Юность - Николай Иванович Кочин
Один раз, укрывшись за мельницей, мимо которой пролегала дорога, мы с Васей заметили двух баб, идущих из города мимо нашего села. Брели они, еле передвигаясь, толстые-претолстые.
— Недостаток продовольствия, — посмеялся я, — а они распухли, ширятся наперекор всему. Не иначе, как водянкой заболели.
Они поравнялись с мельницей, у них никаких нош не было, и тогда Вася шепнул мне:
— Тут не водянкой пахнет, друг, тут секрет бабий.
— Какой это секрет?
— А может быть, она на брюхе сорок метров материи тащит…
Я сразу опешил да и говорю:
— Как же мы к бабьему брюху подступимся? Стыдно…
— Вот они этим и пользуются, — сказал он. — Давай-ка я одну проверю. Эй, тетка! — крикнул Вася последней, которая была старше. — Погоди минутку.
Та остановилась и поглядела на него с удивлением.
— Очень мне интересно, отчего у тебя живот такой справный, когда жиров очевидный недостаток?
— А у нас жир, молодец, натуральный, от нашей способной комплекции, — ответила баба приветливым голосом.
— Комплекция, тетушка, комплекцией, против этого ничего не имею, пользуйся, ежели бог тебя наградил, а только позволь мне к тебе рукой притронуться.
— Прости, пожалуйста, не могу позволить, — отвечает она и пугливо отстраняется. — Я девушка невинная, до меня мужичья рука во весь век не касаема.
— Какая же ты девушка, когда тебе наверняка десятка четыре будет?
— А я девушка старая, обет богу дала.
Вася подумал, подумал и вдруг решил:
— А коли богу обет дала, то и мне коснуться позволительно, бог — человек не ревнивый и всемилостивый.
И при этих словах Вася срывает с нее передник, а под ним висит большой кошель с деньгами, для которого приспособлена добрая мужская штанина.
— Вот, — говорит Вася и бросает кошель на землю, — первый признак твоей невинности.
Баба с визгом опрокинулась на кошель, и мы увидели, что юбок оказалось на ней видимо-невидимо, а ноги толстые от навьюченных кружев. И когда бесстрашный Вася поинтересовался юбками серьезней, то обнаружил, что баба вся оказалась увитой материей, как кокон, так что нам и страшно, и забавно стало. А та, другая, ее компаньонка, помоложе, вдруг пустилась бежать, но Вася, оставив первую бабу на мое попеченье, сразу ту настиг, потому что бежать ей было очень трудно. Он наступил бегущей на оборку сарафана и сорвал его. И тогда баба оказалась в новенькой военной гимнастерке и штанах.
— Вот что, молодец, — сказала она, блестя лукавыми главами. — Ты отпусти нас, а уж за это мы вас сладко уважим. Грех я на себя приму, и стыд забуду, и девичью честь.
— Мы не берем взяток ни деньгами, ни натурой, — ответил Вася. — Ни стыда вашего нам не надо, ни чести девичьей вашей. Оставайтесь неприкосновенными и шагайте в контору.
В конторе мы распутали их в присутствии всего комбеда, и все дивились этой способности носить на себе столь тяжелую ношу. В кошелях мы нашли у каждой, кроме денег, еще серебряные ложки, и вилки, и ножи. Мы сняли с баб шелковые платья, спрятанные под сарафаном, сорок метров кружева, четыре военные палатки. После этого перед нами оказались две худощавые бабенки, очень развязные и дерзкие на язык. Это были спекулянтки из села Гагина, в котором они жили и сбывали свою продукцию, обменивая ее на крупу, на муку, часть которой они пускали в оборот, а остальную, большую, припрятывали.
ВЕРОЧКА
Если в доме двери низки, то каждый должен непременно наклониться, чтобы не удариться лбом. Если на мосту одно бревно положено выше других, то повозка должна встряхнуться, проезжая через него. Так точно в некоторых делах человеческих.
Из домашних бесед
— Иди, Сенька, к попу Ионе, — сказал мне Яков однажды, — и скажи ему, чтобы он добровольно нам сдал свои санки, которые я недавно у него увидел, проходя мимо раскрытого двора. Новенький кузов и вовсе неезженные полозья. Загляденье. В таких санях мы в волость будем ездить, а попу они не нужны. Лошади у него нет, церковь рядом, а с требой он пешком ходит, как и полагается попу… Иди и скажи: «Сельсовет предлагает вам добровольно сдать нам санки немедленно. Если противиться будете, — все равно отберем да еще оштрафуем». Но ты намекни об этом, а не пугай. Теперь, когда мы стали сельсоветом, — тактика должна быть другая. Руководи, не зарывайся, так, чтоб людей не стращать, а в свою сторону всех гни, — советскую политику в жизнь ввинчивай. Никакой бумажки тебе не надо, он должен верить на слово… Катай-валяй!
Комбеды уже ликвидированы, они выполнили свою роль, сельсоветы обновлены, и они стали крепче. В нашем селе беднота одержала полный верх, и Якова избрали председателем сельсовета. (Я остался по-прежнему секретарем.) Я вижу, как ему нелегко отвыкнуть от комбедовских навыков, и он все охает, все вздыхает: не упустили ли чего-нибудь, будучи в комбеде, не либеральничали ли с нетрудовым элементом, не будут ли теперь они пренебрегать нами. Поэтому и санки не дают ему покою: он опасается, что теперь вздумает кто-нибудь не подчиниться, ему хочется проверить значимость своего авторитета. Вот отчего он торопит к попу, а сам пока держится в стороне — «политично».
Отец Иона переселился к нам недавно, его где-то разыскали наши богомольцы и привели, прогнав прежнего попа, у которого было очень большое семейство. А у отца Ионы как будто семьи вовсе не было. Мужики так и выражались:
— Этот нас не объест, пускай голосит до самой смерти.
Я никогда не встречался с этим попом, зато знал хорошо прежнюю поповскую семью: с ребятишками, которых было больше десятка, я вместе крал огурцы у соседей, вместе ловил раков и был вхож в их дом… Ребята эти тоже, как и мы, ели картошку по утрам, рассевшись вокруг чугуна, ходили оборванные и ничем но отличались от мужичьего племени. Поп — сам пахал, ругался, как заправский мужик, и никогда я от него не слышал разговоров, которые выходили бы за пределы трезвых подсчетов: сколько было собрано медяков на молебне, какова будет Троица в смысле приношений и все ли будут говеть в великий пост. Особенно запомнились жалобы на сельчан, которые все
