Когда налетел норд-ост - Анатолий Иванович Мошковский
Среди голосов не было слышно Перчихина. Чистенький, гладко причесанный, он сидел с края другого стола, за обе щеки уплетал кашу. Рядом с ним никого не было. Иногда Виктор ловил на себе его короткие взгляды. Странно, но за эти три часа, проведенные без него, Виктор стосковался по его голосу, по взгляду проницательных, холодноватых глаз.
Вдруг Виктор заметил, что Перчихин кивнул ему, явно приглашая выйти. Дескать, хватит торчать в салоне, допивай чай и выходи…
Виктор не спешил. В глазах Перчихина мелькнуло что-то похожее на досаду. «Каков он однако! Неужели он думает, что я без него никуда?»
Когда Лаврухин встал из-за стола и пошел к выходу, Виктор последовал за ним.
— Утром выйдем в открытое. — Лаврухин мечтательно облокотился о планшир и равнодушно, привычно посмотрел туда, где в тусклом таинственном свете незаходящего солнца расплывались контуры длинных крутых сопок, где изредка виднелись какие-то домики…
— Хорошо! — ответил Виктор, желая разговорить морского волка. — Хочу поскорей увидеть Баренцево… Оно в это время, кажется, не штормит?
— Случается, но редко… Жаль, что идем в такие близкие квадраты. Что такое Баренцево или Норвежское? Рядом, едва ли не за порогом дома плещутся. Сходить бы в Гвинейский залив или к Гренландии — это я понимаю…
— В другой раз, может, и сходите.
— Будем надеяться… Однако скоро моя вахта — пошли спать…
В каюте Лаврухин расстегнул «молнию» на рубахе тренировочного костюма, одним рывком сдернул ее с себя, и Виктор чуть не ахнул: его сильные смугловатые плечи, выпуклая грудь, заросшая густыми черными вьющимися волосами, руки — все было плотно покрыто самой изощренной татуировкой — каждый квадратный сантиметр работал!
Лаврухин не без самодовольства, впрочем, кажется, привычного, встретил его удивление и улыбнулся.
— Переборщил малость, да? — и сам же сказал в свое оправдание: — Грехи молодости, ничего… Зато дружки теперь называют меня Лаврухинской галереей, говорят, билеты надо продавать за обозрение…
— С удовольствием возьму, сколько с меня? — Виктор забрякал в кармане мелочью.
— Для школьников и пишущих о море вход бесплатный! — И он как бы невзначай повернулся к Виктору спиной — спина была разделана почище груди! Стройные, с безупречными фигурами женщины в мини-купальниках (купальники, судя по всему, были наколоты позже) в картинных позах, скрестив ноги и закинув за голову руки, глядели куда-то вперед; в крутых волнах ныряли длинноволосые и, естественно, без купальников, русалки, спасая моряков с тонущего парусного судна; в воздухе, изящно изогнувшись, летела ныряльщица…
— Ну как? — спросил Лаврухин.
— Ошеломительно! Ни разу не видел в таком количестве… Небось больно было, когда кололи.
— Мало ли что было! Моряк должен быть терпеливым… Все это у меня с времен мореходки. Большой мастер делал, почище Пиросмани, деньги хорошие брал: у него своя расценка за каждый рисунок. Обобрал меня как липку, впроголодь жил целый месяц… Зато, когда поехал в родные края, где и речки-то порядочной нет, был первым человеком в радиусе сорока километров. А детишки табунами за мной ходили: «Дяденька, ну будь добр, покажи!..»
Третий штурман двумя рывками сдернул с себя тренировочные брюки, и Виктор на этот раз ахнул: ноги Лаврухина тоже не пощадила художественная игла мастера — левая нога была посвящена морским пернатым: парящим в небе чайкам, стремительным альбатросам и реющим между тучами и морем буревестникам; правая нога была безраздельно отдана морскому животному миру: дельфинам, акулам, звездам, крабам…
— Фантастика! Вы, наверно, чемпион мира по этой части!
— Не все еще… — слегка смущаясь, хотя смущение было привычным, немножко наигранным, сказал Лаврухин. — И на ягодицах место не пустует, но это в другой раз, когда мы с вами сходим в судовую баню… Все. Представление окончено. Спать! — Он тут же забрался в койку, натянул на голубого водолаза на правом плече одеяло, отвернулся к переборке и почти сразу засопел.
Виктор присел за стол, впервые за этот день вытащил из кармана блокнот и принялся писать. Спустя час он спрятал блокнот, разделся и полез через деревянный бортик на свою верхнюю койку. Лежать за шторкой, которую он задернул, было удобно, бортик надежно защищал его от падения во сне. Виктор опять подумал о близости Баренцева моря, и от этих мыслей холодок потек между лопаток: как оно встретит его — тишиной или штормом? Вот будет стыд, если с ним случится то же, что и с его предшественником!.. И опять подумал о Тане. Все-таки она прочно вошла в его сердце.
Он вспомнил день, когда произошла размолвка. Из театра он привез ее к себе домой. Старики, к счастью, уже спали, Виктор бесшумно отворил дверь, и они прошли в его комнату. Таня настороженно села в кресло. Виктор торопливо достал неполную бутылку коньяку, две рюмки и громадный апельсин. С бьющимся сердцем смотрел он на ее лицо, очень молодое, чистое, нежное, с грустными, узкими темно-карими глазами. Таня была в новом ворсистом черном платье с янтарным кулоном на груди. С ней было очень легко и счастливо. Она была доброй, ничего не требовала и ничего не жалела для него, говорила, что ей даже нравится чувствовать себя свободной, не связанной бытом, постоянной пропиской и брачными печатями. И было хорошо, что она такая. Не очень нравилось все это только матери Виктора. Несколько раз она говорила, что он компрометирует эту милую девушку, задерживая ее у себя допоздна, что она заслуживает большего к себе уважения, что он мог бы решиться и на серьезное. Полушепотом рассказывая Тане о делах в редакции, слегка суетясь, он торопливо чистил апельсин, а Таня напряженней, чем обычно, слушала его, уложив свой мягкий, очень юный подбородок на ладонь правой руки, локоть которой поставила на круглое, тоже очень юное свое колено. Она молчала и была чем-то удручена… Чем? Виктор попытался узнать, но Таня не сказала ни слова — ни сейчас, ни потом, когда были выпиты рюмки и он целовал ее, забывая обо всем и все-таки помня, что нельзя слишком шуметь, а это было почти невозможно. Потом они приводили себя и комнату в порядок, беззвучно выходили из квартиры. Виктор, как обычно, ловил такси, чтоб проводить ее, но на этот раз полчаса не мог поймать машину, а когда наконец поймал и уговорил таксиста ехать в почему-то невыгодный ему район, на часах было половина третьего. Он усадил Таню, сунул ей три рубля и с улыбкой сказал: «До скорого, мадам, на этот раз поедешь без сопровождающего…» Таня неожиданно всхлипнула, швырнула ему деньги и резко, как чужая, сказала: «У меня свои есть… И… И хватит!» — громко, перед самым его носом захлопнула дверцу, и машина ринулась в
