Юность - Николай Иванович Кочин
Из запасов моей памяти
Я не знаю, что может быть радостнее и плодотворнее удачной дружбы для молодого человека. Истинный друг — вторая наша совесть. Она укрепляет ум, шлифует сердце, апробирует характер. Недаром же сказано в русской пословице, что «сноп без перевясла — солома».
Я сдружился с Васей при очень странных и точно бы случайных обстоятельствах. Еще не прекращались в это время междоусобицы, и побоища, и извечная вражда наших сельчан с соседними деревнями. Наше село стояло у ската склона, а Сарадон на пригорке, и посередине их протекала тихая река, служащая водоразделом земельных угодий. В какое время зародилась эта вражда, наши деды не помнят, и почему происходила, никто даже не интересовался, довольствуясь фактом: раз — сарадонский, то останавливай его на дороге и колоти ни за что, ни про что. «Разбить», «расчесать его в пух и в прах», «отмочалить бока», «настрочить», «отвалять», «огреть» — на это большие были мастера. Ох, уж эта цветная речь драчливых компаний!.. Лучше избегну искушения касаться ее сокровищ. Я думаю, приключилась эта вражда от деревенской скуки: силы бушевали у молодежи, а выходу им не было. Куда идти, чем заняться? И вот каждое воскресенье собирались на мосту и становилась «стенка на стенку». Участие в драке принимали все ребята, начиная со школьников, вплоть до женихов и даже женатых парней, которые сразу от этого отстать никак не могли. Старики выходили и глядели на дорогу от гумен, бранясь для приличия и, содрогаясь от удовольствия при этом зрелище. Бывало, выйдешь на околицу да глянешь на реку, и сразу сердце забьется: сближаются два полчища, напролом идут, голов не жалея, кричат, ругаются, а позади их воют жены и матери, а за женщинами бегут, спотыкаясь, маленькие ребятишки, хватая за подолы… Нет, не могу утерпеть, расскажу все пространнее. Ведь я сам до шестнадцати лет, вот именно до близкого знакомства с Васей, был на счету у своих озорных ровесников. Как не вспомнить! А все это было точно вчера. Голоса друзей звучат в моих ушах, лица их, как живые, стоят перед глазами… О юность моя, о свежесть моя! Так вот, слушайте. Каждая артель подростков и парней имела своего вожака, а вся молодежь села в целом — вожака всех вожаков и главного удальца деревенской молодежи. Без вожаков не начиналась ни борьба, ни серьезные предварительные перекоры. Вообще же схватка разгоралась так: обычно люди собирались по обе стороны моста через нашу речушку Печесь, дожидаясь своих вожаков, и принимались перекликаться:
— Шантрапа, почем брюховица? — кричали те, намекая на привычку наших мужиков, как более бедных в округе, покупать по воскресеньям на базарах коровью требушину — самое дешевое, что только можно было придумать. — Отрепье! Мирские попрошайки! Ванька — продай куски! — галдели они хором, бия нас в самое чувствительное место, ибо наши бобылки-нищенки, которых было немало, действительно, попрошайничали под окнами сарадонских жителей очень часто. — Голодранцы, сормачи, драли кошку на печи, а как содрали, сами сожрали! — из-за реки декламировали они, называя нас «сормачами» (искаженное для удобства произношения «сормовичи») единственно потому, что наши бобыли часто отлучались в город на заработки, в частности — на Сормовский завод. — Мы вас заставим рылом хрен копать, — намекали они на наших батрачек-девок, которые каждое лето нанимались к нам в няньки или в жнеи… А наши жнеи славились своей исполнительностью и покорностью. — Не балуй, холуй, барину скажу, — намекали они на профессию, которая была излюбленной между нашими парнями (служба в трактирах половыми), и всегда приберегали это оскорбление под конец, надрываясь, в крике: — Шестерки! Последняя карта в колоде… Тебе всего доверия: чайник с водой да два кома сахара. Лапотники, тряпишники! Волнушечники, водохлебы… луковники… сухомятники… огурешники.
А мы старались их заглушить, крича в свою очередь:
— Аршинники, мясные брюха! Видывали мы таких, которые в рукавицах кукиш кажут! Грозит мышь кошке, да издалече. Тулупники, кислая овчина, ахахи-блинники, кособрюхие… Ваши молодцы не бьются, не дерутся, а кто больше съест, тот и молодец. Один молодец съел тридцать пирогов с пирогом, да все с творогом. Ел-ел, что-то лопнуло, не брюхо ли? Нет, ремень лопнул.
Вот вожаки показывались на дорогах. Каждого встречала криками одобрения своя сторона. Этот крик уже не прекращался до тех пор, пока одна из сторон не оказывалась побежденной и бежала. Сперва шли друг на друга стенками, друг дружку устрашая так:
— Бери их, бери, бери, ребята! Наша берет… Не робей, ребята, не робей!
Этот крик раздавался с обеих сторон, пьяня и возбуждая драчунов. Сходясь, мы бросали друг в друга заготовленные черепки от разбитых горшков и сковородок, кирпичи, камни, палки, склянки и речные раковины. В руках вожаков, которые шли первыми и поведение которых, в сущности, решало исход дела, ничего, кроме огромных дубин и кольев, не было. По традиции считалось для них постыдным заниматься бросаньем камней — «такой мелочью». Прикрыв глаза рукою, вожак шел в первом ряду, грозя противнику своей дубиной, устрашая его храбростью и ободряя товарищей летучими распоряжениями, возгласами и афишированным пренебрежением к физической боли. Надо знать, что победа доставалась той стороне, которая «вытерпит». Имейте в виду, что люди сходились очень близко и оба полчища разделяли иногда не больше десяти шагов. При таком положении брось камень наугад — и то в кого-нибудь, да попадешь. Разумеется, каждая сторона домогалась сбить авангард храбрецов, отважившихся идти рядом с вожаком. Храбрецам и доставалось всех больше. Редко кто выходил из битвы без синяков на теле, без кровоподтеков, без пробитого затылка, без «фонарей» под глазами. Тут-то, в таком ответственном месте да в исключительно решающий момент, следовало не только не испугаться летящего в тебя камня или там палки, но, получив удар, ни одним движением не выдать боли, да еще улыбнуться или весело сострить. А когда товарищ скажет: «Эй, ты, утри кровь!» — надо было ответить: «Кровь? Ну вот, подумаешь, какая кровь, а я и не заметил», — и всех громче закричать при этом: «Бери их, ребята! Наша берет, хоша и рожа в крови!»
Иногда сходились совсем близко, — можно было достать друг друга длинной палкой. Тогда уже не продвигались вперед, а только на месте танцевали, изображая разъяренных и все еще наступающих и «ни перед чем не останавливающихся» удальцов. Удары становились лютее, положение опаснее, малейшее проявление слабости того или иного вожака предрешало ход дела. Достаточно ему было попятиться на шаг — вслед за ним все пятились еще дальше и моментально настораживались. Пользуясь этим, ободренный противник осыпал их градом камней и наступал
