Юность - Николай Иванович Кочин
— Держи его, ребята… держи!
Они думали, что Вася стронется с места и побежит. Тогда, упиваясь этим позорным зрелищем трусости, можно было бить его в спину. Тут и началось то непонятное в поведении Васи, что разгадать нам довелось только сегодня. Вася даже не поднялся и, как бы не замечая всей суматохи, продолжал разговаривать с девушками. Надо было видеть странную растерянность парней, подбежавших к нему, окруживших его. Они продолжали махать тростями и не знали, что теперь дальше делать. Вася сидел по-прежнему, предоставив себя целиком в их распоряжение. Но никто не решился ударить его первым. Минута была очень напряженная, поучительная. Надо было его бить, но как можно было это делать, когда он даже не закрыл лица да как будто и не заметил противника?
— Ага, попался, Долгий Черт! — сказал один, наконец. — Глину в могилу свели, теперь расплачивайтесь.
— Я Глину не трогал, — ответил Вася, — и расплачиваться, кажись, мне не за что.
— Все равно, все вы одного поля ягоды, и ты такая же тварь.
Он явно провоцировал Васю на грубость, которой ожидал возбудить в себе озлобление, а в публике оправдание своему намерению. Но Вася сказал:
— Ну, если так, и все мы — одинаковые твари, тогда бей первого попавшегося. Вот со мной сидят девушки, начинай с них…
Парень явно замялся.
— У тебя, наверное, револьверт, — сказал он, — вот ты и не убежал… хорохоришься.
Вася вывернул карманы на глазах у всех и показал парню.
— Ничего нет, как видишь.
— Тогда я тебе испеку лепешку во всю щеку, — он потряс при этом палкой. — Боишься?
— Почему же? Вовсе нет!
— Ах, нет?
— Я-то вас не бил и думаю, что вы меня тоже не прибьете… Ну, конечно, если это доставляет вам удовольствие, то есть, что надо избить человека, так избейте.
И тут загалдели девушки:
— Ты что это расшумелся, как голик? И шипишь, и кричишь, и бесишься. Плюнь да отойди.
Потом принялись увещевать драчунов:
— Только ругаетесь, только деретесь, гуляли бы вместо. Чего вы там не поделите? Чего вам Вася сделал, его второй год ни видать, ни слыхать… Он смирнее вольной пташки. А вы помирились бы лучше, чем общее гулянье портить… Худой мир лучше доброй ссоры.
И вдруг девушек поддержали посторонние парни прочих деревень, и хотя угрозы сарадонских буянов остались по-прежнему гневными и солеными, но тон и поведение уже изобличали людей, врасплох захваченных новым течением чувств и настроений… Меня эта сцена, помню, настолько захватила, что я дрожал от волнения, готовый предоставить свою спину в распоряжение Васи. Я успел сразу его полюбить, можно сказать, за один этот момент. И как это часто бывает с людьми, прикрывающими позой хорошие качества души, за которые стыдятся, боясь показаться смешным, я почувствовал вдруг, что иначе никогда о драке и не думал, как именно так, как Вася теперь думал о ней.
— Он полагает, что если притворился беззащитным, так его и не тронут, — вдруг бросил кто-то, жаждавший драки и пытающийся подогреть остывающее чувство толпы. — Нет, брат, твоя трусость не поможет, не спасет.
— Я вовсе не потому не хочу драться, что струсил, — твердо произнес Вася, — я вас нисколько не боюсь, хотя бы еще столько забияк подошли да еще с таким количеством дубинок. Нет! Мне драться просто неохота, противно…
— Верно, верно, Вася, — поддержали девушки. — Теперь драки не в моде. Они старому прижиму на руку.
— Понимаете — противно, — повторил Вася и только тут поднялся с травы и стал лицом к лицу с парнем-задирой. — Ну, как я подойду к тебе и ни с того, ни с сего — бац по голове!.. Почему? За что? Я тебя первый раз в жизни вижу. Или, например, другого? Я не нахожу в этом удовольствия… Вот беда…
— А было время, находил удовольствие?
— Ну, милый мой, было время, я без порток бегал… А сейчас же этого не делаю, сейчас подрос, и это неудобно… Всякий же человек не вечно остается стоеросовой дубиной. Желающим драться, по-моему, надо выбирать другое место. Пожалуйста, как это было раньше, собирайтесь на мосту и лупите друг друга, черт с вами. Но ведь здесь гулянье… вы другим мешаете… Приятно ли будет, если к вам в избу придут буяны и станут браниться и стекла бить? А ведь Девичья Канава — общественное место, и хозяева здесь все.
— Нашелся такой разумный человек, может, и другие одумаются, — сказали девушки. — В воскресенье только и ждешь резни, ни одно гулянье не обходится без скандала.
Парень-буян уже отступил от Васи, люди разбились на компании, и везде стоял спор про то, как же в конце концов избавиться на гулянке от драк, мешающих общему веселью. А потом все разбрелись по своим местам, опять заиграла тальянка, опять зазвенели частушки, и Вася остался на том же самом месте. Он был необычным сегодня победителем.
Все это, помню, потрясло меня. Я услышал новые речи, за которыми мне чудились скрытые ото всех умственные страсти, смутно волновавшие меня.
Я сидел в роще и следил, когда пойдет Вася с гулянки на дедову пасеку. И вот я заявился к нему в дощатый шалаш с соломенной крышей. Кроме рам к ульям да столярного инструмента, развешанного по стенам, да кучи каких-то книг в углу, да верстака, за которым сидел Вася и при лампадке читал, ничего в шалаше больше не было. Я выразил свою признательность, как умел. Я передал уверения всех в том, насколько он прав.
— Прав, прав, — сказал он недовольным тоном. — Ведь ты секретарь комбеда, а туда
