Поколение - Николай Владимирович Курочкин
— До тех пор, пока существует красная рыба, до тех пор и браконьеры не переведутся, — доверительно сообщил Клыков. — Красная рыба — это ведь не просто жратва и не деньги, а значительнее этого. Вообще, что такое жизнь? — Все притихли, перестали жевать. — Жизнь, я вам скажу, — это воз красной рыбы, и каждый старается урвать с него, сколько может. Для меня, если хотите, красная рыба — символ чего-то такого…
— Скоро одни символы и останутся, ими и будем питаться, — надоедал дедок.
Тишкову стало жаль красную рыбу. Из какого далека плывет! А для чего? Для того чтобы оставить потомство и умереть. Закон природы. Оставить потомство удается одной из ста, а умереть — всем. Сколько врагов! В Тихом океане, в Японском море — хитроумные японцы с неводом, по Амуру, по многочисленным его притокам — мы да китайцы со своими крючками и сетками. И вот ведь патриотизм! — преодолеет тысячи километров, но непременно вернется в родную речушку, ключ родной, где когда-то сама вывелась из икринки. Ее враги не только люди — рыбы же, птицы, зверье. Прав Клыков, всякий норовит урвать с воза свое.
Неделю как шла кета. Город будоражило. Идет, идет, — повторялось на все лады. Кетовый сладчайший дух уже царил в загородных автобусах, исходя от выпуклых, взмокревших снизу рюкзаков. И уже у ларьков, в изобилии торгующих таежным пивом, кто-либо из бичеватых на вид, бывалых мужичков доставал из кармана штанов завернутый в масляно-пожелтевшую ветхую газетку кусок рыбы нынешнего посола, отрывал шматок товарищу и всем, кто пожелает… Браконьеры тачали снасти. Рыбнадзор совместно с милицией и порознь устраивал грандиозные рейды. По берегам воровато сновали закупщики, платили по пятерке, по восемь за штуку причалившим на минуту — чтобы только разменять рыбу на деньги — отчаянным головам.
Жена Тишкова тоже подумывала, как бы засолить несколько штук на зиму, собиралась съездить в Бычиху к матери, там с рыбой проще. Но Тишков отсоветовал: подождем, может, госторговля выбросит.
Выехали в два ночи. Тишков плохо представлял куда. Смертельно хотелось спать. Не доезжая моста, свернули с дороги. Нехотя ползла под колеса кочкастая, покрытая бурой травой земля. Серой стеной вздымался тальник. «Уазик» мотало, как шлюпку в жестокий шторм. Еще раз качнуло, встали. В тишине прорезалось журчание реки.
Открыв дверцу, Тишков чуть не ступил в воду. Подернутая мелкой рябью река посверкивала кроваво-красными бликами: на другом берегу горел костер. Оттуда доносились приглушенные голоса. Но вот языки пламени приникли к земле, спрятались. Видимо, в костер плеснули водой. И голоса стихли, будто и их притушили.
— Накроем, никуда не денутся, — выразил надежду Владим Иваныч.
Погнали к мосту. Километров пять до него, не больше. Пролетели над сонной, взблескивающей серебром рекой, глухо прохлопали под колесами доски моста. Газанули по берегу, чудом не врубившись в кусты, круто вывернули к воде… Никого. Дымятся угли наспех залитого костра, валяется бутылка из-под «бормотухи».
— Эй вы! — потрясая кулаком в темноту, крикнул Клыков. — Немедленно выходите!!!
— Ху-ху не хо-хо??!! — послышался на это недвусмысленный ответ. Орали с другого берега, то есть оттуда, где они только что были.
— Все ясно, у этих сволочуг лодка — переплыли.
Васюта бегал вдоль берега, пробовал сапогом воду.
— Гребите сюда, а то хуже будет!
— Тебе надо — ты и греби! Нам и здесь хорошо!
— Давай, ребята, заводи «казанку», — нарочито громко скомандовал Клыков.
В машину и снова к мосту. От моста по берегу к тому месту, где только что орали браконьеры… И снова никого.
— Клыык!!! — доносилось с другого берега. — Заводи «казанку», плыви к нам! — И всплеск, словно рыба хвостом, ныряла в воду пустая бутылка.
Попробовали потихоньку, не включая фар, подкравшись, застать врасплох. Не получилось. Похоже, это все браконьеров только забавляло.
— Клыык!!! — дурным голосом орал заводила, остальные подхватывали: — Плыви к нам — у нас балы-ык!
И всякое в такой же степени остроумное.
Настроение упало. Тишков иначе себе представлял борьбу с браконьерством.
— Гоняемся, как кошка за своим хвостом, — сказал он, но Клыков проигнорировал робкую попытку покончить бесславную погоню.
Остановились, когда сильно тряхнуло на кочке и Клыков крепко боднул стекло. Сидели в темноте, скорбно молчали, и вдруг инспектор горько рассмеялся:
— Как же я сразу не допер?! Вот куда надо было ехать!
Поехали, куда надо было, километров за двадцать. Подкатили к высокой железнодорожной насыпи, как раз к тому месту, где ее дырявила арка путепровода. Насыпь отрезала реку с несколькими удобными для ловли красной рыбы тонями. Из арки, позвенькивая, вытекал ручеек.
— Пусть покуда ловят, — разрешил Клыков, — а мы малость покемарим. — И тут же тяжелая его челюсть отвисла, и он, запрокинув голову, всхрапнул.
Тишков, тоскуя о покое и тепле супружеской постели, привалился к жесткому сиденью, расстегнул немного «молнию» на куртке, поднял воротник, уткнулся в устроенное таким образом, обогреваемое собственным дыханием, гнездо. Тотчас занялось сонной истомой, деревянно занемело тело.
— А в прошлом году, пожалуй, как раз об эту пору мы с генералом Афиногеновым ходили на дикого кабана.
«Красиво живет, — додумал о Васюте Тишков, — а может, треплется, черт его разберет».
— …я и генерал — с нами были еще два полковника в папахах — залезли на дубы. Дубы, я те доложу, в три обхвата, а под ними желудей — прорва! Генерал говорит, в двадцать три тридцать, можете засечь время, сюда прибудет стадо упитанных кабанчиков. Стрелять не торопитесь, пусть немного потрескают желудей. Первый выстрел будет мой. Им я свалю секача, то есть ихнего предводителя, потому что если его не… он все стадо…
Что «все стадо», Тишков не слышал, окунулся в дрему, но в ту же минуту, может, только показалось, в ту, — раздалось: «та-та-та», — сначала тихо и не очень настойчиво, потом громче и назойливее, зататакал мотоцикл.
— Ага, первая ласточка! — Инспектор Клыков нащупал полевую сумку, в которой хранились акты.
Васюта достал из-под сиденья конфискованный в прошлом году у браконьера-пожарника фонарь, побежал с ним к арке, прильнул к стене, затаился. Тишков неуверенно подался за Васютой, встал рядом.
Мотоцикл, треща на всю округу, въехал в трубу путепровода. Васюта врубил фонарь — нещадный свет залил каменные своды, сглотнув хилый лучик «ижонка». Треск мотора, словно бы захлебнувшись в этом свете, перейдя на смущенный чих, замолк.
— Брось драндулет! — скомандовал Васюта. Видимо, общение с генералом не было напрасным. Голос четкий, с уверенной командирской нахрапистостью.
Браконьеры — их было двое — встали с мотоцикла, он не упал, а завалился набок, хлюпнув фарой и перекинутым через багажник мешком в ручей.
Тишков подошел, вернее, заставил себя подойти к
