Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье
В 1963 году к Анне Андреевне пришёл Александр Исаевич Солженицын и читал ей свою поэму "Дороженька". Об этом в её дневнике осталась запись: "Он был у меня, читал мне поэму длинную-предлинную, в 10000 стихов, которая ему спасла жизнь в лагерях. Я сказала: "Не печатайте. Пишите прозу, в прозе вы неуязвимы, а в стихах ваших мало тайны. А он ответил: а в ваших стихах не слишком ли много тайны?".
"Я старица-пророчица. Я предсказала Александру Исаевичу: скоро вас будут бранить. Он не Эренбург, он выдержит…". (Л.Чуковская). Она имела в виду некоторые просоветские выступления Ильи Эренбурга.
К Ахматовой, когда она жила в Комарово, приехала юная особа из Ленинграда. Между прочим, сказала такое: "У меня есть весь Бродский". Ахматова возразила ей:
— Как можно говорить "весь Бродский", когда ему только двадцать два года?
В этот момент распахнулась дверь, и на пороге показался сам Иосиф — он принёс два ведра воды. Ахматова указала на него гостье:
— Вот вам — весь "ваш Бродский". (М.Ардов 1998 г.)
Когда Бродского судили и отправили в ссылку на север, она сказала: "Какую биографию делают нашему рыжему! Как будто он кого-то нарочно нанял". (А.Найман, "Рассказы об Анне Ахматовой" 1989 г.).
Перечитал свой очерк об Ахматовой и расстроился — хотел увидеть в легендарном поэте живого человека, а написал гадкий памфлет. Естественно, что захотелось закончить статью признательностью любви к её стихам, но, не надеясь на то, что найду эмоциям достойные выражения, заглянул в Интернет.
И что же? Обнаруживаю вышедшую в издании "ЕвроИНФО" книгу Тамары Катаевой "Анти-Ахматова". А там и "по привычке набивает себе цену", и "всегда трусила перед сильнейшими", и "пьянство во время войны в сытом для неё Ташкенте", и "грязная оборванная психопатка"… И всё о ней — об Ахматовой. С предисловием петербургского критика Виктора Топорова. А сама автор аттестует своё сочинение так: "Моя маленькая — ах-мать-её-ниана".
Ничего себе! Неужели Ахматова так насолила русской культуре, что её следует растоптать? Или Т.Катаева — просто озлобленная на весь мир, брызжущая ядом змея?
Вот и разбирайся в людях после этого!
Этому удивился не только я, но и писатель Дмитрий Быков. За разъяснениями он обратился к известному филологу, профессору Александру Жолковскому, написавшему в 1997 году фундаментальный труд "Анна Ахматова: пятьдесят лет спустя". Увы, не порадовал и уважаемый профессор. Вот что он сказал: "Её безмерно и многократно преувеличили, восторженно раздули, превратив в святую Анну всея Руси. Замечательный, но, в основном, камерный поэт вырастает в мыслителя и пророка. Ахматова, раздавая категоричные оценки современникам и диктуя потомкам, как именно следует её почитать, выстраивала, по сути, свой аналог культа личности. "Лучшая, талантливейшая", восторженные придыхания, слушать на коленях, не сметь спорить… Она вполне оправдывала дневниковую оценку своей восторженной спутницы Лидии Чуковской: "О, чудовище!"
Книга Катаевой полезна уже тем, что провоцирует появление серьёзного филологического ответа, реальной биографии А,А., которая до сих пор не написана. Многое в "Анти-Ахматовой" верно.
— Верно? Что, например? — восклицает изумлённый Быков.
— Что она много и разнообразно врала, что играла в аристократку, не будучи ею, преувеличивала свою образованность, была резка и несправедливо поверхностна в суждениях, оскорбительно несправедлива к людям. Она никак не обеспечивала своего быта, широко пользовалась чужой помощью. Её пресловутая бездомность — тоже сознательный выбор: она любила жить у других, пользоваться их гостеприимством и заботой. Катаева пишет верно, разоблачая ахматовские преувеличения, а то и прямую ложь…
Официальное ахматоведение, скорее всего, скажет "фэ" и предпочтёт (книгу) не заметить, но массовый читатель… обратит на неё внимание, а, следовательно, задумается…"
Я один из тысяч массовых читателей. Я задумался.
"Да, грешница. А кто свят? Разве оттого, что мы знаем некоторые подробности жизни великих грешников (Леонардо, Пушкина, Лермонтова, Блока) нас не волнуют их великие творения? Разве не отвечают моей душе проникновенные ахматовские строки? Разве можно от гениев требовать нашей привычной общественной нравственности?
Но, может быть, книга Катаевой кого-то отвратит от замечательного поэта?
Ну, и пусть. Значит, любовь к поэзии у этих людей не была подлинной, значит, стихи Ахматовой не пробуждают в них романтического чувства.
