Почтовая открытка - Берест Анна
Эмме даже боязно это видеть: все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Эфраим ликует. Отныне его дочери принадлежат к парижской элите. «Зазнался, как каштан, что выставляет свои плоды на обозрение прохожим», — сказал бы Нахман.
После церемонии Эфраим решает, что они всей семьей пойдут до улицы Адмирала Муше пешком.
В этот день, тринадцатого июля, Люксембургский сад притягивает своей сенью как магнит. В гармонии французского сада, под взглядами скульптурных изображений королев Франции и знаменитых женщин порхают бабочки, маленькие дети делают первые шаги вокруг бассейна с деревянными корабликами. Семьи мирно возвращаются домой, любуясь красотой клумб и журчанием фонтанов. Все раскланиваются, кивают друг другу, мужчины приподнимают шляпы, их супруги мило улыбаются, глядя на зеленые садовые кресла, застывшие в ожидании студентов Сорбонны.
Эфраим крепко держит Эмму под руку. Ему не верится, что он — одно из действующих лиц в этих чисто французских декорациях.
— Скоро нам придется искать себе новое имя, — говорит он, серьезно глядя вперед.
Эта его уверенность в получении французского гражданства пугает Эмму, и та крепче сжимает ручку своего младшего ребенка, словно отгоняя судьбу. В памяти всплывает услышанное во время речи директрисы — кто-то из мамаш шептался за спиной: «Как они вульгарны! Вечно кичатся своими детьми», «Какое самодовольство», «Пропихивают своих дочерей на лучшие места! Хотят оттеснить нас, повсюду стать плавными».
Ближе к вечеру Эфраим предлагает жене и дочкам пойти на танцы, как делает всякий нормальный француз, — неподалеку дают бал в честь Дня взятия Бастилии. «Девочки славно поработали, это надо отметить, правда?»
Муж очень оживлен, он так радуется, что Эмма гонит прочь дурные мысли.
Мириам, Ноэми и Жак никогда не видели родителей танцующими друг с другом. Они с изумлением смотрят, как те кружатся, крепко обнявшись под звуки праздничного оркестра.
— Этот день, тринадцатое июля — запомни хорошенько эту дату, Анн, — станет для Рабиновичей не просто праздником, а, я бы сказала, днем абсолютного счастья.
Глава 12
На следующий день, четырнадцатого июля 1933 года, Эфраим узнает из прессы, что нацистская партия официально стала единственной в Германии. В статье сообщается о принудительной стерилизации людей с физическими и умственными недостатками ради сохранения чистоты германской расы. Эфраим закрывает газету — он решил, что ничто не испортит ему хорошего настроения.
Эмма и дети складывают чемоданы. Они проведут конец июля в Лодзи у Вольфов. Морис, отец Эммы, дарит Жаку свой талит — молитвенное покрывало. «Теперь он сможет посадить в него деда и пронести на спине в день восхождения к Торе», — говорит Морис дочери, имея в виду грядущую бар-мицву внука.
Этим подарком дед как бы назначает Жака своим духовным наследником. Взволнованная Эмма берет старинную шаль, истертую временем. И все же, укладывая талит в чемодан, она кончиками пальцев ощущает, что этот подарок может отравить ее брак.
В августе Эмма с детьми проводит пару недель в Чехословакии на экспериментальной ферме дяди Бори; Эфраим тем временем сидит в Париже и в тишине опустевшей квартиры совершенствует хлебопекарную машину.
Дети Рабиновичей запомнят эти каникулы как момент глубокого счастья. «Я скучаю по Польше, — напишет Ноэми через несколько дней после возвращения в Париж. — Как там было хорошо! Я словно чувствую аромат дяди-Бориных роз. О да! Мне очень не хватает Чехословакии, дома, сада, кур, полей, голубого неба, прогулок, пейзажа».
В следующем году Мириам участвует в общем конкурсе по испанскому языку. Это шестой язык, который она осваивает. Она интересуется философией. Ноэми увлечена литературой. Она сочиняет стихи и записывает их в дневник, пишет рассказы. Она получила первую премию по французскому языку и географии. Учительница, мадемуазель Ле-нуар, отмечает у нее большое литературное дарование и поощряет писать. «Когда-нибудь мои книги напечатают», — мечтает Ноэми, закрывая глаза.
