Ольга Чайковская - Счастье, несчастье...

Ольга Георгиевна Чайковская

Счастье, несчастье...

Шел снег, и оттого, что он летел, рябил за окном, в комнате было особенно тепло и тихо. Мать и Ба­бушка (назовем их так, потому что именно в этом их качестве они сейчас будут нам интересны и нуж­ны) сидели у окна. Мать что-то шила, а Бабушка штопала носки. Они разговаривали, и ритм их раз­говора, спокойного и неторопливого, невольно под­чинялся движению иглы и полету снега за окном.

—   Сказать тебе правду? — говорила Мать.— Вот так сидеть, шить, и пусть снег идет — больше ничего мне на свете не надо. Самое разлюбезное дело — сидеть дома.

—   Мы с тобой мало сидим, — отозвалась Ба­бушка,— потому и любим.

—    Нет, я бы с удовольствием,— возразила Мать.— Убралась бы, протерла все до блеска, при­готовила обед, с толком, внимательно приготовила бы, не спеша, чего-нибудь испекла — и стала бы ждать семью домой. Сперва одна — влетит, потом другой — важно придет, потом ты из своей боль­ницы, Сережа с работы. Больше мне ничего на свете не нужно.

—           Да нет,— ответила Бабушка,— теперь нам с тобой уже дома не высидеть. Мы с тобой жен­щины испорченные.

Мать с улыбкой нагнулась, чтобы перекусить нитку.

—    Испорченные, конечно,— продолжала Ба­бушка.— Нам уже нужно, чтобы кругом было много людей, чтобы мы всем были позарез нужны. Ты уже не можешь без своего НИИ, я не могу без своих больных. Сказать но совести, я и не знаю, кто кому больше нужен, я им или они мне.

Снег невесомо громоздился на ограде, на дворо­вых скамейках, на карнизе у самого стекла.

—    Что это так Ленки долго нет,— сказала Ба­бушка.

После школы Лену и еще нескольких перво­классниц повезли на стадион: отбирать в гимна­стическую школу.

—   Какой снег,— сказала Бабушка.

—   Жаль Сергея нет, он бы порадовался,— ска­зала Мать.

—   Да,— тотчас поняла Бабушка. — Наконец-то теща занялась своим прямым делом — штопает зятю носки.

Они шили, поглядывали в окно. Двор был пуст, один снег там царствовал.

—   А вот и наша дочь собственной персоной,— сказала Мать.— Мчится, никого не видит, ничего не слышит. Наверняка очередная трагедия.

—   И можно наверняка сказать, что из-за Али Крымовой. Что-то не помню я, чтобы в детстве у меня бывали такие подружки.

Никто в семье еще не видал знаменитой Али Крымовой, зато слышали о ней по нескольку раз на день. «Аля сказала», «Аля решила» и даже «Аля велела».

Дочь стояла в дверях, занесенная снегом, в рас­стегнутой шубе, в шапке набекрень и с отчаянными глазами.

—   Что такое? — с испугом спросила Мать, а Бабушка кинулась растирать Ленины огненно- красные руки.

—    Где варежки?

Девочка стояла, смотрела все так же отчаянно и, глотая рыдания, не произносила ни слова. На­конец, она выговорила:

—    Меня бро-бро-бро...

И Мать с Бабушкой догадались, что ее бросили. Леночка была поручена бабушке Али Крымовой (Алю тоже везли «отбираться»), и вот теперь ока­залось, что, когда они ехали туда, Лена отдала Али­ной бабушке свои два пятачка, а потом...

—   Сказали нам подтягиваться,— захлебываясь и торопясь, рассказывала Лена.— Я ху-худая, мне и подтягивать-то нечего. А у Али не получилось. Меня приняли, а ее не при-при-при... А когда все кончилось, я вышла в раз-раз-разде...

—   Ну и что, что?!

—   Одно мое пальто висит... Ни Али, ни бабуш­ки, ни пя-пя-пя...

—   Куда же они подевались?

—   Ушли. А меня бро-бро-бро...

—   Значит, у них что-то случилось,— решитель­но сказала Мать,— может быть, бабушке стало плохо.

За отсутствием пятачка Лена шла пешком, спра­шивая дорогу.

—    Ах ты, мой дорогой,— говорила Мать, дрожа­щими руками развязывая Ленин шарф.— А у меня как раз сегодня булочки с корицей. Беги мыть ру­ки — и на кухню.

И только когда Лена убежала, Мать взглянула на Бабушку:

—   У меня нет слов.

—   Действительно, странные люди. Может быть, Алина бабушка безвольный человек, а девочка из­балована...

Но тут их взору предстала Леночка, она тороп­ливо дожевывала, судорожно глотала, чтобы поспеш­но спросить:

—   Можно я пойду погуляю?

После всего — опять на улицу, и так поздно?

—   Я на минутку, — крикнула Леночка, бросаясь в переднюю.

Было слышно, как хлопнула дверь.

—   Быстро высыхают наши слезы,— улыбаясь, сказала Бабушка.

Но Лена в незастегнутой шубе и шапке опять же набекрень вбежала в комнату и ринулась к ва­зочке с конфетами.

—   Можно я возьму? — спросила она, хватая конфету.

—   Зачем тебе — на улицу? — удивилась Мать.

—   Так Аля же любит! — крикнула Лена, исче­зая в дверях.— Ты забыла?

