Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье
— Володя, извини, пора кончать. Ребятам заниматься надо.
Сыновья расстроились, конечно, а он потом долго вспоминал: "Ты, Саша, первый, кто меня остановил. Все наоборот кричат: "Давай, давай пой!".
— С какими людьми, Александр Моисеевич, вас судьба сводила: Ромм, Товстоногов, Любимов! А актеры какие — эпоха! О них бы ваши рассказы послушать.
— Да, люди выдающиеся. Но рассказывать о них не берусь. Они себя делом прославили, о них и без меня все известно.
— А был ли в вашей жизни человек, которого вы можете назвать своим Учителем?
— Я у всех чему-то учился. Для этого не обязательно встретить мудреца. Однажды в молодости мне двоюродный брат мимоходом сказал:
— Ты Пастернака читал?
— Нет, — говорю.
— Почитай.
Вот и весь урок. С тех пор и читаю. А душа болит.
— Говорят, больная душа писать помогает. Вот потому и вручили вам недавно премию "Триумф", с чем вас и поздравляю. Это оценка вашей жизни, трудов ваших. Мы по телевизору награждение смотрели.
— Спасибо, только это не утешает. Название пышное, но триумфатором себя не считаю. Нету у меня таких побед.
— Значит, все впереди.
— Вряд ли. Восемьдесят — это срок, тут не до сражений.
— Так и сделано немало. А сейчас, что-то пишете, Александр Моисеевич?
— Если и пишу, это уже не имеет значения.
— Почему же?
— Исписывается человек, стареет. Это надо признать и глупостями себя не тешить. Современной жизни я не знаю, давно живу воспоминаниями. Отшельником стал. Зонтики теряю, в семье как на старика смотрят. Даже пришлось плакат написать: "И он в семье своей родной казался девочкой чужой".
— Александр Моисеевич, у вас же телефон не умолкает. За этот вечер раз десять вам звонили.
— Все уже не то. Старость наступила.
— А, может быть, мудрость?
— Какая мудрость! Как жизнь была загадкой, так ею и осталась.
— Вы в пьесах найти разгадку стараетесь?
— Старался, только неразрешимая это загадка.
— Но она творчество стимулирует.
— Только это и утешает.
— Я думаю, вам, кроме этого, есть чем утешиться. Сыновья выросли, работают в полную силу.
— Да, сыновьями я доволен, не бездельниками выросли. Физики они. Это — лучшее, что у нас с женой получилось. И, пожалуй, самое главное. Но ведь нашему государству специалисты не нужны. Поэтому они в Америке работают.
— Что ж, время такое.
— И меня к себе зовут. Только я в Америку не поеду. Родина здесь, друзья. В России хочу умереть.
— Не рано ли о смерти, Александр Моисеевич?
— Не рано. Пока здоров был, мне и Бог был не нужен. Теперь душа моя больна, начитаю о смерти думать.
Так неспокойно на душе…
Умнее быть, твержу, умнее,
Добрее быть, твержу, добрее,
Но мало времени уже".
Добравшись до этой грустной темы, я понял, что Александр Моисеевич устал, и пора прекращать беседу. За окном стояла глухая ночь, только изредка дико завывала сигнализация потревоженных автомобилей.
Мы попрощались. Я шел домой и радовался, что судьба снова свела меня с человеком большой души. Во все времена появлялись на Руси люди, будоражащие людскую совесть. Они и есть наше богатство.
Умер Александр Моисеевич Володин 17 декабря 2001 года. Неожиданно для себя этот скромный человек стал классиком российской драматургии. Два поколения выросло на его фильмах и спектаклях, всегда честных и искренних. Можно не сомневаться, что и современные молодые люди, задумываясь о жизни, будут обращаться к его творчеству.
Живая Ахматова
Я написал о великих людях несколько заметок, относящихся более к их быту или характеру, чем к творчеству. Поскольку все люди — грешники, то и заметки получились не слишком комплиментарными. Когда я решаюсь читать их на публике (а литератору нужен слушатель, как художнику зритель), я нередко слышу: "Ну, зачем говорить о людских слабостях? Разве нам не достаточно наслаждаться только творчеством?"
Думаю, что для большинства — достаточно. Но не для всех. Ахматова, зная, что тот, кого мы считаем Шекспиром, не умел правильно написать своего имени, говорила: "Никак не может быть, чтобы этот актёришка был автором таких пьес". Ей возразили: "Анна Андреевна, это не имеет никакого значения. Нас интересуют пьесы, драматический состав поэзии, а вовсе не его личность", на что Ахматова резонно ответила: "Но личность мешается под ногами".