Теперь девочка заплетает свои длинные черные волосы в косы и укладывает их венцом на голове, как это делают молодые интеллектуалки из Сорбонны. Она восхищается Ирен Немировски, которой приносит славу роман «Давид Гольдер».
— А я слыхал, что она создала отрицательный образ еврея, — беспокоится Эфраим.
— Вовсе нет, папа… Ты ее даже не знаешь.
— Лучше бы ты читала лауреатов Гонкуровской премии и, главное, французских романистов.
Первого октября 1935 года Эфраим официально регистрирует устав своей фирмы — Радиотехнической промышленной компании (SIRE). Она располагается в Тринадцатом округе Парижа по адресу улица Брийя-Саварена, 10–12. В Коммерческом суде Парижа, где зарегистрирована компания, Эфраим значится в учетной карточке как палестинец. SIRE — это общество с ограниченной ответственностью, с капиталом в двадцать пять тысяч франков, в виде двухсот пятидесяти акций по сто франков каждая. Половина акций принадлежит Эфраиму, остальное — двум его партнерам, Марку Болотовскому и Осяшу Коморному — они оба поляки. Осяш также, как Эфраим, входит в совет директоров компании по производству топлива, смазочных материалов и запчастей, расположенной по адресу улица Фобур Сен-Оноре, 56. На компанию заведена карточка в службе контрразведки.
— Мама, постой. Погоди, — говорю я, открывая окно в насквозь продымленной комнате. — Ты не обязана вдаваться во все подробности, называть все адреса.
— Все это важно. Эти детали позволили мне восстановить историю Рабиновичей, а ведь начинала я, напоминаю тебе, с нуля, — отвечает Леля, прикуривая сигарету от предыдущей.
Жак, которому почти десять лет, возвращается домой из школы потрясенный. Он запирается у себя в комнате и отказывается говорить. Все это из-за фразы, которую один из его товарищей произнес на школьном дворе: «Дерни за ухо еврея — и все оглохнут».
Тогда он не понял, что это значит. Потом кто-то из класса погнался за ним и стал дергать за уши. И несколько мальчиков побежали следом.
Эфраиму такие истории совсем не по душе, он начинает раздражаться.
— Все это из-за немецких евреев, которые заявились в Париж, — говорит он дочерям. — У французов такое чувство, будто их снова хотят захватить. Точно-точно, поверьте мне.
У девочек появляется новая подруга — ученица лицея Фенелона Колетт Грее, недавно потерявшая отца. Эфраим доволен, что дочери дружат с гойкой. Он даже просит Эмму брать с них пример.
— Постарайся ради наших документов о натурализации, — говорит он жене. — Лучше поменьше общаться с евреями…
— Тогда я больше не сплю в твоей постели! — отвечает она.
Девочки смеются. Но Эфраиму не до смеха.
Колетт живет с матерью на улице Отфёй, на углу с улицей Эколь, на третьем этаже дома с мощеным двором и башенкой в средневековом стиле. Ноэми и Мириам проводят долгие вечера в этой странной круглой комнате, посреди книг. Здесь они продолжают мечтать о будущем. Ноэми станет писательницей. А Мириам — преподавателем философии.
Глава 13
Эфраим внимательно следит за восхождением Леона Блюма. Его политические оппоненты и правая пресса не жалеют слов. Блюма обзывают гнусным лакеем лондонских банкиров и другом Ротшильда и других явно еврейских банкиров. «Этого человека следовало бы пристрелить, — пишет Шарль Мор-рас, — только в спину». Статья не остается без последствий.
Тринадцатого февраля 1936 года на бульваре Сен-Жермен Леон Блюм атакован членами профашистских групп «Аксьон франсез» и «Королевские газетчики», — узнав Блюма, они наносят ему ранения в затылок и ногу. Грозят убить.
В Дижоне громят витрины магазинов, и в течение недели несколько торговцев получают такое письмо: «Ты принадлежишь к РАСЕ, которая хочет погубить Францию и устроить РЕВОЛЮЦИЮ в нашей стране, это не твоя страна, ты — еврей, а у евреев нет родины».
Несколько месяцев спустя Эфраиму удается раздобыть книгу Луи-Фердинанда Селина «Безделицы для погрома». Он хочет понять, что именно читают все французы: за несколько недель продано более семидесяти пяти тысяч экземпляров.
