Николай Воронов - Макушка лета

Потом Тузлукарев позвонил начальнику главка, которого со студенческой скамьи по-прежнему называл Юрой. Он говорил с Юрой доверительно: есть превосходный кандидат на должность главного инженера, а Мезенцева следует послать куда-нибудь в жаркие страны, тем более что он спит и видит крокодилов, слонов, негритянские племена. И Юра согласился устроить посылку Мезенцева в длительную заграничную командировку.

А через неделю Мезенцев уехал в областной центр, чтобы там пересесть на поезд, прямиком следующий до Москвы.

В тот же день Тузлукарев предложил Касьянову кресло главного инженера. Касьянов наотрез отказался. Тогда Тузлукарев обвинил его в том, что именно по его вине пришлось освобождаться от сильного главного инженера, и теперь хоть обратно возвращай Мезенцева. Касьянов не стал разводить дипломатию — он прекрасно понимает, почему Мезенцев исчез из Желтых Кувшинок: «Спасая главного, Федосий Кириллович, вы спасали прежде всего себя».

Тузлукарев не смутился, лишь тихо промолвил, что привык ценить прозорливых людей.

Едва Касьянов собрался уходить, Тузлукарев догадался прибегнуть к рискованному маневру.

— Судя по междугородным разговорам вашей жены с начальником отдела кадров, вам, по вашему нездоровию, совсем нельзя работать в цеховых условиях, особенно в условиях литейного цеха, поэтому либо переходите в заводоуправление, либо я уволю вас по причинам, предоставляемым мне законом и правилами гуманности.

Полагаясь на рассудок, Касьянов увещевал самого себя сделать для себя и для отношений с Натальей спасительный шаг: уволиться. Но он уже втравился в заводскую жизнь настолько, что не мог обходиться без этой жизни, а самое главное — он не хотел порывать отношений с людьми, которых считал замечательными в труде и в надеждах которых видел изменение судьбы всего заводского коллектива.

И он согласился принять на себя должность главного инженера.

Главк поддержал предложение директора о назначении Касьянова главным инженером. Вскоре после этого Тузлукарев, вызванный на бюро городского комитета партии, с х л о п о т а л  с т р о г а ч а.

Предупредительный и вежливый с Касьяновым, Тузлукарев стал еще предупредительней и вежливей, но всячески, через союзных с ним руководителей, противоборствовал его начинаниям и планам.

Теперешнему главному инженеру, а тогда вожаку группы «Искатель» Нареченису, положение Касьянова напоминало сокола, привязанного за ноги: трепыхаться трепыхайся, летать не дадим.

Систему «Лотос» пришлось создавать заново: ее металлические части завалили в вагранку, все остальное выбросили на свалку.

Для повторного создания установки потребовался год. Понервничали, жалея об уничтоженной.

Несмотря на то что установка вступила в строй, Тузлукарев сохранял штат литейного цеха в прежней численности, не допускал переучивания и перераспределения кадров.

Щепетильность удерживала Касьянова от разгромных выступлений против Тузлукарева: еще подумают, будто он рвется в первое кресло. Вместе с тем он понимал, что за его щепетильностью нет истинной принципиальности и что ему неизбежно придется перейти от кабинетной борьбы с директором и его приспешниками к борьбе на собраниях, а то и на коллегии министерства, где у директора, по его намекам, имелись могущественные сторонники.

На легкую победу Касьянов не надеялся: во-первых, потому, что здесь, в Желтых Кувшинках, он был невесть откуда взявшимся чужаком, во-вторых, Тузлукарев руководствовался соображениями, весьма небезразличными труженикам завода, кем бы они ни были. В откровенном разговоре с ним Тузлукарев так сформулировал их:

— Происходит непрерывная производственно-экономическая гонка. Мы называем ее технической революцией. На мой взгляд, это техническая эволюция, свойственная темпам человеческой деятельности второй половины двадцатого столетия. От этой деятельности, подхлестываемой потребностями общества, действительными противоречиями империализма и социализма, а также иллюзорными, мифическими, сочиняемыми, труженики завода устают, поэтому для производственной ориентации я пользуюсь поправкой на гуманность: оберегаю их от физических и психических перегрузок, от неизлечимых болезней и ранней гибели.

