Вадим Белоцерковский - ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ И ОБРАТНО
Отец Аниты зимой 44-го с группой русских немцев перебежал к «своим», которые тут же отправили их в лагерь для военнопленных, на Урал, назначив работать в соляных копях. Потом отца перевели Свердловск, на кирпичный завод, где он едва не умер от дистрофии. Сталинский парадокс состоял в том, что настоящих немецких пленных содержали в очень приличных условиях, а своих, будь то советские солдаты из немецкого плена или вот русские немцы, обрекали на голод. Немного помогало им местное население, перекидывая время от времени через лагерный забор какие-нибудь продукты.
Но года через два еле живого отца вдруг переселили в Сыктывкар (Коми АССР) на положение ссыльного. Там он устроился слесарем-механиком в педагогический институт и занялся вызволением своей семьи из леса. Как родители смогли найти координаты друг друга — тоже чудесная история. Еще из лагерей отец послал письмо в родную Карловку соседке-украинке, Ульяне, которая там оставалась всю войну, не знает ли она, где его жена и дети? И мать Аниты из своего лесного заточения тоже написала ей письмо с тем же вопросом про отца. И соседка Ульяна переслала им адреса друг друга!
Анита помнит поднявшийся вдруг у них в комнате шум и крик мамы: «Папа! Папа приехал!» — и мужчину в грубой солдатской шинели, схватившего ее на руки. На другой день отец посадил семью на подводу и повез в город, но не тут-то было: начальство леспромхоза снарядило погоню, отца с семьей догнали и вернули в бараки, предложили отцу оставаться с семьей, работать в леспромхозе. Не дураки: мужские немецкие руки им были бы очень кстати!
Отец для виду согласился, но через пару дней за ящик водки нанял новую подводу и, на этот раз ночью, увез семью в Сыктывкар. Мать там устроилась работать истопником. На заброшенном дворе дома отец развернул «базу выживания»: соорудил хлев-сарай и теплицу. В теплице мать сажала зелень, огурцы, помидоры, которые дозревали в валенках за печкой. С осени закладывали в бочки засоленную капусту, грибы. В сарае под крышей отец устроил сеновал, а внизу поместили козу, кур и свинью. Зимой свинья согревала козу и кур, а когда морозы крепчали, родители раскаляли на печке кирпичи и клали их в сарай, меняя каждые два-три часа, днем и ночью. Остывшие кирпичи снова клали на печь. При этом еще оба днем работали! Каторжная жизнь, но коза и куры выживали и — дети тоже. У соседей ничего такого не было!
В 1956 году Хрущев помиловал русских немцев, отменил им режим ссылки, но возвращаться прямо в родные места не разрешил — чтобы не требовали обратно своих домов. Семья Бришке переехала в соседнюю с Украиной Молдавию, куда уже чуть ранее переселилось несколько родственных семей. Хотелось обязательно на юг: отогреться и фруктов поесть. В Молдавии дом построили себе сами, благо отец был мастером на все руки и родственники помогали. Кирпичи лепили из смеси соломы и глины — «лампачами» называли их в Молдавии. Вскоре отец сделал водяное центральное отопление, завели огород, мелкий скот, птицу. Вдоль дорожки, ведущей к дому, и крытой террасы посадил виноград и осенью давил собственное вино.
Но Аниту угораздило еще раз померзнуть. После окончания университета вышла неудачно замуж — сначала фиктивно, чтобы получить прописку в Кишиневе и не ехать работать в молдавскую деревню, а потом так и осталась жить с фиктивным мужем. Но жизнь у них не сложилась. Через четыре года Анита разошлась с мужем и уехала за «длинным рублем» в Якутию, попала в эпицентр полярного холода — Оймяконский район, поселок Усть-Нера, где морозы на протяжении трех-четырех зимних месяцев держались от 50 до 60 градусов. Здесь она надеялась заработать некую ощутимую сумму денег, чтобы встать на ноги. В Молдавии после окончания филологического факультета, работая в библиотеке, зарабатывала гроши — около 80 рублей в месяц. На более доходные работы не брали ввиду грязного «пятого пункта». В детстве и юности «советские арийцы», узнавая о ее национальности, нередко кидали ей: «фашистка»! Однажды у 17-летней Аниты после очередного такого оскорбления помутилось в голове, и она, не помня себя, кинулась на оскорбительницу. Их с трудом разняли.
Познакомившись вплотную с судьбой русских немцев, я понял, что им жилось еще хуже, чем евреям. Хуже всего в этом плане приходилось немецким евреям. Мою знакомую немецкую еврейку во время войны сослали как немку, а после войны — в годы сталинского антисемитизма — выгнали с работы уже как еврейку!
