рождения приходился на 7 ноября), и с Радославом Селуцким, одним из «отцов» проекта экономических реформ Пражской весны, жившим тогда в Мюнхене. Всех троих, увы, уже нет в живых.
Встречались мы время от времени и с Пеликаном, когда он приезжал в Мюнхен или я в Рим. Приезжал в Мюнхен и останавливался у меня Антонин Лим, перебравшийся к тому времени из Нью-Йорка в Париж, где он профессорствовал в Сорбонне.
Ну и конечно, помогали мне держаться ежегодные конгрессы «Третьего пути», где я окунался в человеческую атмосферу и знакомился с новыми «людьми будущего».
И самое главное — я начал работать над книгой, в которой решил представить весь комплекс моих идей о синтезном социализме и его шансах в России, с включением западного опыта, ставшего мне тогда известным.
В отличие от большинства российских эмигрантов у меня был спасительный «параллельный мир» моих идей. И всякий раз, когда эмигрантская жизнь загоняла меня, казалось бы, в угол и вот-вот должна была раздавить, я открывал потайную дверь и исчезал в моем параллельном мире. Потом возвращался из него ожившим, самим собой.
Мне порой становилось очень жалко эмигрантов, в большинстве своем вынужденных постоянно жить в душных гетто, будь то «Свобода», «Континент» или НТС.
Новую книгу я написал весьма быстро и издал за свой счет в 1977 году в маленькой украинской «друкарне» в Мюнхене. «Шапку» (издательское имя) мне вновь предоставило издательство «Ахберг» движения «Третий путь». Книге я дал название «Свобода, власть и собственность». Это то, что нужно, по моему разумению, каждому развитому современному человеку и что может дать ему синтезная модель социализма.
И это же — сжатая формула общества самоуправления. «Свобода (регулируемая правом), власть (над ходом жизни) и собственность (на средства производства) — и все это за каждым членом общества. Только на этом «базисе», на этих трех китах возможно, видимо, создать структуру, которая позволит всем людям начать движение к своим идеалам, к нравственному совершенствованию и гармоническому развитию — к Свободе, Равенству и Братству», — писал я в той книге.
Продавать книгу на Западе взялся магазин оптовой торговли русской книгой Нейманиса. Хозяин магазина, Орест Нейманис, латыш, не был тесно связан с русской эмиграцией. Немного этот магазин занимался и собственной издательской деятельностью, и я нашел в нем хорошего редактора и корректора для своей новой книги, недавно выехавшую из Советского Союза украинскую немку Аниту Бришке, филолога по образованию. Впоследствии она стала редактором и корректором и всех других моих книг и... моей женой! И это событие тоже помогло мне преодолеть кризис.
Один мой остроумный друг и товарищ по московской борьбе сказал про нас с Анитой: «Вам легко понимать друг друга: ты — жертва антисемитизма, а Анита — антифашизма!». И я хочу хотя бы вкратце рассказать, как складывалась весьма неординарная жизнь Аниты. Ее жизнь — фрагмент мозаики прошедшей эпохи.
Уникальность биографии Аниты определялась тем, что ей довелось дважды оказаться в Германии. И в первый раз — в гитлеровской Германии! Дело в том, что родилась она «под немцами» — в июле 1942 года, на оккупированной Украине, в немецкой деревне Карловка Житомирской области, где родились и жили ее родители и прочие предки начиная с екатерининских времен.
Осенью 1943 года отступавшие немецкие войска забрали с собой всех живших на оккупированных территориях выходцев из Германии, в том числе и семью Аниты. Каждой семье была предоставлена подвода с лошадью, чтобы люди могли взять с собой в дорогу самое необходимое. По пути были организованы пункты отдыха, где эвакуируемых кормили горячей пищей, раздавали сухие пайки, оказывали минимально необходимую медицинскую помощь, а матери с грудными детьми могли перепеленать своих младенцев, получить детское питание в дорогу. Такое внимание и такой «немецкий порядок» были предметом восхищения этих несчастных людей. Аните было тогда 14 месяцев, а ее старшей сестре Валентине 5 лет.
По дороге не раз пролетали над ними «свои» самолеты с красными звездами. Сопровождавшие колонну немецкие солдаты приказывали людям разбегаться и прятаться где можно. (Поколение родителей знало еще немецкий язык.) Несколько раз «свои» самолеты стреляли по колонне, кого-то убили и ранили.
Отец во время этого «исхода» был какое-то время с семьей, так как в советскую армию его ввиду беспартийности не призвали. (Двум братьям матери, один был коммунистом, другой — комсомольцем, оказали такое доверие — и они погибли в первые же месяцы войны.)
До конца 44-го года украинские немцы жили в Польше, где родился братишка Аниты — Рудольф и где отца мобилизовали в немецкую армию. Советские войска тем временем продолжали наступать, и эвакуированных немцев отправили из Польши уже в Германию. Привезли их в Пруссию, под Бранденбург, определили в крестьянский дом, где мать Аниты помогала владельцам дома по хозяйству, благо и сама была крестьянкой. Весной 45-го они услышали канонаду, приближались «свои». Все, кто мог, кто не был обременен малыми детьми, подались на Запад, навстречу американцам. Все понимали, что с приходом «своих» их не ждет ничего хорошего. Об Освенциме и Майданеке советские немцы тогда ничего не знали, а о сталинских лагерях для раскулаченных и врагов народа были хорошо осведомлены. Дядя и тетя Аниты, не имея детей на руках, смогли унести ноги от «освободителей», и уносили их аж до западного побережья Канады! Мы с Анитой ездили к ним туда в гости, в Ванкувер. У обоих хорошие дома, машины, дети в порядке, приличные пенсии.
А матери Аниты в августе 45-го советские представители велели с детьми прибыть на вокзал для возвращения на родину. Для порядка сразу же солгали: сказали, что всех вернут в родные места и дома, и даже пообещали, что те, чьи дома окажутся разрушенными, получат субсидии для постройки новых домов. Но когда уже на вокзале собравшихся советских немцев — женщин, детей, стариков — окружили солдаты с собаками и подали вагоны для скота (не чищеные!), стало ясно, что путь им предстоит в другом от родных мест направлении. Везли их с долгими остановками несколько месяцев, погибло в пути много людей, заболела желтухой и едва не умерла и Анита. В начале декабря их привезли на север Коми АССР, выгрузили в заснеженном поле, где кончалась железнодорожная ветка узкоколейки, и показали на черневшие вдали лес и бараки: идите туда и располагайтесь! Стоял 30-градусный мороз, и идти приходилось по грудь в снегу; братишку Аниты мать занесла в барак побелевшим — думала, замерз, но отогрели, оттерли. Бараки, брошенный лагерь для заключенных, оказались разрушенными, без стекол в окнах, с развалившимися печками. Спасли немецкие руки стариков и женщин. Как-то чем-то затянули окна, отремонтировали печи. Через несколько дней всех погнали работать на лесоповал. Мать Аниты рассказывала, что по 10 километров шагали они в любую погоду до места работы и 10 километров обратно, не имея нормальной еды и одежды, оставляя дома малых детей под присмотром немощных стариков и старух. Люди стали потихоньку доходить, умирать. С приходом весны ссыльные кинулись заводить огородики, сеять зелень, овощи, сажать картошку. Потом осенний лес подарил ягоды, грибы. И те, кто к тому времени остались в живых, смогли жить дальше.
