Анна Караваева - Родина
— Ну как, похоже на нас, Сергей, а? — спрашивал сменщика Нечпорук.
— Что ж, если человек себя узнает, значит все верно, — сдержанно похвалил Ланских, но улыбка, мелькавшая в его голубых глазах, говорила о том, что Ланских не просто смотрит, а вспоминает целую историю того, как могло возникнуть это крепкое рукопожатие.
Было что вспомнить и Нечпоруку. Пожалуй, в первую очередь именно ему.
Нечпоруку привиделся сейчас не этот молодец с растрепанными черными кудрями и белозубой улыбкой, крепко пожимающий руку Сергея Ланских, а он сам, каким он был год назад: мрачный, полный гнева и обиды, избалованный «южный сталевар», эвакуированный из-под Ростова в Лесогорск. Сначала разгневала его старая, допотопная печь, «мартын № 2», а еще больше взбесило его, что «уральский тихоня» Сергей Ланских чему-то, оказывается, может его учить у этой «божьей печурки». Смех подумать! Исподволь, с неистощимым терпением, Ланских заставил Нечпорука поверить, что «уральский тихоня» не собирается «подсиживать» «южного сталевара», а напротив, намерен помогать ему, так как забота у них общая, государственная. Он открывал Нечпоруку все «секреты» своего опыта в большом и малом, приучая своего сменщика к мысли, что мастерство — это общее богатство, что тот, кто его «прижимает к своему боку», — жадный и ограниченный человек, не понимающий, в какое время он живет. Когда перешли работать в новый цех, Ланских и Нечпорук стали «зачинателями школы скоростных плавок» на Лесогорском заводе. Как мастера танковой стали, они оба в дни Великой Отечественной войны стали своим мастерством воспитывать других: и тех людей, которые слабее их в работе, и тех, которые еще просто молоды.
Нечпорук смотрел на большой лист ватмана и видел себя как бы в зеркале жизни, которое по-своему, особенным образом, говорило ему: «Сила твоя возросла потому, что ты осознал ее и научился служить ею другим».
Пластунов дольше всех из заводского начальства задержался на выставке. Попыхивая трубочкой, он неторопливо шагал рядом с прихрамывающим Ракитным.
— Да, вижу: жаден, жаден наш новоприбывший! Успели на заводе потолкаться, успели людей заприметить!
— Успел лишь благодаря вашей и директора помощи, Дмитрий Никитич. А что жаден я — с этим соглашусь. Видеть лицо народа в дни тягчайших испытаний…
Пластунов вдруг сделал ему знак помолчать и подошел поближе к двум беседующим, которые стояли к ним спиной.
— Узнал, узнал, — насмешливо и в нос говорил Алексей Никонович, небрежно кивая на стену. — Это бригаду Челищевой изобразили. Без году неделя, как она здесь, и уже нате-ка, красуется! Видишь, Мамыкин?
— Вижу, — отвечал Мамыкин, оправляя сиреневый галстук. — Хитрая девчонка, должно быть!
— А это еще что-о?! — возмущенно протянул Алексей Никонович. — Смотрите, какую богородицу с младенцем нам показывают!
Выпятив румяные губы, он прочел вслух:
— «Настя Кузьмина с сыном».
Женщина из Сталинграда, Анастасия Кузьмина, смотрела со стены полными слез глазами. На левой ее руке лежала головка ребенка с темными пушистыми волосиками, а правой рукой мать прижимала к себе детское тельце, хрупкость которого ощущалась под складками жиденького пестрого одеяла. Печальным раздумьем дышала каждая черта ее осунувшегося лица с пятнами румянца. В глубине, в багровой дымке, чернели железные остовы конструкций, а под ними пылали дуги электродов, белой каленой мошкарой летели вверх искры. Мать кормила ребенка. Она вышла к своему ребенку из жаркого воздуха электросварки.
Не вникая в содержание картины, Алексей Никонович продолжал говорить самоуверенным тоном:
— Вот здесь сталевар своего товарища поздравляет, — это бывает, это правда. А эта тоскующая мамаша с растрепанной головой — разве это наш стиль?.. И кому это нужно, Мамыкин, а?
— Это нужно потому, что тоже правда, — вмешался Пластунов. — Вот как оно бывает, товарищ Тербенев: у женщины горе большое, а она, покормив ребенка, все-таки работать пойдет и будет стараться изо всех сил. Так сейчас миллионы людей живут, — и Пластунов, отмахнувшись, отошел вместе с художником.
После всех подошли к портрету Глафира Лебедева и Анастасия Кузьмина.
— Слыхала ты, как Пластунов-то понадеялся на тебя: работать, говорит, пойдет. Потому мы тебе и сочувствуем! Да подбодрись ты, Настя!.. Вон Соня Челищева идет!
— Что случилось? — забеспокоилась сразу Соня.