Для сравнения. В США после начала войны с Японией из Калифорнии, с берегов океана вглубь Америки переселили всех американцев японского происхождения, среди которых были и люди, завербованные японской разведкой. Но переселяли их цивилизованно, без погромного нахрапа, как проводились депортации в СССР, а после окончания войны всем японцам дали возможность вернуться в родные места, официально извинились, выплатили крупное единовременное пособие и долго выплачивали серьезную компенсацию за понесенные потери и тяготы. Теперь они нормально живут, не испытывают никакой дискриминации и — никуда из США не уезжают.
В Якутии, в Усть-Нере, Анита — для начала едва не погибнув: у нее в дороге украли все деньги! — устроилась работать учительницей, потом даже корреспондентом местной газетенки. Промучилась там три года, больше потеряв здоровья, чем денег заработав, но в конце этого добровольного «срока» получила письмо от матери из Молдавии, что можно попробовать подать заявление на выезд в ФРГ. И приняла решение присоединиться к матери, вернулась в Молдавию. (Отец умер еще до отъезда Аниты в Якутию).
И в 75-м году Анита с семьей второй раз оказалась на своей исторической родине. Немецкие власти учли их пребывание в Германии во время войны: сразу же дали немецкое гражданство и выплатили солидную денежную компенсацию как пострадавшим от гитлеровского режима. Даже что-то заплатили за потерянный дом в Карловке.
В Мюнхене Анита устроилась работать в русский книжный магазин Нейманиса, где мы с нею и познакомились, и вот уже более четверти века вместе, хотя из-за меня ей приходится подолгу жить в России, о чем она уж никак не мечтала: для нее Россия была такой злой мачехой, что дальше некуда.
Моим свидетелем при регистрации брака был Карел Крил, тот самый знаменитый чешский бард, с которым я подружился в кризисное для меня время. У Аниты свидетельницей была молодая немка, но и она «досталась» нам от другого моего чешского друга, была его девушкой. Настолько я был встроен в чехословацкую эмиграцию.
В шутку я предлагал Аните взять двойную фамилию: Бришке-Белоцерковская. Будет, мол, звучать почти как Брешко-Брешковская — знаменитая эсерка, «бабушка русской революции».
Через Аниту я вошел в среду немецких эмигрантов из России и был потрясен их родственной солидарностью. Родственники знали друг друга, что называется, до седьмого колена, поддерживали между собой связь и в случае необходимости помогали друг другу. Когда умерла мать Аниты, на похороны со всей Германии съехалось около 70 человек! Когда мы переезжали с квартиры на квартиру, родственники приезжали нам помогать, и мы тоже ездили им помогать. Интересно, что немцы из Польши и других стран бывшего соцлагеря не поддерживают широких родственных связей, меньше помогают друг другу и потому тяжелее адаптируются в Германии. Чем это объяснить, не знаю. И почти все русские немцы отличаются трезвостью, честностью, спокойным характером, ну и конечно, трудолюбием. Исход немцев из России, как и евреев, большая беда для России и нехороший знак. Между прочим, еще в СССР от немецких правозащитников (были такие) я узнал поразительную вещь, что в первую мировую войну, в 1916 году, царь Николай, сам наполовину немец, а жена его была полной немкой, подписал указ о выселении русских немцев из европейской России в Сибирь и Среднюю Азию, которое должно было состояться в апреле 1917 года. Февральская революция помешала осуществлению этого чудовищного плана. Так что не Сталин был изобретателем депортации народов!
У нас с Анитой детей уже не появилось. Я был очень уставшим тогда для хлопот воспитания, да и очень тянулась ко мне и к Аните моя родившаяся в Риме дочь Женя. С матерью у нее складывались плохие отношения, поэтому мне хотелось уделять ей как можно больше заботы и любви. Анита ее тоже очень полюбила. Мы брали Женю с собой в отпуск, она болела у нас, большинство уикендов проводила с нами, и однажды, в возрасте уже 12 лет, перешла к нам насовсем.
Мой младший сын, Вадик, брат Жени, окончив американскую школу (для детей американских военных, размещавшихся в Мюнхене, куда принимали и детей работников «Свободы»), уехал вместе со своей школьной подругой учиться в университет в Монреале и остался жить в Канаде. Несколько лет жил и работал в Штатах, но потом вернулся в Канаду, которая ему больше нравится. Он приобрел романтичную специальность конструктора альтернативных источников энергии для стран третьего мира, несколько раз подолгу работал в Африке. С Женей у него сложились замечательные отношения: они трогательно любят друга, и когда Вадик приезжает в Мюнхен, он ухаживает за Женей как отец и мать в одном лице и строго следит за тем, как мы с Анитой относимся к Жене.
