Когда налетел норд-ост - Анатолий Иванович Мошковский
— А, москвич, привет! — дружелюбно кинул ему руку Сапегин. — Вас, говорят, уже устроили? Не очень расстраиваетесь?
— Отчего? Превосходное место… Не могу понять одного, почему меня один товарищ так усиленно отговаривал от рейса на вашем судне?
Сапегин улыбнулся пухлыми губами.
— Догадываюсь кто… Но вы не поддались… Правильно. Пустяки. Пойдемте с нами. Это ведь редкая для нас честь — идти в рейс со столичным корреспондентом, жаль, такой флаг не предусмотрен уставом, а то бы подняли…
Виктор засмеялся. Впрочем, кто знает, что в глубине души думает о нем Сапегин, как, между прочим, и штурманы.
— Ну что ж, — сказал Сапегин, — лучшего предложить пока не можем, а что имеем — пожалуйста…
— Спасибо, изо всех сил буду стараться…
Виктор не договорил, потому что к капитану подошли двое, и Сапегин, тут же забыв о его существовании, как-то серьезно, значительно и с большим одобрением посмотрел на них.
— Сдаю под расписку, Никитич. — Высокий светловолосый парень со строгим смуглым красивым лицом и гитарой, висевшей на ремешке за спиной, подтолкнул вперед молоденького, в мятом бушлате, щупленького, рыжеватого и веснушчатого мальчишку. — Бублик в своей лучшей форме, все дни ночевал у меня, больше двухсот граммов не получал. В основном пил краснодарский чай, смотрел телевизор и ни у одного магазина не споткнулся… Геройски вел себя парень!
— А за сеструхой твоей не ухлестывал? — спросил кто-то.
— Сердцеед — клейма ставить негде! — заметил второй.
— С ним ухо надо держать востро: в минуту обтяпает любое дельце, — как от кашля, давясь от подступающего смеха, заявил третий. — Так как же, Гена?
— Это вы у него спросите, — сказал Гена, — иногда я уходил в ванную или на кухню и терял их из виду…
Раздался хохот.
— Хватит зубоскалить… А за то, что в форме, поздравляю, Бубликов!
Сапегин похлопал по плечу мальчишку, и тот, явно стесняясь преувеличенного внимания к своей персоне, зашмыгал носом, покраснел и как-то неловко отвернул голову, чтоб ни с кем не встречаться глазами. Однако чувствовалось, что, несмотря на все, пареньку приятно было услышать это от капитана.
— Сильно поддавал? — шепотом спросил Виктор у стоявшего рядом рыбака.
— Случалось. Во время приходов… От мамки едва оторвался… Поддавался влиянию некоторых лиц…
И здесь Виктора слегка оглушил чей-то грубоватый басок, раздавшийся возле самого уха:
— Молодцом, Гена! Выношу благодарность от имени судового комитета!
Высокий светловолосый парень снисходительно улыбнулся:
— Твои огрехи исправляю, Трифонович… Чтобы в следующий приход добился достойной встречи наших холостяков и бездомников!
— Если члены судкома с приходом не будут разбегаться, как тараканы… — тем же баском сказал пожилой мужчина, крупный, прочный в плечах, с загорелым, нещадно побитым оспой лицом, короткой кирпично-красной шеей и с маленькими сообразительными, чересчур широко расставленными глазками. — Бубликова на этот раз уберегли, зато Шибанов опять нагрузился. Тришкин кафтан получается. Никакой меры парни не знают, и я прошу вас, — обратился он к Виктору, очевидно, уже зная, с какой целью тот прибыл к ним, — вы уж их на свое острие и припечатайте! Рыба потому и не идет в трал, и плана иногда не даем, что за милю чувствует запах «Московской»…
— Между прочим, познакомьтесь, — спохватился Сапегин, — наш предсудкома и старший мастер по добыче рыбы тралмейстер Курзанов Северьян Трифонович, крутого нрава человек, отъявленный враг пьяниц и бездельников, совесть и надежда «Меч-рыбы»…
— Слушайте его побольше, — с упреком сказал Курзанов, — постыдился бы работника печати, Никитич…
— Ладно тебе скромничать. Ну, меня зовут. — Капитан быстро побежал по трапу к ходовой рубке.
