Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов
Несмотря, однако, на незлобивую перебранку с женой, Савелий Никитич примечал все новые, дальние и ближние, разрывы снарядов. Его руки в набухших фиолетовых жилах автоматически точно раскручивали штурвал. Катер уверенно выбирался из лабиринта подплясывающих смерчей-взрывов на гладкое разводье.
Но вот Савелий Никитич приметил: водяные столбы все ближе подступают к судну. Значит, теперь следует не столько лавировать, сколько напрямик пробиваться к острову.
На первый взгляд, это решение капитана, казалось, было порождено отчаянием; на самом же деле оно было вызвано простейшим расчетом — поскорей, пока водяные столбы не сомкнулись, выйти из опасной зоны. Савелий Никитич крутанул ручку машинного телеграфа, поставил ее на «полный ход». И катер затрясся от крупной дрожи внезапно переключенного двигателя, стал набирать скорость. Так что вскоре впереди зажелтело песчаное ухвостье Зайцевского острова, запестрело среди осокорей совсем по-мирному развешанное белье и ржавчиной выделились из сочной поречной листвы жухлые ветки шалашей, где ютились бездомные горожане, — ютились вперекор приказам гражданских и военных властей.
Эх, хорошо было бы сейчас проведать на острове жену Прохора и внучаток, а заодно сделать там передышку, чтобы и раненые хоть на миг забыли свою беспомощность, такую гнетущую посреди глубокой Волги, да чтоб и малыши опамятовались от пережитого страха! Но остров, что там ни говори, являлся лишь отсрочкой. Требовалось, наоборот, безостановочно плыть дальше, на раздолье уже левого волжского рукава, ибо только там, на луговом берегу, ожидало раненых и детей прочное пристанище. И Савелий Никитич не сбавлял скорость катера. Он не сделал бы этого, появись даже прилипчивый «мессер». Ведь за дерзким «Абхазцем» наблюдали с обоих берегов дружки-капитаны и, наверное, уму-разуму набирались, прикидывали, как они сами поведут буксиры и баркасы при ясном погожем деньке. Да и что сказал бы сын родной, ежели батька забился бы под островную корягу?..
По дребезжащему стрекоту ручного пулемета с носовой палубы Савелий Никитич догадался о появлении «мессершмитта». Почти невидимый со стороны солнца, он скользнул над дымами города в чистый речной простор и сразу же увидел свою жертву, тем более что катер уже вышел из-под защитной тени деревьев на плес. И сейчас же грузно, камнем, свалился в пике. Прерывистый вой мигом заглушил жиденькую пулеметную стрекотню.
Впрочем, Савелий Никитич не очень-то надеялся, что комиссар Вощеев отпугнет вражеский самолет; он полагался только на себя. Поэтому он высунулся из рубки — ровно настолько, чтобы видеть «мессер» и установить направление его полета. Затем он круто, со спокойным бешенством, повернул штурвальное колесо. А спустя несколько секунд в каких-то десяти метрах от левого борта плюхнулась бомба… Разрыв был глухой, глубинный. Песчано-илистая, со дна, жижа хлестнула в борт. Катер отшвырнуло; его палуба вмиг превратилась в крутую скользкую горушку; дощатая рубка накренилась, захрустела.
— Держись!.. Снесет!.. — крикнул Савелий Никитич жене и сейчас же сам покрепче вцепился в штурвал, чтобы не отбросило к правому борту. Да малость припоздал он со своей тревогой-заботой: сверху уже обрушивались тонны взметенной пропесоченной воды, окатывали с ног до головы и самого капитана, и его безотлучного рулевого.
Но если грузный Савелий Никитич устоял на месте, то худенькая Олимпиада Федоровна была сразу же выброшена из рубки на палубу — да, к счастью, прямо на тюк верблюжьей шерсти.
— Жива, целехонька? — окликнул муж, отфыркиваясь, силясь проморгаться, как только что вынырнувший пловец.
