Айи Арма - Избранные произведения писателей Тропической Африки
— Потерять сто тысяч франков за один день!
— Я слышал, ему прислали пособие по безработице за целый год. Он ведь больше года без работы.
— Теперь племянник, наверное, самолетом прилетит из Парижа.
— Будем надеяться, что он добрый мусульманин и простит своего дядю.
И снова заговорили о беспорядках: о продажности чиновников, о распутстве, о доносах.
Из дома вышла старуха Ногой.
— Заснул. В его возрасте потерять столько крови! О аллах, в какой стране мы живем! Давно я живу на свете и никогда не выезжала из Дакара, а прямо скажу: мне сейчас кажется, будто я в чужие края попала.
Через час, а то и позже, когда уж совсем стемнело, соседки разошлись. В доме все замерло; только на кухне в очаге печально тлели остывающие угли.
Два дня Дьенг пролежал дома и все два дня не переставая думал о том, как ему быть теперь с переводом. Но чем больше он думал, тем меньше представлял себе, что делать. Все перепуталось у него в голове. Это был какой-то замкнутый круг. Да, люди, оказывается, хуже, чем он считал до сих пор, гораздо, гораздо хуже; они смотрят на чужое добро, как на свое. Недаром говорится: «Плут живет за счет разини».
Соседи, его сверстники, возвращаясь с молитвы, заходили к нему поболтать. Все, казалось, поверили рассказам Мети. Но, оставаясь один, Дьенг досадовал на свою первую жену за ее выдумку. Как теперь быть? Ведь ему нужно опять приниматься за хлопоты, нужно найти где-то хотя бы триста франков на фотокарточку и пятьдесят на марку. Теперь, когда уже столько потрачено, нельзя же допустить, чтобы перевод отослали обратно. До срока остается еще четыре или пять дней.
На второй день, к полудню, он уже все окончательно обдумал. Дети, как обычно, играли на улице. Он стал сурово выговаривать Мети за ее вранье, но она возразила:
— Теперь, по крайней мере, тебя оставили в покое. Тебе не нужно без конца повторять: «Аллах видит, у меня нет денег!» Напрасно ты клялся, призывал в свидетели аллаха и его пророка Мухаммеда — все равно тебе никто не верил. Одни говорили, что ты получил пособие по безработице. Другие — что племянник перевел тебе двести тысяч франков на постройку дома. С нами, твоими женами, люди перестали разговаривать. У колонки соседи то и дело просили: «Дай в долг кило риса», «Одолжи сто франков» — или еще что-нибудь. Просто надоело отвечать всем одно и то же. Говоришь им правду, а они не верят. Известно, правдой теперь ничего не добьешься!
— И все-таки нужно всегда говорить правду. Как она ни горька, а нужно. Вот теперь что я буду говорить людям? Ты же знаешь, перевод-то еще на почте.
— Теперь ты можешь спокойно хлопотать, и никто не будет за тобой шпионить. Ведь некоторые нарочно приходят взглянуть, что варится у нас в горшке, чтобы потом говорить: «Ну вот, они получили деньги…» Зачем ты обвиняешь меня во лжи? Разве я солгала из корысти? Я хотела, чтобы люди не желали нам зла. А потом, не забудь, Арам пожертвовала серьгами ради твоей сестры. Срок-то заклада уже истек.
— Знаю, знаю. Нечего напоминать и упрекать меня, будто я сестру люблю больше, чем жен.
— Ибраима, прости меня, — вмешалась Арам, — о серьгах никто не напоминает. Бог даст, получишь деньги и купишь мне другие. От смерти никакие драгоценности не спасут, а от бесчестья — могут спасти. А наше добро — твое добро. Но Мети права — прости, что я тебе возражаю. У нас с ней просто уж сил не было отказывать всем просящим. Все кругом говорили, что мы живем только для себя. Будто мы виноваты в том, что они голодают.
— Жить среди людей и чувствовать, что они тебя ненавидят, невыносимо, — добавила Мети. — Да разве мы одни скрываем правду? Все кругом друг друга обманывают. А почему? Людям не на что кормить семью. И не то чтобы все стали хуже — нет, жизнь теперь иная, чем во времена нашей молодости. Сколько людей дожидаются ночи, чтобы украдкой внести в дом купленный мешок риса. А все почему? Не хотят ни с кем делиться.
— А что я скажу, когда узнают, что перевод все еще на почте?
Мети подняла голову; концы ее криво повязанного головного платка вздрагивали; видно было, как тряслись ее губы. В глазах ее мелькнул злой огонек: «Что он, в самом деле глуп или нас дурами считает?»
— Когда настанет этот день, скажи, что Мети соврала.
— И я, — проговорила Арам.
Под их дружным натиском Дьенг сдался. «Придется лгать до конца», — решил он.
Еще слабый, с ввалившимися щеками, он медленно брел по улице. Дойдя до конца ее, он огляделся по сторонам и повернул за угол, к лавке Мбарки.