Виктор пожал шершавую, всю в рубцах и порезах руку человека, от которого во многом зависит удача на промысле, незаметно оглядел его неуклюже широкую, грубоватую, плохо отесанную, но зато твердую, как дубовый кряж, фигуру в мешковатом, до блеска заглаженном, аккуратно заштопанном синем костюме и подумал: «До чего же пестрый люд на этом ничем не знаменитом, истрепленном штормами промысловом судне!»
— Плоховато с рыбой? — спросил Виктор тоном знатока, которого ничем не удивишь. — Все жалуются.
— Откуда же будет хорошо? — ответил Курзанов. — Все, кому не лень, черпают ее, сами увидите — все флаги Европы вокруг нас будут хороводить. Судов развелось больше, чем рыб: чуть вылупилась из икры, а чей-нибудь трал уже наготове, уже раскрыл свою прожорливую пасть: полезай, родимая. За экватор стали нонче бегать суда, чтоб взять полный трал…
— Не пугай корреспондента, Северьян, — раздался сипловатый голос Шибанова; сильно раскачиваясь, придерживаясь за чьи-то плечи, он стоял вместе с другими моряками и их женами возле тралмейстера. — Пусть сам все увидит и убедится, в чем надо…
Виктор с интересом посмотрел на него.
— Шибанов, иди проспись! — приказал старпом Котляков, пробегая мимо. — Скоро отход, жены и ребятня, закругляйтесь!
— Правда, Гриша, иди вздремни, — тоже посоветовал Шибанову Курзанов. — Скоро ты мне потребуешься, вооружать запасный трал надо, а мой Васька что-то запаздывает… — И, посмотрев на Виктора, пояснил: — Это, кроме Сеньки… ну, Семена Грунина, который с бородой — видали? — еще один мой помощник… Что-то задержался на суше, видно, будет догонять судно и сядет в Тюва-губе… А ну, парни, за дело!
Все стали наспех прощаться, по палубе забегали моряки, послышались команды.
Виктор почувствовал, как Шибанов легонько, предупредительно, словно извиняясь за бестактность, дергает его за руку.
— Тебя как зовут?
— Виктор.
— Ты Витюха, а я Гришуха, давай лапу… Хочешь выпить? Еще немного осталось…
— Да нет, что вы…
— А то пойдем, одну пронес. Мильты меня давно засекли, всегда прощупывают, да я знаю, где надо держать ее… Не пялься на меня, Витюха: да, я пью, здорово пью, все знают, как пьет Гришка Шибанов, но кто знает, почему я пью? — Он снял мичманку и провел рукой по лохматой голове с большим выпуклым лбом. — Из-за своей жизни несчастной пью… — Он больно, как наручником, стиснул руку Виктора. — Пойдем, пойдем, все тебе расскажу, только не пужайся, как другие, Кольки, соседа моего, он из тюряги — ну и что? Не человек он, что ли? Как и ты, первачком идет, заново решился жизнь свою начать…
Виктор вдруг почувствовал неосознанное внутреннее сопротивление.
— Ну, ты чего? — с удивлением в слипающихся от хмеля глазах спросил Шибанов. — Не пужайся нас, не вороти носа, как некоторые. Мы-то рыбку даем родине, а это поважней, чем командовать: без команды прожить можно, а без рыбки… — И неожиданно для себя Виктор подчинился ему, пошел к полубаку, к раскрытой металлической двери, застучал по гулкому трапу вниз, в узкий полутемный коридорчик с несколькими одинаковыми дверями.
Толкнув одну дверь коленом, Шибанов ввел Виктора в небольшой кубрик с двумя этажами коек, в духоту и грязищу, и посадил на стул.
— Знакомься! Колька, кореш мой!
Колька протянул
