Джонатан Коу - Номер 11
– Итак! – возвестила Элисон, забираясь на сливу, безжалостно нагибая и теребя ветки. Затем она неуклюже уселась рядом со мной, походя сломав ни в чем не повинный побег, и продолжила: – Я все обмозговала.
– Неужели? – сугубо вежливым тоном откликнулась я, желая дать понять, как мало меня интересуют ее замыслы.
– Значит, так. Что мешает нам отправиться туда, постучать в дверь и войти в дом?
– Ну, это очевидно, – вздохнула я. – Она нас не впустит.
– Точно, – подтвердила Элисон. – Это если мы явимся без повода. А если, к примеру, у нас имеется то, что ей нужно…
– Ты же знаешь, что не имеется, – перебила я.
– А вот и нет, – гордо возразила Элисон, – в моем кармане кое-что завалялось. – И она вытащила игральную карту, ту самую, с омерзительным, ярко раскрашенным пауком. – Забыла, что она сказала в лесу? «Я должна получить их обратно, все до единой». Но мы ей эту карту не отдали.
Сердце мое заныло. Элисон опять обхитрила меня, и ведь не придерешься. Птичья Женщина действительно настойчиво допрашивала нас о картах, затерявшихся в лесу, и выходило, что мы лишь исполняем ее требование.
– По-твоему, нам надо отнести ей карту?
– Угу.
– Когда?
Я была так счастлива, сидя на дереве. И слезать с него мне хотелось еще меньше, чем прежде.
– Сейчас самое подходящее время, – радостно сообщила Элисон. – Пошли, надо покончить с этим.
Мы заперли дом, воспользовавшись запасной связкой ключей, и двинули в центральную часть города. Нарушив, между прочим, обещание не выходить за калитку, но Элисон соображениями такого рода было не остановить. Она шагала столь энергично, что уже через каких-то десять минут мы были в Лишнем переулке. Время близилось к полудню, и свирепое июльское солнце стояло в зените. Беверли казался расслабленным и добродушным, но стоило нам свернуть в узкую щель между двумя высокими домами, как отовсюду наползли тени и даже вроде похолодало, а дом номер 11, к которому мы приближались со все большей опаской (я, во всяком случае), выглядел еще более грозным, чем накануне. Как и вчера, плотная тишина одеялом накрывала улицу, и лишь когда мы, войдя в сад, направились к входной двери, тишина была потревожена – сперва звуком наших шагов (мы то и дело спотыкались о каменные обломки на дорожке), а затем меланхоличным щебетом птиц в клетке из листвы, этой сумасбродной конструкции, заменившей дому фасад.
У крыльца в четыре ступени мы остановились. Вот он, наш последний шанс передумать, развернуться и уйти, поставив крест на приключении.
Мы с Элисон переглянулись. И только сейчас я заметила то, о чем раньше не подозревала: ей было страшно не меньше, чем мне. Но отвагой она меня значительно превосходила, и, уняв дрожь в коленках, Элисон смело поднялась по ступеням, взялась за увесистый железный дверной молоток (в форме изогнувшейся горгульи) и трижды ударила им по толстой дубовой двери.
Отклика долго не было – настолько долго, что я испытала прилив чудесного облегчения, сладостного упования на то, что нам и вовсе не ответят. Но из глубины дома послышались шаркающие шаги, дверь распахнулась.
И без того хмурое лицо Бешеной Птичьей Женщины, не ждавшей гостей, обрело воинственную суровость.
– Вы! А вам-то что надо?
– Простите, мисс, – заговорила Элисон, – но к нам попала одна ваша вещь, и мы пришли, чтобы ее отдать.
Впервые я глянула на Элисон с искренним восхищением: она сумела найти самый точный баланс между нахальством и смиренной вежливостью. Она показала карту с пауком, и Бешеная Птичья Женщина немедленно протянула руку:
– Ах да. А мы удивлялись, куда это она запропастилась. Ну что же ты? Давай карту.
Элисон, однако, отдернула руку.
– Видите ли, мисс, мы шли к вам пешком через весь город, и у нас во рту пересохло. Вы не могли бы дать нам попить? Мы будем вам очень признательны.
Просьба была дерзкой. Птичья Женщина оглядела Элисон с ног до головы, облизала гвоздики на нижней губе, помедлила еще и согласилась:
– Так и быть. Входите.
Мы протиснулись мимо нее в прихожую, погруженную в сумрак, хозяйка захлопнула входную дверь, и сумрак сменился почти кромешной тьмой. Мы едва различали ее силуэт и тусклую мужеподобную тень на фоне серовато-коричневой стены. Мы все превратились в тени.
– Я принесу вам воды.
– А нельзя ли чашечку чая, если вас это не затруднит? – не унималась Элисон. – С молоком и двумя кусочками сахара.