—    Лена, вернись! — крикнула Мать.— Ты видела Алю?

—   Я же тебе говорю, она гуляет.

—    И она успела тебе объяснить, почему они с бабушкой ушли?

—    Ну конечно, — беспечно ответила Лена, едва стоя на месте.— Ей надо было делать уроки.

—   Но и тебе нужно было делать уроки. И пята­чок...

—   Да они просто забыли! — радостно крикнула Леночка.— Просто забыли! — и скрылась за дверью.

Бабушка и Мать молчали.

—    Никакого самолюбия у нашей дочки, — ска­зала Мать.— И уже несет конфетку.

И тут Леночка ворвалась снова.

—    Не ту взяла! — крикнула она азартно.— Аля любит только «Мишку на Севере».

—   Лена, ты с ума сошла!

—   Да я просто не ту взяла! — смеясь, закри­чала им девочка уже из-за двери.

Бабушка и Мать были подавлены. Что это — доброта или беспринципность (если можно говорить о ней по отношению к семилетней девочке)? Такая незлобивость — но не переходит ли она в угодничанье? Слабость, неустойчивость...

—    И беззащитность,— печально добавила Ба­бушка.

Быстро темнело. Зажгли свет, и окно стало чер­ным, непроницаемым. Снег летел, как прежде, но успокоения уже не приносил. Они молча шили, и каж­дая думала о Леночке. Думали они примерно одно и то же, знали это, а потому даже не разговаривали. Наверное, надо укреплять эту натуру? Научить от­стаивать себя? Но ведь это редкая, прелестная на­тура — как бы не убить в ней эту прелесть, все то, что они особенно в ней любили, главное ее очаро­вание — готовность доставлять людям радость. На­до выбирать? Или можно как-то совместить?

Неожиданно перед ними предстал Отец — бес­шумно, как дух, они даже рассмеялись. Обычно они всегда слышат, как в замке поворачивается его ключ. Но Отец не смеялся.

—   Что с нашей дочерью? — спросил он.

—   А где она?

—   За дверью стоит. Зареванная, расхлюпанная. Домой идти не хочет.

Все трое кинулись на лестничную площадку. Снизу взбежал по лестнице Колька, он шел из шко­лы. Они столпились вокруг отчаянно всхлипываю­щей и уже распухшей от слез Лены.

—   Аля Крымова! — сказали все хором.

—   Она... она... Она ушла.

—   Да? — спросила Бабушка.— А как насчет «Мишки на Севере»?

—   Так она же ее съе... съе... съе...

—   Не играй ты с ней больше,— говорила Мать.— Ну все, ну давай раздевайся, и будем пить чай. Играй с Катенькой.

—   Катя теперь со мной водиться не будет. Ей Аля не велит.

—    Но это просто демон какой-то, а не девочка.

Рассаживаясь на кухне пить чай, обсуждали про­исшествие. Во дворе зажглись фонари. Говорили, конечно, об Але Крымовой. Колька считал, что ей просто надо дать по шее. Отец — что надо все-таки уметь отстаивать себя, невозможно такое полное под­чинение. И вдруг Лена прилипла носом к окну. Что такое?

—   Она,— шепнула девочка.

—   Потушите свет,— сказал Отец.

Свет потушили, и двор, разом ставший синим, был хорошо виден.

—   Да где же она? — спросила Мать.

—   Ничего не вижу,— сказала Бабушка.

—    И я не вижу,— сказал Отец.

—    Самое интересное в том, что и я не вижу,— завершил Коля.   — Да вот же она, вот! — кричала в волнении Лена.

Наступило долгое молчание. Все увидели.

—   Какая... маленькая,— сказала Мать.

—   Тут и но шее-то давать нечему,— с сожале­нием прибавил Колька.

По широкому двору шла девочка. В шапке с помпоном, полузадушенная шарфом, руки в рукавич­ках растопырены — трудно было предположить в ней первоклассницу, скорее, это походило на дет­ский сад.

—   Смотрите, как она ставит ножку,— сказала Бабушка.— Правую. Надо сказать родителям, это мы, доктора, такие вещи замечаем.

Некоторое время все продолжали смотреть, как идет доселе неведомая им и знаменитая Аля Крымова. Вот задумалась, подпрыгнула — и пошла пры­гать. Все молчали.

—   Демон, — сказал Отец.— Исчадие ада.

И все рассмеялись, а громче всех Леночка.

—   Надо позвать ее в гости,— сказала Мать.

—   И подкупить «Мишек на Севере», — добавила Бабушка.

Маленький семейный мир с его, казалось бы, та­кими незначительными заботами и тревогами, кото­рые так легко разрешаются. Маленький? Как ска­зать. Для взрослых Лена — один из двух центров жизни, все, с ней связанное, имеет для них огром­ный смысл, вселенский смысл для их семейной все­ленной. Сейчас они успокоились, развеселились, их тревога, глухое беспокойство ушли в подсозна­ние, глубоко ушли — но там и поселились. Жизнь впервые дала им понять, что их любимое дитя, не только начисто лишенное агрессивности (что пре­красно), но и умения себя защитить, входит в мир, где кончится их власть и бесполезна будет их за­щита, где воцарится еще не одна Аля Крымова и неизвестно, что с собой принесет. Впрочем, была у семьи забота посерьезней, о ней старались не ду­мать и все время думали.