Почтовая открытка - Берест Анна
— Он выглядит не как еврей, — вздыхает Эфраим, глядя на отца, явившегося в Нормандию. — Он выглядит как сто евреев.
Глава 16
Увидев, в каком состоянии сад, старый Нахман качает длинной белой бородой. Все нужно привести в порядок, разбить огород, прочистить колодец, сделать из сарайчика курятник. А еще посадить цветы для невестки Эммы, которая любит красивые букеты. Хотя сама Эмма советует ему отдохнуть и перестать хвататься за все сразу. «Kolzman es rirt zikh an aiver, klert men nit fun kaiver. Пока хоть что-то движется, нечего думать о могиле», — отвечает он.
Засучив рукава, Нахман начинает рыхлить нормандскую почву. «Да это же масло в сравнении с мигдальской землей!» — посмеивается старик.
Его руки словно вдыхают жизнь в растения. В свои восемьдесят четыре года он самый бодрый член семьи, с неизменным энтузиазмом отдающий распоряжения, которые все с радостью выполняют. Особенно Жак, который впервые по-настоящему узнает дедушку. Без единой жалобы мальчик с утра до вечера толкает тачки с камнями, перекапывает землю, сажает семена и прибивает доски. В обед они со стариком не уходят из сада, перекусывая на рабочем месте, как два батрака. «Дел невпроворот», — объясняют они Эмме, которая предлагает им обедать в кухне с большими удобствами.
Жак вслушивается в неподражаемый акцент деда — тот говорит раскатисто, прогоняя воздух вдоль нёба до самой гортани. Мальчик также открывает для себя идиш, язык сладчайших слов, которые Нахман катает во рту, как леденцы. Жаку нравится все — и эти серо-голубые глаза, сверкающие., как бусинки, с их далеким блеклым, задумчивым цветом, выгоревшим под мигдальским солнцем. Внук совершенно очарован своим палестинским дедом. А вот бабушка Эстер не приехала, ей дальняя дорога не под силу из-за ревматизма.
Эмма с восторгом наблюдает, как ее тонкий, порывистый мальчик суетится возле массивной, неторопливой фигуры старика. Иногда Нахман замирает на месте — сердце колотится как бешеное — и прикладывает руку к груди. Жак подбегает, боясь, как бы дед не рухнул посреди инструментов. Но Нахман переводит дух, поднимает глаза к небу и качает головой: «Не волнуйся так, мой мальчик… Я намерен остаться в живых! — А потом подмигивает и добавляет: — Хотя бы из любопытства».
Тем временем Мириам, поступившая на философский факультет, читает книги, включенные в программу преподавания. Ноэми начала писать роман и пьесу. Сестры работают бок о бок, сидя в шезлонгах, надев соломенные шляпы, и ждут свою подругу Колетт — та проводит каникулы в нескольких километрах от них, в доме, купленном ее отцом незадолго до смерти.
Хорошенько поработав, девочки втроем уезжают на велосипедах в лес, а вечером возвращаются, чтобы поужинать в кругу семьи. За столом царит веселье. Их навещает дядя Эммануил — он расстался с художницей Лидией Мандель и теперь живет с Натальей, продавщицей из магазина «Тумэн» на Елисейских Полях, 26, уроженкой Риги. Они проживают в Тринадцатом округе на улице Эсперанс, 35.
— Посмотри, как прекрасна жизнь, когда перестаешь беспокоиться по всякому поводу, — говорит мужу Эмма, зажигая свечу.
С согласия Эфраима каждую пятницу Эмма печет несколько хал — плетеных булок для шаббата, — чтобы порадовать Нахмана.
— Тебе грустно, что твой сын не верит в Бога? — спрашивает Жак у деда.
— Раньше — да, я расстраивался. Но сейчас, я думаю, главное, чтобы Бог верил в твоего отца.
Эмма замечает, что Жак каждый день вытягивается на сантиметр. Они дают ему прозвище: Жак Бобовый Стебель. Нужно будет заказать ему у портного новые брюки, а пока он донашивает отцовскую одежду. У него меняется голос, на щеках кое-где появляются пучки волос. Он, прежде не интересовавшийся ничем, кроме футбола и игры в шарики, вдруг понимает, что и родители когда-то были молодыми и жили в нескольких странах — России, Польше, Латвии, Палестине. Он расспрашивает их о родне и хочет знать имена двоюродных братьев и сестер, разбросанных по разным концам Европы. Он пьет вино, хотя его вкус ему совсем не нравится, но мальчик хочет казаться взрослым.
