Когда налетел норд-ост - Анатолий Иванович Мошковский
— Николай.
Колька был до странного неподвижен и скован. Лишь глаза с интересом следили за Виктором.
Шибанов рукавом куртки смахнул со стола хлебные крошки, отодвинул к переборке колоду истрепанных, промасленных карт и бросил на стол сухую провяленную рыбину.
— Попробуй, Северьянова работа. Ею и пробавляемся на стоянках… Ешь, ешь, не стесняйся, родной…
Виктор держал в руке большую твердую рыбину, слушал приглушенные крики и топот ног где-то над головой и не знал, что с ней делать — есть он не хотел. Он жалел уже, что поддался Шибанову: ничего интересного разговор с ним не сулил.
Лицо Шибанова вдруг напряглось, у глаз и на лбу прорезались морщины.
— Брезгуешь?
Виктор почистил рыбу, оторвал сухую солоноватую полоску и стал жевать. Она оказалась довольно вкусной. Шибанов пододвинул к нему полбуханки черствого хлеба, большой нож с деревянной ручкой, достал откуда-то из-под стола наполовину выпитую бутылку водки, три запотевших граненых стакана и дрожащей рукой стал разливать.
— Не хочу и вам не советую, — твердо сказал Виктор и заметил, что и молчаливый Колька не берет своего стакана.
— Ну тогда рубай, Витюха, не стесняйся, режь хлеб: нож острый, шкерочный, не одну тысячу брюх вспорол им…
— Рыбьих, — неожиданно уточнил кто-то валявшийся за шторкой на верхней койке, — четче выражайся, Шибанов, народ здесь непросвещенный, всякое подумать про тебя может…
— Дрыхни себе, Гвоздарев, — незлобно отозвался Шибанов, — все сейчас думают как надо, дураков нет… — и неожиданно, без всякого перехода сказал: — Комнатка мне нужна, Витюха, понимаешь? Для полного счастья хоть семь квадратных метров, чтоб Верку свою мог вызвать из Волгограда. Жена она мне. И дочка есть, Анечка, третий пошел. Приехал сюда, понравилось, первый класс получил, заколачиваю будь здоров. Думал, вызову их сюда, а куда вызывать? В общагу? Вначале обещали комнатушку — не буду отпираться: Северьян помог, ходил к кому можно и к кому нельзя, унижался из-за меня… Да, обещали, а потом все, как один, заладили: брось пить — поставим в очередь. А я, может, и пью через то, что не могу Верку с Аннушкой вызвать… Не написал бы ты, Витюха, чтобы комнаты давали кому следует, тем, кто рыбку родине ловит, а не сводки пишет и чаек с лимоном разносит начальству по кабинетам? — Шибанов в упор посмотрел на Виктора.
— Я… — начал было Виктор, чувствуя на себе сильный, проницательный взгляд Коли. — Я бы рад помочь, если б мог… Я ведь приехал для того, чтобы…
— Не говори дальше, знаю, зачем ты прибыл сюда! — вдруг перебил его Шибанов. — Все вы приезжаете не для того, что простому работяге надо… Кому какое дело до рыбака? Всем вам на него апчхи. Давай рыбу, рыбачок, мерзни, мокни, уродуйся, выворачивайся, получай свои рублишки, мозолями и потом заработанные, а чтоб этому самому рыбачку жизнь создать человеческую… — Шибанов залпом выпил полстакана, рукавом куртки вытер губы и посмотрел на Виктора блестящими, светлыми, совершенно трезвыми глазами.
— Живешь ты, Гришка, неправильно, гад буду — по-дурацки живешь, — вдруг негромко, с придыханием сказал все время молчавший как рыба Коля, и голос у него оказался тоненький, ломко-звучный. — Себя в руках не держишь, не хозяин ты себе… Не жил в других условиях… Я б на твоем месте своего добился.. Вылей к чертям собачьим водку!..
— Говорить всегда легко… Посмотрим, Колюха, что ты за кремешок, как определишься ты в нашей сырой жизни… Утешал я все тебя, уговаривал, а ты не верь мне во всем… Озлобишься, как наш Гвоздь, — Шибанов кивнул головой на койку над собой, — будешь по-волчьи скрипеть зубами на всех. А будешь, как телок, глазами хлопать — скрутят… Так как же, как же надобно соблюдать свою линию? На какую стрелку смотреть?.. — Трезвость вдруг ушла из глаз Шибанова, и опять их до краев заполнило вязкой пьяной мутью. — Эх вы, люди! — снова икнув, с невнятной горечью забормотал он. — Знали бы вы что про меня! — Шибанов с маху опрокинул в рот второй неполный стакан и швырнул его на пол. — Рассказать, а? Хочете? Будешь слушать, Витюха, меня, горького пьяницу?
— Буду. — Виктор перестал жевать.
— Жизнь моя короткая, — начал Шибанов, привалясь плечом к переборке. — Родился в сорок втором, в Сталинграде. Угодила в наш дом немецкая фугаска. Двоих моих братишек сразу, а я в зыбке лежал. Мать за хлебом в очередь вышла. Дом рухнул, и только угол с куском нашей комнаты уцелел. И я, значит. Дом оцепили — это я позже узнал, — никого не подпускают, мать прибежала, без чувств свалилась. В больницу ее увезли. Стали солдаты вытаскивать из развалин убитых и раненых. Был среди солдат отцов кореш, слышит — крик. Вытащил меня из норы — узнал. Отец на фронте, мать неизвестно где, умом сильно тронулась, потом все же пришла в себя. Жил я по детдомам и не знал, где и кто моя мать и отец. Уже после войны, когда мне было пятнадцать, встретил случайно мать кореш отца и рассказал ей про все. Узнала, где детдом, и однажды, помню, вызывает меня директор и показывает на какую-то тетку в платочке, с мокрыми глазами. «Вот, — говорит, — Гриша, твоя мать приехала…» Я отвернулся: стыдно и не верится. И уходить из детдома не хочу. Жили впроголодь, а дружно, притерлись друг к другу. «А чем вы, гражданка, докажете, что он ваш сын?» — спрашивает директор. «А у него, — говорит она, — родинка большая на ноге, чуть повыше колена». — «Верно, Гриша?» — задает мне вопрос директор. «Вроде была», — отвечаю, расстегиваю штаны, спускаю их и заворачиваю край трусов…
В это время открылась дверь кубрика, и вошел молодой человек, должно быть, кто-то из корабельного начальства — в пушистом сером пуловере и распахнутой рубахе, такой белоснежной, что кубрик стал казаться еще грязнее и темней. У него было удлиненное лицо с тонкими губами.
— Вы чего шумите, пристаете к человеку? — резко спросил он, посмотрел на Виктора и даже, кажется, незаметно подмигнул ему. — Идемте из этого свинарника… Как только санинспектор разрешил выход в море?
— Катись отсюда, Перец, пока по паспорту не врезал! — Шибанов встал, надвигаясь на щеголя. — Забыл, что мы убедительно просили тебя обходить нашу дверь? Или напомнить?
Виктору стало неловко. По-видимому, у Шибанова были свои счеты с этим парнем.
— Ну что вы, ребята… — Виктор хотел пресечь назревавшую драку: не хватало еще в первый день на судне присутствовать и даже в некотором роде быть причиной ее!
— Идемте отсюда. Этот кубрик у нас называют кабаком. Сунь нос — опьянеешь.
«Наверно, меня зовет к себе Сапегин или старпом», — решил Виктор, вскочил из-за
