Анна Караваева - Родина
— Ну, а разве это не так? — вскинулся было Артем, пытаясь скрыть смущение.
— Ах, но разве дело только в том, чтобы руки человека точили, шлифовали и сваривали? — вдруг нашлась Соня. — Дело в том, чтобы он и головой работал, и вперед стремился! Чтобы сознание помогало работать. Понимаете?
— Верно, верно, — негромко сказал знакомый голос, и все увидели Пластунова.
Он стоял неподалеку, старательно набивая трубочку и будто рассеянно, между прочим, наблюдая за всем происходящим.
— Эх, Артем, Артем! — громко усмехнулся Пластунов, провожая взглядом сизые клубочки дыма своей трубки. — Есть технология книжная и есть, брат, живая, понимаешь, живая, которой управляют люди. Ты вот-вот не дотянул, не вгляделся в человека — и пропала, брат, твоя технология. Вот какая штука!
Потом, улыбнувшись Соне, Пластунов уверенно сказал:
— Теперь вы, Соня Челищева, глубже представляете себе, что значит быть бригадиром!
Соня еще ничего не успела ему ответить, как Пластунов спросил, ни к кому не обращаясь:
— Кто знает, хорошая картина идет в кино?
— «Дочь моряка», довоенная… — пискнула Верочка.
Артем так глянул на нее, что она испуганно захлопнула рот ладошкой.
— Пойдем-ка и мы в кино, — предложила Соня Шаниным и, обернувшись к Сереже, сухо пообещала: — А с остальными у меня вечером будет ин-те-ресный разговор.
— Да ведь я… — начал было Сережа, но оглянулся на Артема, шмыгнул носом и уныло вышел в коридор.
— Артемчик, — робко позвала жена.
Артем отмахнулся и усталой походкой пошел к выходу. Верочка взяла его под руку, сначала неловко, потом смелее прижалась к нему плечом. Артем скосил глаза в другую сторону, но продолжал итти под руку с ней.
Достаются же другим умные и красивые жены, с которыми можно посоветоваться, поговорить серьезно, по душам! Ну почему бы ему в свое время не влюбиться в умную и энергичную девушку, которой бы он гордился? Так нет, его угораздило влюбиться в балованую дочку взбалмошной матери!
— Почему ты молчишь? — вспылила жена. — Я не могу этого терпеть!
— Ну ладно, ладно, — миролюбиво буркнул Артем и покорно подумал:
«Нет, уж такая мне досталась судьба!»
Впереди Сони Челищевой сидел рослый детина в шапке-ушанке, которая закрывала от нее картину.
— Плохо видно, Сонечка? — прошептала Юля и тихонько стиснула ее руку.
Соня молча кивнула. Тогда Юля положила руку на плечо рослого детины и произнесла решительным шепотом:
— Товарищ, снимите шапку!
— Это с какой же стати? — фыркнул было обладатель ушанки.
— Я вам говорю: снимите шапку, а то наш бригадир из-за вас ничего не увидит и не отдохнет, как надо, еще повелительнее зашептала Юля.
Когда рослый детина снял свою ушанку, Ольга Петровна прошелестела на ухо Соне:
— Смотрите, как осмелела наша пичужка!
Соня с улыбкой кивнула ей.
На экране качалась палуба теплохода, обливаемая штормовой волной. Молодая девушка в клеенчатом плаще шагала наперекор качке и ветру. Крупные брызги хлестали ей в лицо, плащ на ней блестел, как полированный металл, вода струилась с ее головы и плеч, а она все шла, и ее маленькие сильные ноги разбивали перекатывающуюся от стены до борта шальную волну.
«Да, да, пока человек не умеет итти наперекор буре, он живет боязливо, как слабая пичужка. Но ведь те, у кого есть сила, должны же видеть, что он слаб! Конечно, должны делиться с ним своей силой, по-человечески, по-рабочему. До сегодняшнего случая я бы и не знала, до какой степени слаба Юля! Но почему же ты, Артем — комсорг! — и я, бригадир, не замечали этого? Значит, надо учиться, постоянно учиться все замечать. Пластунов не зря мне сказал: «Теперь вы глубже представляете себе, что значит быть бригадиром».
Соне вспомнился сегодняшний разговор и с Анастасией Кузьминой, — тоже ведь «слабое звено» в ее бригаде!
«Ей мы тоже смелости прибавили! Пожалуй, теперь уж я могу называться бригадиром!»
— Что, Сонечка? — шепнула Юля.
Соня только крепко сжала ее руку.