— Здесь я!.. Живая! — отозвалась жена. — Плыви спокойно, Савельюшка!
Но какой уж тут покой! Даже сквозь водяные набрызги на смотровом окне рубки Савелий Никитич разглядел, что «мессершмитт» разворачивается с явным намерением атаковать в лоб. Теперь нужно было уловить точное направление самолета и в зависимости от этого менять направление катера, иначе не избежать прицельного попадания бомбы.
Савелий Никитич крякнул и резко раскрутил штурвальное колесо влево. Катер, еще круче накренившись (теперь уже по собственной воле), отвалил в сторону. Олимпиада Федоровна, которая совсем было встала на ноги, снова привалилась к тюку. А многие из раненых, Наиболее беспомощные, и впрямь, как с горушки, начали съезжать и скатываться с правого, задранного борта к левому, опавшему. Стоны людские слились в один вопль невыносимой боли. Однако свист пролетевшей над катером бомбы наверняка примирил раненых с мученьями: смерть вновь пощадила.
Радоваться, впрочем, было рановато. Разозленный промахами «мессер» теперь наверняка начнет пулеметную пристрелку… Вот он опять сделал крутой разворот, и Савелий Никитич на миг увидел его бронированное подбрюшье серовато-желтого, болотного цвета. Не трудно было догадаться, что воздушный разбойник на этот раз накинется сбоку. А коли так — надобно швырять катер из стороны в сторону: авось и не прошьют его пулеметные очереди поперек, а скользнут вдоль бортов!..
Отныне Савелий Никитич резко и сильно раскручивал штурвал то влево, то вправо. «Абхазец» сразу приобрел вихляющую «походку», которая не позволяла вести прицельный огонь. И взбешенный пилот, не сдержавшись, еще с дальнего захода выпустил по катеру длинную очередь из крупнокалиберного пулемета. Но пули только взвили фонтанчики у борта: катер увернулся-таки!.. Теперь «мессер» мог делать заход только в сторону низкого, ослепляющего солнца; а это обстоятельство не сулило никакой выгоды стервятнику, зато как нельзя лучше благоприятствовало Савелию Никитичу.
Левый берег к тому же был неподалеку. Он даже сам как бы наплывал навстречу желто-бурым, распластанным над водой облачком дымовой завесы. Видимо, береговая служба специально, ради спасения катера, запалила дымовые шашки — и это было кстати. «Абхазец» плавно вошел в мутную завесу, сбавил ход, стал теперь передвигаться ощупью, пока наконец не ткнулся с хрустом в бревенчатый причал. Олимпиада Федоровна, поднатужась, кинула чалку, а спустя минуту левобережные санитары, такие же молчаливые и жилистые, как и на правом берегу, начали переносить тяжелораненых и детей на отмель, к поджидавшим грузовикам и крестьянским повозкам…
Дневная переправа начала действовать!
IV
В ночь на 15 сентября капитан Жарков получил приказ: катеру «Абхазцу» прибыть в Красную Слободу, на центральную переправу. Приказ был подписан заместителем командующего Волжской военной флотилией, контр-адмиралом Ромычевым. Редкостная эта фамилия, однако, показалась знакомой Савелию Никитичу. «Неужто это тот самый Степан Ксенофонтыч Ромычев, кому я по гроб жизни обязан?» — задумался он и, хотя времени было в обрез, стал припоминать давнее, быльем поросшее…
Летом восемнадцатого года сопровождал Савелий Жарков громадный, из тринадцати барж, хлебный караван в Саратов, часами, бывало, простаивал с биноклем в штурвальной рубке, рядом с капитаном-крепышом Ромычевым — дозорил: как бы какой вражьей помехи не приключилось в пути. Но не только эта настороженность заставляла его быть терпеливым и бездремным. После всех передряг в своей мятежной жизни он словно бы впервые соприкоснулся
