Андрей Портнов - Автово
Комнату я подмел, но соскребывать говно отказался, решив оставить это на завтра в качестве развлечения. А пока неплохо бы и поужинать.
Чай уже вскипел, и, разложив вокруг себя всевозможной еды, мы принялись есть и пересказывать друг другу подробности последних дней.
Мы уже почти поели, как к нам кто-то постучался. Это была Катя.
— Ну, как тут вы устроились? — весело прощебетала она. За ней показались Лариса и Галя.
— Вот, пришли посмотреть как тут и чего.
— А никак, тесновато, — сказал я.
— Да нормально всё, жить можно.
— Ну-ну, поживем — увидим.
В этот же день мы получили постельное бельё. И после того, как мы более-менее разобрались с чемоданами, сразу же стали расстилать постель. После этого комната приобрела даже какой-то жилой вид. По крайней мере, не было видно этих голых пружинных кроватей.
— А что, — подумал я, — действительно, ничего, жить можно. Может быть, со временем даже привыкнем.
Итак, устроившись в какой-то мере, я пошёл посмотреть, как там дела у других.
У девчонок было «немного» холодновато, так как в одном месте был выбит небольшой кусок стекла в окне. Интересно, что, когда мы проверяли комнату, все стёкла были целыми. Чтобы хоть как-то удержать тепло, они с чьей-то помощью натянули на окно одеяло. У нас многие привезли одеяла с собой, так что казённого было не жалко.
Татарско-казахская комната поступила точно также. В итоге и в 323-ей и в 211-ой без электрической лампочки существовать было нельзя, так как без неё всё превращалось в ад кромешный.
В 209-ой всё было по-другому. Все стёкла были на месте, была даже лампочка, но вот розетка ни за что не желала давать электричества. Поэтому они (обитатели 209-ой — Чеченев, Паша и Коммунист) то и дело бегали к другим кипятить воду.
В 303-ей было всё, и даже то, чего не было в других комнатах. У них был мерзкий душок, так как почти напротив них находился мужской туалет. Вообще, здесь в общежитии на каждом этаже (со 2-го по 5-ый) находилось по 4 санузла, и что интересно — из них только 2 были спаренными (М и Ж), а другие — только мужские. Так что в этом смысле нам, так сказать, повезло.
Итак, 303-я спокойненько себе наслаждалась местными ароматами и пряностями, в то время как другие, обманутые жестокой судьбой, были лишены этого удовольствия.
В комнате Игоря и Рябушко было прохладно, что объяснялось наличием балкона, а стало быть, лишних щелей. Кроме того, 212а находилась как раз напротив запасной лестницы, так что сквознячок им был обещан. И только теперь я понял, что наша 214-ая лучше 212а во многих отношениях.
Так, гуляя по коридору из одной комнаты в другую, я снова столкнулся с Катькой, которая занималась тем же.
— Ну, и как тебе всё? — полюбопытствовал я.
— Да ничё!
— Слушай, да тут ведь совсем жить невозможно — всё серое, грязное как в сарае.
— А ты чего хотел? Чего ты ожидал? Я лично всё себе так и представляла и мне здесь даже нравится!
— А мне нет. Я домой хочу. Мне кажется, что я здесь долго не протяну.
— Ну, ты даешь! Ты ведь из нас больше всех хотел ехать в Питер, уже все уши прожужжал за эти полгода. Кроме тебя сюда так сильно никто не хотел. Некоторые даже боялись. И вдруг на тебе! Теперь он домой хочет.
— Но ведь я представлял себе всё по-другому! А здесь полная противоположность моему воображению.
— А кто виноват, что ты у нас такой идеалист? И что ты себе представлял — гостиничный «люкс»?
— Нет, но…
— Пойми, это — общага. Здесь всё мерзко, зато весело.
И, улыбнувшись, она поскакала по коридору дальше…
Почти все уже побывали друг у друга в гостях, пересказали по сотому разу о своих впечатлениях и, наконец-то, собрались лечь спать. Спать в первый раз в этом сарае.
Было ужасно холодно. За окном уже было темно и мороз около 30 градусов. В комнате было чуть теплее. Я совершенно не мог себе представить, как же в такую холодрыгу можно уснуть. Владик с Рудиком думали о том же. В конце-концов спать решили в одежде, нацепив на себя всё, что было можно кроме, разумеется, пальто. Хотя, если хорошенько подумать, и в пальто было бы неплохо. И в связи с этим эту первую ночь я решил спать на казённых простынях. Дело в том, что все мы приехали со своим спальным бельём. Хотя нам и выдали всем без исключения по новому комплекту белья с бирками, но чувство брезгливости к казённому белью, у меня, например, это не отбило. И только боясь запачкать своё бельё зимней одеждой, я решился на этот отчаянный шаг.