Ровно в восемь вечера в большом зале клуба заиграл военный оркестр. Публика собралась быстро, и не прошло четверти часа, как известный всей Лесогорской округе затейщик по прозвищу «вечный шафер Шурочка» уже собрал для начала большой хоровод и приказал оркестру играть «Метелицу». Молодые голоса пели, а сам «Шурочка, вечный шафер», пожилой, лысенький, чахоточного вида маленький брюнетик, стоял в центре круга и восторженно размахивал обеими руками. «Вечным шафером» его прозвали за его исключительно живое участие во множестве лесогорских свадеб в течение добрых двух десятков лет. Он шаферил, как говорили в Лесогорске, на свадьбах всех своих приятелей, племянников и племянниц, но сам так и не удосужился жениться. Свадьбы, именины, заводские «вечорки» были его стихией. Он был мастер на все руки, когда дело шло о веселье: играл на рояле и на баяне, танцевал все старинные и новые танцы придумывал игры и шарады, произносил остроумные застольные речи, пел хрипловатым, но довольно приятным тенорком и был личностью вполне анекдотической. Ему было уже под пятьдесят, а он все резвился, как юноша, и мало кто знал даже его отчество — Никифорович. В Лесогорске была даже поговорка: «Не прошаферись, как Шурочка». Служебное положение его было скромное: делопроизводитель в завкоме, — да, впрочем, и сам он, считая себя натурой поэтической, по собственному признанию, не стремился к высоким постам. Злые языки утверждали, что все попытки Шурочки-шафера жениться уже давно потерпели крах: невесты стеснялись выходить за этого «анекдотического типа», за «вечного шафера», которого, к тому же, все считали по службе неудачником. Смех сказать: у человека уже седые виски, а он выполняет ту же работу, что и зеленая молодежь. Но на свадебных и иных торжествах Шурочка-шафер был незаменим, он управлял весельем, вдохновлял всех и наслаждался сам.
— Рум-ба!.. Месье и медам! Рум-м-б-ба!.. Пра-а-шу-у! — раздавался его хрипловатый тенорок, а пары энергично притопывали по заводскому паркету.
— Дорвался Шурочка-шафер до веселья! — добродушно засмеялся Иван Степанович Лосев. — Смотри, Таня, какие он коленца выкидывает!
Таня бледно улыбнулась. Сегодня был один из первых ее выходов «на люди» после рождения ребенка. Родители с трудом уговорили ее пойти на танцы: нельзя же, в самом деле, молодой женщине, кормящей матери, целыми днями томиться ожиданием и тревожиться. Только доводами, что дурное настроение матери вредно отзовется на здоровье ребенка, Лосевы заставили дочь прервать свое «монастырское сидение».
Обмахиваясь зеленым платочком, «вечный шафер» ревниво следил за выполнением танцевального ритуала.
— Товарищ старший лейтенант! Умоляю вас… — страдающим голосом говорил он, следуя по пятам за молодым здоровяком с четырьмя орденами на широкой груди. — Умоляю вас, как военного человека, не теряйте ритма… левой ногой вы делаете фо па… что значит по-русски — ложный шаг… Левой ногой точнее, точнее… вот так, так! Мерси, товарищ старший лейтенант!..
Через несколько минут «вечный шафер» тем же страдающим голосом выговаривал:
— Товарищ младший лейтенант, умоляю вас, как военного человека: зачем вы, простите, правую ногу… э… как бы везете за собой?.. Ах, товарищ, надо быть танцевальнее!..
— И все на военных кидается! — расхохотался подполковник-танкист Николай Квашин, плечистый, плотный мужчина с широким, курносоватым лицом, покрытым золотистым пушком.
— Где вы такого энтузиаста разыскали? — следя глазами за неутомимым Шурочкой, смеялся Квашин.
Когда Иван Степанович рассказал ему о «вечном шафере», Квашин весело напророчил:
— Ну, будет этому весельчаку работы после окончания войны!.. Хотел бы я потом в моем сибирском городке такого занятного человека найти, — пусть на моей свадьбе танцами распоряжается!
— Не женаты еще, Николай Андреич? — спросил Лосев.
— Да вот… не успел… и даже невесты не имею… — улыбнулся Квашин.
Он все посматривал на молчаливую Таню, не зная, как завязать с ней разговор. Если бы она была девушкой, Квашин посчитал бы встречу с ней «за судьбу свою», — все в ней изумляло его: глубокая синева глаз, строгое выражение маленького рта, печальная мечтательность.
«Ундина! — думал он. — Вот бы мне такую найти!»
Никому не признаваясь, Николай Квашин чувствовал себя виноватым перед Таней. Год назад, не проверив слухов, он написал Тане, что ее муж капитан-танкист Сергей Панков «погиб смертью храбрых». Квашин написал это, следуя обещанию, которым обменялись два товарища-фронтовика: на случай гибели одного из них другой должен был известить об этом семью погибшего. Желая предупредить получение «похоронной», Квашин послал Тане свое душевное письмо, но, что греха таить, поторопился и невольно причинил ей много страданий. В Лесогорск Николай Квашин приехал по фронтовому заданию — формировать новую дивизию. Встреча с Сергеем, которого он никак не чаял видеть живым, получилась сердечной, шумной, оба друга выпили «по баночке» — «за Сталинград и скорейший разгром фашистских гадов». Четыре дня назад Квашин вместе с Таней проводил Сергея с очередным эшелоном танков на фронт. Когда дымок паровоза скрылся уже из глаз, Квашин предложил Тане довезти ее до дому. Она отказалась, лицо ее было сурово, в глазах стояли слезы. Квашину вдруг стало неловко, что он, здоровый, остался в тылу, а Сергей Панков, однорукий, повез танки на фронт.