Касьянов не возражал против сути, заложенной в поправке. Однако условия, сложившиеся на заводе, не очень-то подкрепляли благие намерения Тузлукарева. Сохранять литейный цех таким, каким он был, ну почти был, с довоенного времени: пыльным, загазованным, с черносажевыми стенами, с воловьими дозами мускульного труда, — в сущности позабыть тревогу о том, что рабочие быстро изнашиваются, страдают от ревматизма и радикулита, гибнут от силикоза. Иногда за словами и поступками Тузлукарева крылся, казалось Касьянову, косный напор, рвущийся к покою и маскирующийся под человечность. Исторический и личный опыт убедил Касьянова в том, что удобство, обеспеченность, ловко утепленная судьба шествуют под видом доброты и легко обманывают, потому что полагаются на извечное народное простодушие. Вникая в положение дел во всех цехах, службах и подразделениях завода, Касьянов обнаруживал заторы, которых не сдвинуть без взрыва.

В областной центр для вручения ордена прибыл член Политбюро. После торжеств в области он приехал в Желтые Кувшинки, куда его никто не ждал: городку, уязвленному собственной заштатностыо, не грезилось, что о нем вспомнят на самом верху. Почти все руководители завода почувствовали себя застигнутыми врасплох, когда член Политбюро на встрече с ними и партийно-хозяйственным активом сказал, что есть мнение о решительном увеличении мощности завода. При этом он подчеркнул, что на данном этапе оно выдвигается в качестве пожелания.

Потом он вспомнил об истории края, о его теперешних проблемах и уточнил цель своего приезда.

— Раньше Сибирь была землею, наводящей ужас. Это отразилось в языке. Сибиркой звалась одна из опаснейших болезней скота, а также кутузка в полицейском участке. Сибирным начальником звался начальник с наклонностями злодея. Сибирщиной называли самую страшную каторгу и невыносимую жизнь! Теперь Сибирь — гордость страны. Единственное огорчительное свойство остается за ней — суровость климата. Но и это, как говорится, на любителя. Я уж не говорю о том, что для людей с характером первопроходцев, преобразователей, нет края обетованней! В соответствии с программой, принятой последним съездом партии, форсированно продолжится освоение земли сибирской. Что не обойдется без сложностей. Тревожит миграция населения, притом самого деятельного. Если бы трудовые ресурсы совершали движение по самой Сибири, еще куда ни шло, а то ведь они оттекают в области с переизбыточной деловой занятостью: на юг, к теплым морям, на земли, где посадишь болтик, а вырастит комбайн. В таких обстоятельствах не могут не привлекать внимание здешние поселки и города, где высок эквивалент оседлости и стабилен слой рабочего класса, пусть и немногочисленного. Ваш завод — предприятие, давно сложившееся. Судя по беглому осмотру, оно, в основном, лежит в русле устаревшей технологии. Меня обязали выяснить, каковы способности вашего коллектива к тому, чтобы стремительно реконструировать завод и в недалеком будущем приступить к выполнению серьезного государственного заказа. Прошу говорить.

Как водится, список ораторов был  о б к а т а н  заранее, но вскочил с места и заговорил прямо из зала, не дожидаясь позволения Чичкина, разливщик Самохин. На пиджаке Самохина орден Трудового Красного Знамени.

— В детстве, значится, читал я сказку про Петра Первого. Стоял солдат на часах. Во Дворце. Времени вагон и маленькая тележка. Мозговитый солдат. Стоит и крутит мозгой. Читать-писать солдат самоуком выучился. Достал он из кармана грифель, нацарапал на стене: «Ума много, а денег нет». Проходил царь Петр. Прочитал надпись. Подивился: «Котел, говорит, у кого-то толково работает». Солдат не утерпел: «У меня, ваше величество». Тогда Петр: «Деньги-то куда хошь применить?» — «Да нашел бы куда. Купил бы корабли, заготовил горностаев, повез бы в заморские страны». Петр ему: «Велю снарядить три корабля и накласть пушнины. Бери их под свою руку и торгуй». Солдат поплыл, вернулся с большим прибытком для казны. Ну, так он и начал торговать. По-нынешнему сказать, валюту царю, будто земснарядом, качал из заморских стран. Товарищ член Политбюро, ежели капиталы получим — завод вздыбим. Лично у меня дюжина специальностей. Понадобится — на стройке за милую душу вкалывать буду. Мужиков вроде меня добрая сотня наберется. Рабочий костяк, значится, есть.

Когда Самохин начинал свое никем не предусмотренное выступление, Тузлукарев испугался, а с ним испугались почти все заводские руководители: «Касьяновскии подголосок. Его подопрет, нас оплюет». Но как только, он выступил и ему весело похлопали, довольный Чичкин предоставил слово главному металлургу Ергольскому.