— Да вот Настя у нас все тоскует… — заговорила Глафира. — Вы, Сонечка, девушка молоденькая, вы всей муки материнской представить себе не можете. На картинке-то ее очень правильно изобразили: Настя ведь каждый день плачет, когда сына кормит…
— Плачет? — повторила Соня, поднимая брови и вопросительно глядя на Анастасию. — Почему же вы плачете, Настенька? Ведь ребенка приносят к вам в назначенный час.
— Ох… Душа у меня болит, когда я его от груди отрываю. Он еще слабенький, кушать быстро не может, а я тороплюсь… Вы все, может быть, ждете меня… и сердитесь, что я… — и Кузьмина, окончательно запутавшись, опустила голову.
— Что вы, Настенька! — горячо сказала Соня. — Да разве мы могли бы из-за ребенка сердиться на вас?
Соня кивнула на портрет и вдруг, вспыхнув до корней волос, подумала:
«Вот, значит, почему у ней часто работа на месте стояла!..»
— Настенька, милая, я очень, очень вас прошу, — заговорила Соня и обняла Кузьмину, — никогда не думайте так! Кормите малыша и не смейте торопиться… Ах, какая же вы чудачка! Ведь когда вы будете уверены, что он вполне насытился, у вас настроение сразу поднимется…
— И работа ладнее пойдет, — добавила Глафира.
— Да, уж это, конечно… — произнесла, облегченно вздыхая, Кузьмина и подняла на Соню ясные, робко улыбающиеся глаза.
Вдруг раздался чей-то свист. Соня увидела, что свистел Сережа Возчий. Его лисья мордочка, юркая фигурка и резкий, хохочущий голос выражали самое неприкрытое злорадство.
— Наша знаменитая стахановка Юлечка прибыла полюбоваться на свой портретик… фью-ю-у!
— Просим, просим! — глупо закричала завитая, как ангел, Верочка Сбоева и хлестко захлопала в ладоши.
Кругом хохотали и острили. Навстречу Соне быстро шла Юля, дрожащая, бледная, с блуждающим взглядом.
— Отстаньте вы от меня, бессовестные!
— Что здесь происходит? — повелительно крикнула Соня. — Сергей, почему ты свистишь, как хулиган? Почему Юля плачет?
— Да вот она, видите, не на свое место села, — сразу сбавил тон Сережа, указывая на акварель.
— А, вот в чем дело! — поняла Соня, вглядываясь в знакомое, но и необычайное лицо Юли на акварели.
Прекрасны были не только юные черты его и нежная прелесть красок, прекрасен был внутренний свет, который сиял в ее сине-фиалковых глазах. Казалось, розовые, как лепестки шиповника, уста ее готовились обрадовать людей какими-то словами и надеждами, которыми владела только она.
— Вот, скажите пожалуйста, сидит, как святая куколка! — шипела за чьей-то спиной Верочка.
— Зависть в вас говорит, гадкая зависть! — сразу возненавидя ее, крикнула Соня, будто бросаясь в бой. Ничего страшного не произошло. Что вы напали на Юлю Шанину? Смотрите, здесь наша учебная бригада электросварщиц. Мы еще только зарабатываем самостоятельность, а художник уже зарисовал нас, поверил нам, увидел наше будущее. По-ве-рил в нас, понимаете? И Юле он тоже поверил: она может быть такой, какой он ее нарисовал. И она будет такой. Верно, Юля?
— Да! Буду! — И Юля обняла Соню, смелея с каждым своим словом. — Да! Я буду такой, как Соня говорит. А вы думаете, что надо мной только издеваться можно?
— Юлька! Юленька! — раздался испуганный голос Ольги Петровны.
Тетка схватила было Юлю за руку, но девушка только улыбнулась.
— Ничего, тетя Оля, все разъяснилось.
— Ну… слава богу! — облегченно вздохнула Ольга Петровна. — Мы с Юлькой только на минутку разминулись. Я к киоску подошла, газированной воды с сиропом выпить. А мне говорят: «Кажется, вашу Юлю бьют!»
— Ну что вы! — строго поправила Соня. — Разве я, бригадир, позволю? Ты куда? — вдруг резко спросила она и схватила за рукав Сережу, который юркнул было за колонну.
— Вот видите, Артем Иваныч, — обратилась Соня к Сбоеву, — этот юнец понимает, что обижать слабых гадко, и все-таки он это сделал…
— Ну и сделал, допустим, — кипятился Сережа. — Но ведь я не один… мы все, кроме Сунцова, были против нее… вот против этой (он кивнул на Юлю). И вы, Артем Иванович, сколько раз с нами соглашались.
— Что-о? — Артем чуть не подпрыгнул. — Это когда же я с вами соглашался? И, позволь, в чем, как?
— Да вот насчет этого самого дела и соглашались… Мы с Чувилевым говорили: «Надо ее проучить!» А вы нам советовали: «Проучите, проучите! Она-де, Юля Шанина, у нас в механическом никудышно точила и на сварке варить не научилась».