Как бы ни складывалась жизнь поэта нам, читателям, надо помнить, что он от Бога наделён даром, призванным украсить наше не менее грешное, но безликое, а потому и бесталанное существование.
11 января, 2008 г.
Вертикаль
"Однажды увиденное не может быть превращено в хаос никогда".
В. Набоков.
Господа, вы знаете, что такое звероподобный "Индиан-Скаут"? Вы слышали бешеный рёв мотоциклов, заглушающий призывные крики рыночных торговок? Вы видели глаза мальчишки, который с замирающим от страха и восторга сердцем наблюдает феерическое зрелище — гонки по вертикальной стене? И, наконец, вы знаете, кто такая Наталья Андросова?
Нет, господа, нет школьнички, сосущие из банок холодное пиво, вы не знаете ни Андросовой, ни её "Индиан-Скаута". А мне повезло — я знаю! С детства знаю, с отрочества помню яркий фанерный щит при входе на рынок: "Гонки по вертикальной стене! Неповторимое зрелище! Бесстрашная женщина и её рыцари! Спешите! Спешите!".
И народ спешил. Со всего города стекался к огромной деревянной бочке, метров двадцати в диаметре, из которой в небо несся львиный рык трёх бешеных мотоциклов. Длинным хвостом люди выстраивались у кассы, и, получив билетик, взбирались по шаткой лестнице вверх, к небольшой дверце, ведущей внутрь. Там оказывалась ещё одна бочка, поменьше. Их скреплял деревянный настил, служивший зрителям балконом.
Рядом с лестницей на внешнем барабане был нарисован красный мотоцикл с летящей на нём девушкой. Надпись гласила: "Неповторимая Наталья Андросова! Мировой аттракцион!".
Я запомнил эту фамилию от огорчения: мы с ребятами два дня крутились у лестницы, но "протыриться" на таинственное зрелище никому так и не удалось. Пришлось долго уговаривать маму сходить со мной на московский аттракцион.
Было это в провинциальной Перми вскоре после войны. За долгие четыре года народного горя люди устали и изголодались по радости. Они только-только начали приходить в себя. Пришедшие с фронта офицеры поднимали колхозы, в деревнях снова застучали топоры. На рынках вместе с картошкой и капустой стали появляться мясо и молоко. Деревенские бабы уже меняли разношенные лапти на кирзовые сапоги или ботинки, которые тачали раненые инвалиды. Жизнь понемногу оживала.
Сердцем города был колхозный рынок. На его площади и разместился московский аттракцион.
Я вам скажу — это было зрелище! По третьему звонку прекращался доступ на лестницу, зрители выстраивались вдоль внутреннего барабана. Их внимание устремлено вниз, где уже в чёрном смокинге появился конферансье. Он цирковым поставленным голосом призывает публику к спокойствию, объявляет имена исполнителей смертельного трюка и призывает даже самых отчаянных никогда не пытаться повторить его. Представление началось.
Откуда-то выкатывается зелёный американский "Цундап-Дэвидсон". На нем, эффектно склоняясь к рулю, наездник в шлеме, кожаных штанах и куртке. Разгоняясь по кругу, он въезжает на деревянный скат, соединяющий под углом пол с вертикальной стеной. Он делает несколько кругов по скату, скорость всё растёт, и вот мотоциклист уже пытается въехать на вертикальную стену, но у него это не получается. Скорость не достаточна, сила тяжести не преодолена. Зрители, перегнувшись через край ограждения, начинают подбадривать гонщика: "Ну, давай! Ещё, ещё чуть-чуть, добавь газу!". Гонщик добавляет, мотоцикл рычит, как голодный зверь, бочка наполняется сизым выхлопным газом, но тяжёлый "Цундап" никак не может забраться на стену. Людям уже кажется, что номер, ради которого они пришли, слишком сложен, вот-вот начнётся разочарование. Но в этот момент вылетает второй мотоцикл. Он делает три круга, быстро догоняя первого на слипе, почти наезжая на него, взлетает на стену. Зрители в восторге.
Второй гонщик, описывая круги, взбирается всё выше и выше. Он уже приближается к орущим зрителям. Стенка бочки начинает слегка покачиваться от бешеного напора. Первый мотоцикл, наконец, тоже взбирается на стену, и вот уже два зверя носятся перед глазами замирающей от восторга толпы. Сначала они едут по противоположным концам диаметра бочки, затем начинают соревноваться, догоняя друг друга. То один, то другой гонщик вырывается вперёд. На виражах они меняются местами, иногда, обдавая жаром, проносятся так близко от зрителей, что те шарахаются от края бочки. Я, забыв про маму, вместе со всеми кричу, в восторге машу руками, прыгаю на месте.
