Видади Бабанлы - Когда молчит совесть
— Не смеши людей, отойди.
— Не вмешивайся! Ты не отец моему ребенку, ты враг его!
Гюнашли схватил жену за руку и оттащил.
— Отойди! — повторил он твердо.
Забыв про Вугара, Мархамат-ханум плача упрекала теперь мужа:
— Ты и сейчас ему на помощь пришел?! Он убил нашу дочь, а ты его защищаешь?!
Гюнашли, чтобы не нарушать приличия, не вступал в пререкания с потерявшей разум женой. Согнувшись от стыда и горя, он хотел подойти к телу дочери, но Мархамат-ханум преградила ему путь.
— Не смей! Нет у тебя права приближаться к ней! — пронзительно вопила она. — Не пущу!
Обычное спокойствие и выдержка покинули Гюнашли. Стиснув зубы, он грубо и резко отстранил Мархамат со своего пути. И в ту же секунду нестерпимая боль пронзила сердце, словно всадили в него острый кинжал. Все померкло вокруг, и он, покачиваясь, добрался до стены и прислонился к ней, прижимая руку к левой стороне груди.
Глава шестнадцатая
Сохраб Гюнашли не мог присутствовать на похоронах дочери. Там же, в больнице, врачи определили у него инфаркт, и две недели он пролежал между жизнью и смертью. Все самые тяжелые ночи Вугар провел возле его постели. Однажды, придя после работы в больницу, он увидел, что Гюнашли сидит, опершись спиной на подушки.
— Добрый вечер, профессор! — обрадовано воскликнул он. — Кажется, дела пошли на поправку?!
— Да, кажется, — печально улыбнулся Гюнашли. — На этот раз, видимо, удалось сбросить саван.
— Врачи не сомневаются в том, что вы поправитесь. Пройдет несколько дней, и я застану вас на ногах…
— Ах, врачи… — осунувшееся лицо Гюнашли помрачнело. — К сожалению, они понимают далеко не все! Человек сам себе главный врач. Никто, кроме него, не знает, какие рубцы оставили на сердце перенесенные страдания и волнения…
— Нельзя отчаиваться, профессор! Надежда и терпение лучшие друзья человека. Ведь это ваши слова…
— Надежды бывают разные, Вугар, одни основываются на реальности, другие на вымысле. Первые — неистощимый источник жизни, а вторые в народе называют утешением. Ну, а утешение, сам знаешь, что это такое.
Вугару очень хотелось рассеять мрачное настроение профессора.
— Утешение — тоже источник моральной силы, — сказал он. — В тяжелую минуту и от них немалая польза.
Гюнашли ответил не сразу.
— Все зависит и от человека, и от обстоятельств, — негромко сказал он.
— Прошу прощенья, профессор, но я не узнаю вас! Мне странно слышать подобные слова от такого человека, как вы. Безнадежность и вы — это несовместимо.
Гюнашли снова не спешил с ответом. Он поднял на Вугара усталые, с пожелтевшими белками глаза, долго и как-то грустно смотрел на него:
— Это не безнадежность, Вугар. Это реальный взгляд на происшедшее, да и на ныне существующее положение вещей.
Вугар хотел возразить, но, поняв неуместность своих поучений в разговоре с человеком, в течение одного месяца потерявшим двух самых дорогих ему людей, промолчал.
А Гюнашли медленно произнес:
— С возрастом наступает такая пора, когда человек реально начинает смотреть на вещи, бывает вынужден соразмерять свой жизненный потенциал да и просто физические силы. И тогда не только надежды, но и утешения кажутся странными…
Вугар улыбнулся:
— Простите, профессор, послушаешь вас и подумаешь, что говорит семидесятилетний или восьмидесятилетний человек, а вам всего пятьдесят пять исполнилось…
— Годы тут ни при чем, — грустно покачал головой Гюнашли. — Есть люди, которым и девяти десятков не хватает, не гаснет их жажда жизни. А есть люди другого типа. Они в пятьдесят полностью исчерпывают свой жизненный потенциал.
— Ну, вы-то не из тех, у которых так рано исчерпывается жизненный потенциал. У людей высоких идеалов и любовь к жизни всегда высокая.
— Может, ты и прав, — Гюнашли глубоко вздохнул и отвернулся к окну. Понизив и без того тихий голос, он продолжал: — У меня ведь нет права говорить от имени всех людей, я только о себе…
— Вот и напрасно, профессор! — возразил Вугар.
