Николай Воронов - Макушка лета
Фарников, Ергольский, Кухто сохранили свои посты. Однако быстро Касьянов заметил, что осуществление важнейших производственных задач, если к тому же за ними стоит его личная инициатива или Наречениса, находит в их звене торможение, по словам Готовцева: «Прямо-таки закорачивается на все три фазы». Ергольский при всяком удобном случае изгалялся над Готовцевым. Готовцев платил ему тем же. Отношения между ними портились. В конце концов они яростно разругались, и Готовцев заявил Касьянову, что уволится, если главным металлургом будет оставаться Ергольский. Не для того он бросил родной город, чтобы, вырвавшись из-под власти жестокосерда Самбурьева, попасть под власть иезуитствующего Ергольского.
В беседе с Касьяновым — на ней присутствовал Ситников — Ергольский оценил собственное невмешательство в историю с литейной системой как должностное преступление, за которое он может быть строго наказан не только партийно и административно, но и по суду. На это Касьянов сказал Ергольскому: раз он осознал низость своего поведения, то должен, чтобы возместить урон, нанесенный государству, работать с чувством искупления.
Ергольский покаянно склонил голову. Но через малое время начал козни против Антона Готовцева. На печь прямого восстановления железа прекратилась подача кислорода якобы из-за неотложного ремонта трубопровода.
Накануне печь шла необычайно послушно, выдала металл такой высокой кондиции, что Антон даже заробел: «Не случайность ли на грани фантастики?» Подготовившись к проверке результата, а также к закреплению того хода печи, который и вызывал оторопь и до неверия радовал, Антон был взбешен, когда начальник кислородной станции уведомил его о том, что ППВЖ[14] временно снимается с питания.
Антон умолял Ергольского опротестовать внеплановый ремонт трубопровода или отложить хотя бы на три дня, но тот беззаботно позубоскалил над его экспериментальным рвением.
— Не метуситесь, Готовцев. Практика всего лишь повод для научных обобщений. На вашем месте я давно бы был доктором. Веселейте духом и обогащайте теорию сталеплавильных процессов новыми-страницами.
— Сервий Гальба правил после Нерона.
— Вот ученость!
— Мальчуганом он как-то приветствовал императора Августа. Август ущипнул его за щеку и сказал: «И ты, малютка, отведаешь моей власти».
— Иногда я думаю: вам надо было бы податься в историки.
— Вы принимаете меня за шпингалета Гальбу, а себя за Августа.
— Неудачное сопоставление.
— Скорее прозрачное предчувствие темных обстоятельств.
Антон позвонил главному энергетику Кухто, но тот, не выслушав его, сказал:
— Адресуйтесь к непосредственному начальству, — и повесил трубку.
Еще в разговоре с Ергольским у Антона возникло подозрение, что ремонт трубопровода затеян неспроста, в действительности он, может, и не нужен.
На кислородной станции он спросил дежурного слесаря, долго ли будет ремонтироваться «нитка», идущая на участок экспериментальной металлургии. Слесарь ответил, что вчера он осматривал «нитку», не обнаружил никаких неисправностей и сам диву дается, почему заставили ее перекрыть.
Антон уведомил об этом Касьянова. Хотя для Антона был непереносим простой печи, Касьянов все-таки убедил его чуточку повременить.
На следующий день во время селекторной летучке Касьянов спросил Кухто:
— Когда дадите кислород на УЭМ[15]?
— В конце недели.
— Долго.
— Кислородная коррозия, Марат Денисович, страшный бич.
— Бич?
— Верно, выразился я плоско. Надо сменить двадцать метров труб. Ищем, где раздобыть?
— Начальник кислородной станции, вы что скажете?
— Нечего добавить.
— Есть необходимость в замене труб?
— Товарищ Кухто распорядился.
— Я спрашиваю вас.
— Видимо.
— Отвечайте со всей определенностью.
— Главный энергетик...
Кухто бесцеремонно вломился в диалог между Касьяновым и начальником кислородной станции:
— Ты доложил, я отдал указание.
— Кондрат Матвеевич, я не к вам обращаюсь. Станция, жду конкретности.
— «Нитку» обследовал слесарь Брюквин.
— И что же?
— На основании его выводов решили ремонтировать.
— Нечего там ремонтировать.
— У ммы...
— Брюквин сказал, что удивляется, зачем велели перекрыть «нитку».
Раньше до Касьянова доходил слух, что Ергольский называл себя, Кухто и Фарникова триумвиратом и хвастал, проводя «исторические» параллели, что рано ли, поздно триумвиры выдвинут из себя директора, как некогда они выдвигали из себя императоров.