— Что ты сделал, чтобы наш сын так быстро вытянулся? — спрашивает Эмма у свекра.
— Это очень хороший вопрос, и я дам тебе на него очень хороший ответ. Мудрые люди говорят, что ребенка надо воспитывать с учетом его характера. А ведь характер у Жака совсем не такой, как у его сестер. Ему не нравятся школьные правила, он не любит учиться ради знаний, он мальчик, которому нужно видеть прямую выгоду от того, что он делает. Он — то, что англичане называют late bloomer. Вот увидите. Ваш сын станет строителем. Ты еще будешь им гордиться.
Вечером взрослые рассказывают старые истории, потягивая привезенную из Палестины сливовицу. Эмма отмечает про себя: Нахман никогда не упоминает о семье Гавронских. А ведь прошло уже двадцать лет. Двадцать лет свекор избегает затрагивать эту тему при ней. И тогда Эмма, осмелев от хмеля, с деланым равнодушием задает провокационный вопрос:
— А что-нибудь слышно об Анне Гавронской?
Нахман откашливается и украдкой косится на сына.
— Да, да, — отвечает он, чуть смутившись. — Анюта теперь живет в Берлине с мужем и их единственным сыном. Едва не умерла при родах, ребенок был слишком крупным. Вроде бы ей, к несчастью, больше нельзя иметь детей. Говорили, что они втроем собираются в США, но я не знаю, как там обстоит дело.
Эфраим не представляет, что было бы, узнай он сейчас об Анютиной смерти. От одной мысли он содрогается всем телом. Он так потрясен, что, ложась в постель, не может скрыть волнения.
— Зачем ты спросила отца об этом?
— Мне показалось, что это унизительно. Твой отец так избегает этой темы, словно она все еще моя соперница.
— Напрасно ты так поступила, — говорит Эфраим.
«Да, напрасно», — думает Эмма.
Эфраима охватывают воспоминания о кузине, они мучают его весь август, Анюта является ему во время жаркого полуденного отдыха. Он снова видит ее грациозную фигуру с талией такой тонкой, что можно обхватить ее ладонями с двух сторон и сомкнуть пальцы. Он представляет ее нагой, готовой принять его.
В конце лета семья после двухмесячного отдыха готовится к возвращению в Париж, дом надо закрывать.
Благодаря Жаку и Нахману участок превратился в настоящую маленькую ферму. Жак объявляет дедушке, что решил стать агроинженером.
— Shein vi di zibben velten! Чудесно, как семь миров! — радуется Нахман. — Ты приедешь в Мигдаль работать со мной!
— Нахман, — говорит Эмма, — поживите с нами еще несколько недель. Посмотрите Париж — в сентябре в городе так красиво!
Но старик отказывается:
— Un gast iz vi regen az er doi’ert tsu lang, vert ет a last. Гость как дождь: когда не уходит, всем мешает. Я люблю вас, дети мои, но должен вернуться и умереть в Палестине без свидетелей. Да, да, как старая кляча.
— Перестань, папа, — говорит Эфраим, — ты не умрешь…
— Видишь, Эмма, твой муж — как все мужчины! Знает, что умрет, но не хочет верить… Знаете что, на будущий год вы придете ко мне на могилу. И по такому случаю останетесь жить в Мигдале. Потому что Франция… — Нахман не заканчивает фразу и машет рукой, словно отгоняя от лица невидимых мух.
Глава 17
В сентябре 1938 года дети Рабиновичей возвращаются к учебе. Мириам — на философский факультет Сорбонны. Ноэми сдает первый экзамен на степень бакалавра в лицее имени Фенелона и записывается в Красный Крест. Жак идет в четвертый класс лицея Генриха IV.
Эфраим пытается как-то продвинуть заявку на натурализацию, но теперь ему кажется, что каждая встреча с чиновниками отодвигает его на шаг назад. Постоянно возникают новые проблемы: не хватает какого-то документа, нужно уточнить какую-то деталь. Эфраим после этих аудиенций возвращается домой хмурый, кладет шляпу у входа в квартиру и грустно качает головой. Он вспоминает, как отец говорил: «Толпа людей. И среди них ни одного стоящего человека».
