Юность - Николай Иванович Кочин
— Я вовсе этого не говорил… Вообще я ничего не говорил по этому поводу, — отозвался я.
Он вдруг остановился и опять недоуменным взглядом обмерил меня, как впервые попадающийся на глаза предмет.
— Ах, вы все еще тут, — произнес он удивленно.
— Папа, — послышался девичий голос за перегородкой, — ты опять за свое. Тебе же вредно волноваться… иди, отдохни.
— В самом деле, я прилягу, — сказал он, удаляясь, — а ты, Верочка, займи кавалера, — добавил он с оттенком грусти в голосе.
Занавеска раздвинулась, и я увидел девушку лет семнадцати, с белыми волосами, очень стройную, в коричневом платьице, с белым фартучком (школьная форма, догадался я). На лице ее цвела простодушная улыбка, готовая вот-вот перейти в озорную гримасу.
— Здравствуйте, товарищ коммунист. Давайте в «свои козыри» играть, — сказала она весело, и звонкий ее голос дошел до дна моей души.
Она остановилась передо мной в шаловливой позе ученицы и с любопытством разглядывала меня с головы до ног…
— Что же вы стоите, садитесь. Ах да, некуда. Я сейчас…
Она принесла кособокую трехногую табуретку, на которую я не сел, а приладился к ней корпусом так, чтобы она не упала, и держался на ногах в смешной позе. Я был очень смущен и положил на колени штанов-галифе, купленных на толкучке, руку свою, чтобы прикрыть огромную холщовую заплату. Она разложила передо мною старые альбомы с портретами подруг в школьных формочках и со смешными косичками. Все они мне показались на одно лицо и скоро прискучили. А она все объясняла, в какой дружбе состояла с каждой из них и где встречалась, но сами слова «пансион», «надзирательница», «дортуары» звучали для меня странно и только приятен был ее музыкальный голос — очень свежий, очень сочный, очень чистый.
— Все они разлетелись с революцией кто куда. Многие убежали за границу. Папу епископ Евлогий тоже приглашал… «Пастырь не бежит от стада», — сказал папа… А тот обозвал его дураком, — говорила она с показной грустью, которая так противоречила ее здоровому задору. — И даже не переписываюсь теперь ни с кем, и денег не стало на марки. Я у тети жила до нынешней зимы, а тете самой жить нечем, вот я и приехала к отцу. Мы жили в Москве, мой отец — ученый. Он — академик. Он читал догматическое богословие в Духовной академии. Но ему знаете, кто навредил? Тихон.
— Я не знаю Тихона, — сказал я.
— Так это же патриарх… очень сердитый, хуже Никона. Тихон велел везде по церквам читать анафему вам — Советам, а папа выступил против… Тихон его и выжил из Москвы в губернию… А оттуда — сюда. И ведь нарочно подобрали ему самое глухое место. Он, говорят, жаждал подвига, вот ему простор для подвига…
Она принесла стопку книг, серых, пыльных. Я прочитал на одной: «Предание об Изанаги, Изанами и Укемотши». Ничего не понял.
— Это диссертация папы о японских богах. Это лучший труд по данному вопросу. Это очень, очень ученый труд… И все-таки папу сняли с кафедры. Интрига. Они завидовали ему… Он такой ученый, знает японский язык. Когда он был в Японии миссионером, микадо дал ему орден. А здесь папу ну прямо затерли! Это ужасная среда — ученых попов, один интриганы…
— А я думал, они только и занимаются одним вопросом, как туманить наши мозги… Вы согласны, что религия — дурман?
— Говорят, не дурман, а опиум, — поправила она, — немножечко согласна… Они ужасно грызутся между собой… Я сейчас покажу, какую папе велели читать проповедь…
Она принесла печатный текст проповеди:
«Гидра большевизма стоит еще с поднятой головой, наполняя ужасом русскую землю. Не опасаясь впасть в политику, уклониться от задачи вести чад своих к вечной жизни, вы должны поднять крест и палицу свою против этой гидры…»
— А он не хотел упоминать царя на литургии… Потом он был ведь членом «Союза прогрессивного духовенства» вместе с Введенским… Он враждовал с распутинцами. Это ему тоже припомнили. Те делали, как Распутин прикажет: «Если в Царском Селе пожелают, то мы и борова поставим во епископы», — вот как они говорили. Честное слово. А папа все был против. Во время Октябрьского восстания все колокольни вокруг Кремля митрополиты отдали под пулеметные площадки для юнкеров. На храме Христа Спасителя, на колокольне Василия Блаженного были бомбометы… Папа опять был против. Молитвы Тихон велел-читать против вас… по церквам… Папа опять против. Он все время был почему-то против… Вот за это и сидим здесь… В деревне жить пришлось. Мне деревня нравится, только уж очень скучно. Хоть бы спектакль молодежь поставила. Я бы сама приняла участие. Ведь я играла в пансионе… Мне удаются вздорные старухи, хотя я сама не очень вздорная… но болтливая, правда?
Я смущенно догадывался, что являюсь свидетелем одной из человеческих драм, в которой ничего не понимал. Но я был потрясен, сострадание покорило меня, я забыл про санки. Мы вышли на крыльцо, наполовину развалившееся. Доски торчали, как ребра скелета.
— Хулиганов мы обнаружим, — сказал я, — если поп, то думают, все позволено…
— Нет, крыльцо разбираю я сама на дрова. Папа не обращается за помощью… ведь вы так агитируете? У долгогривых глаза завидущие, лапы загребущие… Папа говорит, это — резон… Я уже украдкой продала и платье, и простыни… Папе нужно досыта есть… он старый… А я — ладно! Верно?
— Несомненно.
Она засмеялась, пожала крепко руку и убежала в избу.
Я пришел к Якову и запальчиво накинулся на него. Надо разбираться в людях! Попа Иону Черняков, Хренов и Пашков вызывали к себе — он не пошел. Везде склады оружия были по церквам, а Иона не выступал совместно с мятежниками и против комбедов не выступал. Его теснят везде, как «еретика» и пособника красных… Тихон даже большевиком обозвал… Надо разбираться в людях!
Яков расхохотался.
— Эх, Сенька, да ты слюнтяй… Нас добрые да смирные попы в Сибирь загоняли. Да еще пробовали уговорить, что это богу угодно. Они — идейные-то попы — еще страшнее. А в общем, Сеня, не нам разбираться в их классовых дрязгах. По нас, что желтый черт, что синий черт, что красный черт — все черт. Он защитник бога, церкви, религии — и вот ему компания: генералы Краснов, Каледин, Корнилов, Деникин, Юденич, Миллер, Врангель, Колчак, полковник Шкуро, атаман Семенов, Дутов, Калмыков — тоже защитники веры и религии… Попал и ты в их компанию… с чем тебя я и поздравляю…
Стратег! Я был сражен. На другой день я пришел