Не наслаждение творчеством, а изучение его не может обойтись без изучения жизни автора. Глубина Пушкинских стихов раскрывается полностью лишь тогда, когда мы сопоставляем их с деталями его жизни. А разве очарование музыки Чайковского рассеивается оттого, что мы знаем несколько щекотливых подробностей его жизни?
Гений всегда несёт в себе тайну, он непредсказуем в любом своём проявлении. Мы пытаемся приблизиться к этой тайне, но проникнуть в неё никому не удается. Кстати, и сам творец чаще всего не в состоянии её объяснить. Потому она и остаётся тайной.
Но и отказаться от попыток проникновения в неё человек не в состоянии. Вот зачем нам требуется знать подробности жизни творцов.
Поэтическую тайну Анна Андреевна всегда искала у стихотворцев. В быту, в повседневной "бытовухе", казалось бы, тайны и быть не может, но я убеждён, что именно серые будни формируют тайну творчества. Скучная повседневность далеко не всегда подавляет творческий порыв. Нередко именно она помогала Ахматовой создавать свои лучшие стихи.
Мы, читатели, часто формируем совершенно неверное представление об авторе и его героях, полагаясь только на литературный образ. Вот стихотворение Александра Блока "Незнакомка": "Дыша шелками и туманами…". Его Прекрасная дама является образцом творческой тайны. Естественно, что нам хочется узнать, кто и какова была женщина, вдохновившая поэта на бессмертные строки. Об этом рассказывает Ахматова, приоткрывая при этом и свою женскую сущность: (Любовь Дмитриевна Менделеева) "не только не была красива, но была ужасна! Я познакомилась с ней, когда ей было тридцать лет. Самое главное в этой женщине была спина — широченная, сутулая. И бас. И толстые, большие ноги и руки. Внутренне же она была неприятная, недоброжелательная, точно сломанная чем-то… Но он всегда, всю жизнь, любил в ней ту девушку, в которую когда-то влюбился. И любил её…". (Чуковская Л.К. "Записки об Анне Ахматовой. М. 1997 г.)
А что "сломало" жену Блока? Об этом нам снова повествует Анна Андреевна: "Какая страшная у них была жизнь! Настоящий балаган, другого слова не подберёшь. У него — роман за романом. Она то и дело складывает чемоданы и отправляется куда-нибудь с очередным молодым человеком. Он сидит один в квартире, злится, тоскует. Она возвращается — он счастлив — но у него в это время роман с Дельмас. И так всё время".
Но, может быть, одну Прекрасную даму заменила другая красавица? Ведь имела она "дивный голос и низкий, и странный". И снова свидетельство Ахматовой: "Была она толстая женщина, вся в веснушках, приземистая, безвкусная, с чёрными бусами в волосах; выступала в голубом платье и стоптанных голубых туфлях, в платье, в котором просвечивали ноги; пела плохо, играла бездарно…"
Допускаю, что такие свидетельства читать для многих тяжело, но отбросят ли они с отвращением свидетельства современников или дневник самой Ахматовой? Сомневаюсь. Ведь не оторваться, со страниц встают не надуманные герои, а живые люди.
Какова же была жизнь самой Анны Андреевны ну, например, в годы жизни в квартире Пуниных после их развода? Бедность и неприспособленность к реальным обстоятельствам — вот характерные признаки её быта. На приглашение на одно из заседаний Союза писателей она была вынуждена ответить: "Я бы с удовольствием пришла, но у меня нет обуви". О её жизни в эти годы рассказывала Лидия Корнеевна Чуковская: "Её хозяйственные дела шли отвратительно. Таня (Смирнова) уехала в Выборг, да и всё равно отказалась кормить её. Пунины тоже не хотят разрешать своей домработнице её обслуживать. Столовая же Дома писателей закрыта.
— Скоро меня положат в больницу, — говорила Анна Андреевна, — и вот тогда я буду есть три раза в день.
Достоинством подлинных талантов является их искренность. Они не склонны скрывать свои слабости, ибо не придают им значения. Любят и ненавидят они вне моды и политики. Как бы ни жили они сами, у них всегда сохраняется чутьё на подлинную нравственность и талант.
Анна Андреевна любила Мандельштама и Раневскую, люто ненавидела жену Пушкина. Раневской она прощала даже то, что та на блатной манер пела её самые трагические стихи. Гончаровой не могла простить ни её любви к балам ("Танцевать, имея дома четырёх маленьких детей. Она ни одну ночь не сидела дома".), ни её отношения к Дантесу. Лидия Корнеевна Чуковская рассказала Ахматовой о дневнике Натальи Николаевны, из которого следовало, что она виделась с Дантесом, уже будучи Ланской.