Итак, все мы втроём рылись в своих чемоданах в поисках тёплых вещей. Я сразу же нацепил на себя футболку, тельняшку, свитер, безрукавку, на ноги натянул 2 или 3 трико, 2 пары носков и, наконец-то, лёг на свою кровать, которая находилась возле самого окна.
Полежав немного, я почувствовал сильный пронизывающий ветер и, почти увидел сквозняк, гуляющей по нашей комнате.
— Ребята, — сказал я, — у меня такое чувство, что наше окно… как бы это поприличней, не совсем… э-э-э… целое.
— Сейчас посмотрю, — сказал Владик, встал и подошёл к окну.
— Ого, — сказал он через некоторое время после того, как водрузил очки себе на нос, — да здесь стекло лопнуло, наверное, от мороза.
Ну, что ж, вполне возможно, сегодня Питер встречал нас на редкость скверной погодой.
— Это всё вы мороз из Астрахани понавезли, — почему-то сказал я, а немного подумав, добавил. — Сейчас пластырь дам, у меня его полно. Постарайся заклеить трещины.
Пришлось снова рыться в чемоданах. Через некоторое время Владик уже с моим пластырем стоял у окна и протягивал к нему ручонки. И тут послышался звон разбитого стекла.
— Ой, я тут случайно нажал, а оно как выпадет.
Владик натянул на себя виноватую гримасу и смотрел на нас, ожидая чего-то.
— То-то я гляжу — вроде бы теплее сразу стало! — меня начала бить мелкая дрожь.
Владик спохватился и начал действовать.
— Да тут совсем небольшой осколок величиной с Димин кулачёк. Сейчас я его достану и осторожно залеплю.
— Только бы не в меня, — пронеслось у меня в голове.
На этот раз Владику повезло. Эту уникальную операцию он завершил великолепно.
Итак, опять был потушен свет, снова мы лежали в этих гамаках, накрывшись чёрти чем и дрожали от холода.
— Кажется, я заболеваю, — подумал я, чувствуя, что меня начинает потихоньку знобить. Заснуть я пытался всеми силами, успокаивая себя тем, что всё это только на одну ночь, что завтра мы основательно заклеим окно и, в конце концов, за день надышим, но ничего не получалось. Сон не шёл.
— А вот интересно, — подумал я, — мы с Владиком тут как-то болтаем, беспокоимся, а Рудик — ему что, всё безразлично? Почему он ничего не говорит, Ах, он, наверное, уже всё. Замёрз, бедняга. Надо его разбудить.
И только я подумал об этом, как вдруг в темноте раздался замогильный голос:
— Владик, а ты хорошо окно заклеил? По-моему ещё сильнее дует. Ну-ка, я посмотрю.
Дима встал с кровати и медленно стал подбираться к окну.
— Сейчас посмотрю.
Ох, знал ли я, знал ли Владик, знал ли сам Дима, что именно сейчас он блестящим аккордом завершит и без того уже прекрасно начатую культурно-массово-развлекательную программу на сегодня, которая и без того просто поражала репертуаром.
— Сейчас, сейчас.
Мне было уже не интересно, что там сейчас ощупывает Рудик, мне лишь хотелось уснуть и забыться. Поэтому я повернулся на другой бок и закрыл глаза, как вдруг ужасный грохот заставил нас с Владиком приподнять свои головы и в недоумении уставиться на Рудика.
— Ба-а-а! Упало! Чего это оно упало? И что же теперь делать? — медленно, почти нараспев, сказал он.
— Чего упало? — заорал я, хотя уже догадывался что, по внезапно сильному порыву ветра и обжигающему морозу.
— Я только руками к нему прикоснулся, а оно как «хрясь»… и упало. Ба-а-а!
— Много что ли упало? — подключился Владик, уже вскочив с кровати и включив свет.
— Да чуть-чуть побольше прежнего.
Как в кошмарном сне я ползком по кровати добрался до этого чёртового окна и в конвульсиях упал снова.
То, что я увидел, ужаснуло меня до такой степени, что я уже стал подумывать о ближайшем переходе в мир иной.
Одна треть большого оконного стекла была выбита вчистую. Эта дыра просто поражала своими размерами.
— Это — конец! — подумал я. И тут безумный приступ ярости охватил меня.
— Идиоты, — я говорил уже почему-то во множественном числе, — ну, спасибо, удружили! Заклеить что ли нормально нельзя было?! Идиоты, больные! Вот сдохну сегодня ночью, будете знать!
Чего они будут знать, я не уточнял, но в том же духе продолжал пороть очередную чушь. Ещё бы немного, и я стал бы биться в истерике как эпилептик. Я чувствовал, как меня душат слезы, хотя наружу не прорвалась ни одна слезинка. Терпение моё было лопнуто. Я думал, что смирился с окружающими меня условиями, но оказалось, что это далеко не так.