— А-а, Ибраима… Дьенг, — вдруг возник перед ним Горги Маиса. — Как здоровье?
— Слава богу.
Маиса, наморщив лоб, недоверчиво поглядывал на Дьенга. Тот привычным движением отвел руки назад, ловко поправляя складки широкого ярко-синего одеяния.
— Как же тебе не повезло!.. Где это случилось? Прямо трудно поверить.
— Я и сам с трудом верю. Да… У нас сейчас легче вору живется, чем честному человеку.
Горги Маиса слушал его, раскрыв рот, показывая потемневшие от колы зубы, и кивал головой. Солнце зажигало серебристые точки вокруг его зрачков; в уголках глаз и вдоль щек загрубевшую кожу бороздили морщины. Выслушав Дьенга, он пожал плечами.
— Может, в твоем случае ты и прав, но зачем же всех на один аршин мерить? Разве можно ко всем с одной меркой подходить?
— Раз все никуда не годятся, с какой меркой ни подходи, все будут плохи, — мрачно ответил Дьенг. С этими словами Дьенг распрощался с Маисой и вошел в лавку Мбарки; тот отпускал продукты двум женщинам; ответив с подчеркнутой вежливостью на учтивое приветствие Дьенга, он сказал:
— Хотя этот проклятый срок заклада истек, я сам хотел зайти повидать тебя. Тебе Арам не передавала от меня привет?
— Передала… сегодня утром.
— Это что-то невероятное! До чего мы дойдем, если так будет продолжаться! Отнять бумажник среди бела дня! Полиция должна найти грабителей. Это ее дело. Ты подал жалобу?..
Одна из женщин, Даба, по прозванию Чернушка, пересчитывавшая банки купленного ею сгущенного молока, обратила к Дьенгу широкое лицо с резкими чертами.
— Да, ты прав, я уже об этом думал сегодня утром.
— Тебе надо было сразу же заявить. А то найдутся люди которые не поверят, — добавил Мбарка и повернулся к покупательнице. — Даба, можно подумать, что это не деньги, а простые бумажки — так ты их мнешь и комкаешь.
— Не хочешь брать, оставь мне. Уж я-то не побрезгаю.
— Ох и колючка же ты, Даба! Ты ли тронешь, до тебя ли дотронься — все равно до крови.
— А чем тебе плохи мои бумажки? Мало того что обираешь людей, тебе еще подавай деньги на серебряном блюде.
— Так что же мы с тобой будем делать, Ибраима? — спросил Мбарка, чтобы переменить разговор.
— Подожди еще немножко.
— Видишь ли, приятель… Ты ведь знаешь, все эти товары не из нашей страны. У меня есть поставщики. А они — не то что я. Они знают только одно — срок платежа. Я-то с тобой еще канителюсь, а другие… Ведь вот пропал твой заклад.
— Что делать, уговор дороже денег, — проговорил Дьенг, опершись о прилавок. Он не знал, что же сказать теперь Арам о серьгах.
— Кстати, Дьенг, меня просили с тобой поговорить, узнать у тебя одну вещь…
Мбарка наклонился и шепнул ему что-то на ухо. Лицо Дьенга налилось кровью, он помрачнел.
— Никогда! — воскликнул он. — Никогда! Продать дом, чтобы расплатиться с тобой? Вот что ты предлагаешь? Скажи тому, кто просил тебя со мной поговорить, что Ибраима Дьенг никогда не продаст свой дом. Никогда! Быть бедняком — это еще можно терпеть, но быть бездомным бедняком — это смерть!..
— Не кричи.
— И ты имеешь наглость?..
— Ты мне должен деньги или нет? Мне плевать на твой дом, но раз должен — плати. И все!.. А то ведь орать и я могу. Вырядился и позволяет себе… Раньше, когда ты стучался ко мне за горсточкой риса, ты вел себя потише.
— Ты отпускал мне в долг, потому что я всегда потом платил. Но все знают, что ты вздуваешь цены.
На крик сбегались люди, в лавке становилось все теснее.
— Можешь подыхать с голоду, и ты и твоя семья. Никому больше в долг не стану давать. Клянусь предками, ты мне за все заплатишь. Я в полицию пойду.
— Ну идем в полицию! Идем! — кричал Дьенг, хватая его за руку.
— Пусти меня!.. Говорю тебе, пусти.
— Идем!
— Ты заплатишь мне, клянусь! И раз так, никому больше ни за что не отпущу в долг.
— Мбарка, при чем же тут мы? — вмещался Ибу. — А тебе, Дьенг, следует быть посговорчивее, раз за тобой долг.
— Мне надоело, Ибу, быть сговорчивым. И не вмешивайся, ведь я не тюфяк, сам за себя постою. А ты бы продал свой дом? Ну, говори?..
— Да меня только просили узнать! Вот и все. Ты должен мне, а кричишь больше, чем я. Говоришь, на тебя напали? Врешь. Просто задумал потихоньку истратить деньги, которые получил по переводу. Но от меня ты не увернешься, ты мне заплатишь.