По их мнению, Касьянов — счастливчик, ветродуй, хват, монстр. Не лучшую «характеристику» они давали всем «иже с ним». Наречениса и Виктора Ситчикова из-за их молодости они называли не иначе, как желторотиками. Когда я, Инна Савина, попросила Кухто и Фарникова объяснить, как «монстру и иже с ним» удалось пересоздать «Двигатель» и ввести его в разряд передовых предприятий страны, они затверженно отвечали: все совершилось не б л а г о д а р я, а в о п р е к и — мобильный коллектив и, конечно, поддержка и повседневный контроль с в е р х у.
ЧЕТВЕРТОЕ СЦЕНАРНОЕ ВКЛЮЧЕНИЕ
ЗА НАТАЛЬЕЙ
Я немного верну вас ко дню возвращения Касьянова из столицы. Он хмурился. В нем улавливалось разочарование. Из потребности выговориться он решил съездить со мной на базу отдыха.
Мы отпустили автомобиль возле довольно крупной реки Белявы; в нее, через трубу, впадает Тихоня.
У причала стояло великое множество лодок, по преимуществу дюралек с подвесными зачехленными моторами. Чуть подальше течение водило заякоренные парусные и моторные яхты. Это был причал частников.
— Моторы не воруют? — спросила я.
— Держим сторожей, — ответил Касьянов.
Неподалеку находился заводской причал с мостками и спасательной вышкой, на которой маячила женщина с биноклем.
Плавучее царство Желтых Кувшинок привело меня в восхищение.
— Остаться бы здесь жить! Да еще вернуть бы молодость.
— Вы, Инна Андреевна, мегалополисное существо. Вне огромного города вы сгинете. Тут необходима психология водяного и русалки. У нас с Натальей именно этакая психология. Кроме того, Инна Андреевна, вам ведом секрет вечной молодости.
— Вы, кажется, отговариваете меня остаться? Боитесь?
— Я не забыл вашего тайного бегства в Ленинград.
— Вы злопамятный и плохо верите в изменяемость людей.
— Люди способны изменять и изменяться.
— И что еще страшней: перестают любить.
Разговор получился не из приятных, и мы надулись друг на друга.
Но когда сели в катер и Марат направил его вверх по реке, забыли сердиться.
Наше внимание привлек белый катер. За ним скользила девушка на водных лыжах, одетая в алую шапочку и тигровой расцветки купальник. Она влетела на трамплин, торчащий из воды, вознеслась в воздух, изящно парила над рекой, пестрым летучим крестом отражаясь в ней.
Наш и девушкин катер пронеслись мимо. Лыжница махнула Касьянову ладошкой и упала.
— Не будет засматриваться на чужого мужчину! — крикнула я.
— Кабы на мужчину... На директора.
— От моего взгляда шлепнулась.
— Сногсшибательный взгляд.
Улыбаясь, мы промчались мимо тальников. Наша высокая волна прошла сквозь кусты и, отпадая от глинистого яра, по стенке которого пыталась подняться, заставляла их поочередно кланяться вослед катеру.
За поворотом выступила из речной перевивающейся глади цепочка островов. Мы пристали к рыжему острову, похожему на осенний лист клена.
А теперь сценарно о том, как Марат ездил, еще будучи главным инженером, мириться с Натальей.
Накануне он телеграфировал жене о своем приезде, но она его не встретила.
Касьянов на старой квартире. По столу скользит ключ, брошенный его разочарованной рукой. Ключ сбивает на пол листочек. Касьянов поднимает его. Это телеграмма, которую он послал из Желтых Кувшинок.
«НАТАШЕНЬКА ВСТРЕЧАЙ ПЯТНИЦУ = ТВОЙ МАРАТ».
На обороте телеграммы рукой Натальи торопливо нацарапано: «Много работы. Я замещаю главного врача на стеклозаводе. Не приходи. Н.».
Он запирает квартиру. Идет среди гигантских сосен. Кора на соснах, будто кольчуга.
Деревянная изгородь. В просветы между планками виднеются рубленые здания: одно напоминает старинный особняк, другое — барак с чрезмерно широкими окнами. Над крыльцом первого здания прибита жестяная полоса:
«А м б у л а т о р и я»
Касьянов стремительно взбегает по ступенькам. Приветствует раздевальщицу, просит халат.
Он в кабинете Натальи.
Приоткрылась дверь. Вошла старуха. Наталья усадила ее наискосок от себя.
— Бабушка, как ваша фамилия?
— Запамятовала фамилию-то. Неуж ты меня не помнишь?
— Я на рессорном заводе работаю. Восемь тысяч человек амбулатория обслуживает: на стеклозаводе три, да из деревень пять.