Гюнашли молчал, устремив задумчивый взгляд в окно своей одноместной палаты, неширокое, с двойными рамами, где виднелся маленький кусочек неба, уже погружавшегося в вечерние сумерки, и на фоне его — две гладкие верхушки кипарисов, что росли под самым окном. На одном из них ветки кое-где побурели, нарушив строгость линий. Второй был ярко-зеленый, свежий, словно его только что расчесали гребнем. Не отводя глаз от деревьев, Гюнашли заговорил:
— Странное место — эта больница, Вугар… Весь день лежишь один на один со своими мыслями, без всякого дела, не знаешь, чем себя занять. Только и сражаешься со своими недугами да сводишь счеты с самим собой. Думаешь, вспоминаешь минувшие годы и в результате видишь, как ты мало сделал. Даже и трети того, о чем мечтал, не успел претворить в жизнь.
— Это парадокс, который от нас не зависит, профессор. Я перечитал много книг, написанных о великих ученых, и не нашел среди них ни одного, в какую бы эпоху он ни жил, который бы остался доволен собой и тем, что он сделал. Мечты неисчерпаемы! И чтобы исполнить их все, одной человеческой жизни не хватит.
— Верно-то верно, — вздохнув, согласился Гюнашли. — Мечты неисчерпаемы. Но многое зависит и от самого человека. В большинстве случаев мы не умеем ценить время, забываем, что жизнь коротка. Не умеем правильно использовать минуты, часы. Засоряем мозг, сознание мелкими бытовыми проблемами, пустыми разговорами, ненужными пересудами, которые сковывают, ограничивают круг высоких мыслей и чувств.
— Кому бы это говорить, профессор, но только не вам! Среди всех ученых, с которыми мне приходилось встречаться, я не знаю ни одного, кто так, как вы, правильно распределял бы свое время, рационально его использовал. Если бы все так служили своему народу, родине, как вы, многого мы бы достигли!
Осторожно повернувшись на спину, Гюнашли взглянул на Вугара с легким укором:
— Я понимаю, успокаивать больного, пытаться рассеять его печаль — дело благородное. Но к чему эти преувеличения? Я никогда не был падок на похвалы…
— Я ничего не преувеличиваю, — краснея, ответил Вугар. — Это сущая правда.
Гюнашли медленно поднял руки и положил их под голову.
— Конечно же в развитии химической науки и промышленности нашей республики есть доля и моего труда. Жизнь моя прожита недаром. Однако истинный ученый не может довольствоваться только личными заслугами и достижениями. Я пришел к выводу, что по-настоящему счастлив только тот ученый, у которого есть продолжатели, который сумел вырастить талантливых учеников с большим будущим. Вот с этой точки зрения я счастлив. Я верю, что твое будущее будет блестящим, что ты пойдешь гораздо дальше меня и завоюешь в науке куда большие вершины. И в твоих победах будет продолжаться и моя жизнь как твоего учителя.
И хотя Вугара не могла не порадовать эта его уверенность, он со всей серьезностью запротестовал:
— Нет, профессор, где мне превзойти вас, я всего-навсего ваш ученик!
Гюнашли благодарно посмотрел на Вугара, и тот прочел в этом взгляде удовлетворение счастливого отца. Гюнашли успокоенно прикрыл глаза и спросил ровным голосом, меняя тему разговора:
— Какие новости в научном мире?
— Все по-прежнему.
— А как твои дела?
— В полном порядке, профессор. Результаты нового катализатора оказались куда лучше, чем я ожидал.
— Очень рад! — уже совсем успокоившись, сказал Гюнашли. — К сожалению, болезнь свалила меня в неудачное время, ничем не мог помочь тебе на последнем этапе.
— Ничего, профессор, победу отпразднуем вместе!
Брови Гюнашли сдвинулись, голос стал печальным:
— Если позволит госпожа смерть…
— В этом не может быть сомнения, профессор! Госпожу смерть так шуганем от ваших дверей, что она больше сюда не вернется!
Высвободив из-под головы одну руку, Гюнашли знаком подозвал Вугара:
— Сядь-ка поближе, мне надо сказать тебе еще что-то очень важное.
Вугар пододвинул стул. Гюнашли начал издалека:
— Сам знаешь, я люблю тебя, как родного сына. Я говорил тебе, что ты мое будущее. Вот я и хочу дать тебе несколько советов. Кто знает, что случится со мной завтра, может, голова моя уже не поднимется с подушки… Прошу, не прерывай меня… Говорят, завещание — это облегчение. Слушай. И, сосредоточившись, сделав паузу, он продолжал глухим надтреснутым голосом: — Я хочу, чтобы ты не повторил допущенных мною ошибок, будь более проницательным и, как я, не заблуждайся в людях. А главное — защищай свои идеалы, то есть будь не только стойким, но и умей бороться за них. В нашей среде еще хватает завистников, бюрократов да и просто обывателей. Они ненавидят талантливых людей. Вот почему не только в научной деятельности, но и в повседневной жизни, так сказать на обоих фронтах, ты всегда должен быть принципиален. Это первый мой тебе совет…