Женщина изумленно хмыкнула:
– Чаю, значит? – тем не менее открыла дверь в комнату и кивком пригласила войти: – Сюда.
Мы шагнули в комнату, где было немногим светлее, чем в прихожей. Натиску полуденного солнца с успехом противостояла толстая занавесь из плюща, закрывавшая большую часть окон, и в этой зеленой гуще копошились и порхали птицы. Некоторые садились на ветки и, склонив головки набок, с любопытством посматривали на нас блестящими глазками. Это была та самая комната, в которую мы заглядывали днем ранее. Посреди стоял длинный и узкий обеденный стол с массивными коваными канделябрами на обоих концах, на стене висела большая странная картина – наполовину абстракция, наполовину пейзаж, она занимала почти всю стену напротив окон. Вероятно, некогда стены были белыми, но теперь изрядно посерели, все углы были затянуты паутиной, свисавшей с облупившейся лепнины. Это была холодная и безрадостная комната.
– Так ты отдашь мне карту? – Женщина снова протянула руку.
– Сперва чай, потом карта, – нараспев произнесла Элисон, ни капли не смутившись.
Птичья Женщина сверкнула глазами и вышла из комнаты, решительно захлопнув за собой дверь.
Я бросилась к двери, подергала ручку – без толку.
– Что ты натворила? – взвыла я. – Мы попались! Она заперла нас!
Элисон не спеша приблизилась и легким, небрежным движением открыла дверь.
– Успокойся! Ручка поворачивается в другую сторону. Мы можем уйти в любой момент.
– Тогда давай уйдем сейчас! – взмолилась я. – Она не хотела нас пускать. И на лице у нее написано «убила бы вас». А эти ее… штуки на губах, в носу? А татуировки?!
– Куча народу делает себе татушки. И с чего ты взяла, что она не хотела нас пускать? Впустила же и даже пообещала напоить чаем. – Элисон невозмутимо расхаживала по комнате, от большой картины она передвинулась к другой, поменьше, напоминавшей натюрморт и висевшей рядом с дверью. – Что это такое, по-твоему?
– Ради бога. Мы сюда пришли не на картины смотреть. Зачем тебе вообще приспичило заходить в дом? Отдали бы ей карту и отправились домой.
– Затем, что у нас другая цель. Слушай… когда она вернется, я улизну и спущусь в подвал, а ты отвлеки ее беседой.
– Что? – ужаснулась я. – Какой беседой? Я не сумею.
– Ладно, тогда… зубы ей заговаривать буду я, а ты спустишься в подвал.
– Нет! В подвал я тоже не могу.
– Но нас только двое. Выбирай, что тебе больше нравится… Слушай, вот это ведь теннисная ракетка, да? А вот это что? Похоже на футбольный мяч.
Я оттащила Элисон от картины, взбешенная ее легкомысленным поведением в столь отчаянной ситуации. Я была уверена на сто процентов, что нам никогда не выбраться отсюда живыми.
– Кстати, – сказала Элисон, – ты заметила, как она выразилась?
– Когда?
– На крыльце, когда я показала ей карту. Она сказала: «Мы удивлялись, куда она запропастилась». Не я удивлялась. А мы.
С важным видом она подняла указательный палец, довольная этим якобы безусловным доказательством ее теории. По мне же, это «мы» служило очередным доказательством – если оно вообще что-то доказывало – безумия Птичьей Женщины, и сердце заныло еще сильнее. От мысли остаться с ней наедине у меня подкашивались ноги, я просто не могла этого сделать, не могла, и все тут. И я начала склоняться в пользу того, что, в моем представлении (как ни поразительно), выглядело меньшим из двух зол.
– Послушай, Эли… я пойду в подвал. Ты оставайся здесь и разговаривай с ней.
– Точно?
Я кивнула, хотя внутри все сжалось, и в этот момент дверь отворилась и наша жуткая хозяйка внесла в комнату поднос с чаем, а вовсе не топор или кухонный нож для разделки мяса. Я немного успокоилась. Впрочем, вероятность смертельной отравы в чае никуда не исчезла.
– Угощайтесь. Вот вам две большие кружки. – Прежде чем разлить чай, она несколькими круговыми движениями встряхнула заварочный чайник. – Ага! (Заметила, что Элисон перебралась к большой картине.) Любуешься моим произведением, да?
– Это вы нарисовали? – Элисон была потрясена.
– Все картины в этом доме написаны мною.
– Круто. И что это за место?
Не выпуская чайник из рук, Птичья Женщина подошла к Элисон и склонилась к холсту. Вопреки моим терзаниям, я тоже невольно уставилась на картину. Теперь, вглядевшись, я различила невзрачное поле с поникшей травой под грозовым, затянутым тучами небом, но написано все это было столь жирными резкими мазками, что на первый взгляд картина выглядела серо-черным хаосом.
