Когда налетел норд-ост - Анатолий Иванович Мошковский
— Не забудьте получше смазать тавотом ролики! — крикнул он Курзанову, потом что-то втолковал появившемуся у лебедки под ходовой рубкой мотористу.
Виктор смотрел на них, слушал их крики и легкий посвист ветра и враз позабыл о молчаливой враждебности Шибанова. Он с наслаждением курил сигарету, чувствуя, как ветерок рвет и уносит выдыхаемый дым, поглядывал на бескрайнее синевато-серое, неровное от мелких волн море, приятно покачивавшее судно, щурился от яркого, нежаркого пока солнца, слушал хриплые крики редких чаек, и сердце его билось длинными радостными толчками. И вместе с этой не до конца еще осознанной радостью к нему приходила уверенность: все-таки он молодец — правильно сделал, что ушел в этот рейс на «Меч-рыбе»…
— Загораем? — раздался за спиной голос Перчихина. Он был в полосатой лыжной шапочке с болтающимся помпоном и в брезентовой куртке, неожиданно придавшей ему спортивный и бывалый вид. — Красиво? Дух захватывает?
— А тебе что, не очень?
— Нет, почему же… Но знаешь — привычка. — Перчихин достал из пачки сигарету и, приблизив к Виктору лицо, прикурил от его сигареты, и сделал он это совсем не случайно, а чтоб показать, что он не в обиде на Виктора за то, что тот вчера после ужина не дождался его, и что по-прежнему питает к нему доверие. Прикурив, Перчихин глубоко затянулся. — В первом рейсе все глазеют по сторонам, и правильно делают — поэтично, волны, ветер и чайки, а вот когда рейс не первый и начинаешь вкалывать по-настоящему, все становится на свои места и тебе уже не до красот природы… Впрочем, тебя это не касается: вкалывать тебе придется не за рыбоделом, а за столом. Будут же счастливцы, кого ты отметишь, — на весь Союз пойдет слава!.. («Он это в шутку или всерьез?» — подумал Виктор.) Обязательно подкинь своим читателям побольше заполярной романтики, чаек, волн, пены, незаходящего солнца и еще не забудь высоких заработков. После твоих статей, по замыслу пославшего тебя начальства, сюда должна хлынуть молодежь, чтоб испытать свои нравственные и физические силенки, да и помочь государству в добыче ценного пищевого продукта… Очень нужна здесь рабочая сила!
Виктор громко рассмеялся:
— Ну и тип ты! Тебе ли с твоими отвратительным характером и способностями заниматься черной работой на море?
Да, Виктор смеялся, но опять, как и вчера, что-то стало беспокоить его, потихоньку давить изнутри, мешать радоваться морю, чайкам, дальним берегам и невольно сбивать с нужного лада и настроя. И потом, Виктору было не совсем ясно, как Перчихин относится к нему.
— Никакой я не тип, Витечка, — ответил тот, — просто вижу все не так, как хотелось бы, а как оно есть. Писать можешь все, что от тебя требуют, но сам-то должен знать, почем все стоит. Рыбаку надо заработать, и побольше, чтобы получше обставить квартирку, если есть жена, чтобы получше одеться и напиться. Для этого и ходят в море и терпят тяготы, а не ради этой синевы и белокрылых чаек…
— А ты зачем ходишь в море? — посмотрел ему в глаза Виктор.
— И я хожу ради денег, — с невозмутимым спокойствием, вроде бы даже слегка любуясь своей откровенностью, ответил тот и щелчком выбросил в море сигарету, докуренную до самых пальцев. — А ты разве откажешься от положенного тебе гонорара за то, что напишешь о «Меч-рыбе»?
— Нет, зачем же… — замялся Виктор, — но я ведь приехал сюда не ради заработка…
— А кто тебя знает, зачем ты приехал… — Перчихин вдруг улыбнулся, подумав о чем-то своем, и Виктор понял; хорошо сделал, что не поспешил вчера открыть перед ним все карты: дружба дружбой, но что-то надо оставлять и при себе. — И командировочные небось получаешь, и оклад идет… Все мечтают, чтоб побольше загрести… Ну не надо, не обижайся, Витечка! Прости, если не то сказал… Я уж без выкрутасов и подхода, по-честному. Все мечтают, чтоб побольше, и я такой же. Какой дурак будет ходить за Полярным кругом, мерзнуть и мокнуть за так? Я тоже прилично зашибаю, но не спешу с деньгами в «Арктику» и в другие места. Денежки мне пригодятся на более важное, когда вернусь во Львов… Кому мы нужны без них? А пропивать… Нет. Ненавижу пьянчуг и толстокожих. За это кое-кто из команды меня не жалует. Хочешь, чтоб тебя любили, — будь как все, прими их образ мысли, опустись до них, и ты будешь свой парень, кореш и в чести… Ну как тебе штурманы? Как Лаврухин?
Виктор знал, что хотел услышать от него Перчихин, и сказал:
— Хорошие ребята. Свойские. Я уверен, что они ходят в море не только ради денег…
— Верь, пожалуйста… Кто тебе запрещает? — с вымученной улыбкой сказал Перчихин. — Тебе нужно в это верить, иначе не пойдет то, что ты напишешь, но сам-то, Витечка, ты должен знать, что нет таких в тралфлоте, да и в «Мурмансельди» днем с огнем не сыщешь. И никому здесь ни до кого нет дела, каждый думает о себе…
— Отойдите, ребята, — попросил Северьян Трифонович, растягивая возле них полотно трала, и они перешли на другой борт.
Мимо них то и дело проходили рыбаки, без особого любопытства поглядывали на Виктора и довольно неприязненно на Перчихина. Тот, видно, уже привык к этому и не обращал на них внимания. Впрочем, иногда обращал, когда проходили особенно нелюбимые им рыбаки: тогда по его лицу пробегала едва уловимая тень недоброжелательности. Но, видно, хуже всех относился к Перчихину, а заодно и к Виктору Гвоздарев. Неопрятный, в грязной стеганке с клочьями торчащей ваты, он злобно поглядывал на них.
Виктору стало неуютно и вроде бы зябко. Он поежился и осмотрелся. По правому борту уже черной тучей проходил крутой остров Кильдин, по левому — рыжела низкая полоса, очевидно, полуострова Рыбачьего. Кое-где по живому серому горизонту темнели дымки почти невидимых отсюда судов.
— Спустимся ко мне, — предложил Перчихин, — чего здесь торчать? Успеешь намерзнуться.
— Пошли.
Виктору вдруг захотелось тепла и уюта, хотя настроение было плохое. Как и в Мурманске, над ним нависла тень недовольства собой. И все сильней и отчетливей рождалось несогласие с Перчихиным: уж слишком легко и просто объясняет он все… Почему? Чтоб удобней было жить? Чтоб всегда казаться непогрешимым и правым? Чтоб доказать себе что-то? Но что в таком случае? Что?
В кубрике Перчихин мигом вытащил из чемодана колоду истрепанных карт и ушел в соседний кубрик кого-то позвать. Когда он открыл дверь, Виктор услышал переборы гитары и негромкое пение. Пел, без сомнения, Гена, ему кто-то подтягивал, и Виктор четко представил
