Юность - Николай Иванович Кочин
— Где ты был? — спросят, бывало, дома.
— А где мне быть? Гуляли с сарадонскими девками.
— Как же это?
— Отбили их у парней. Те на печи так весь день и просидели. На околицу мы их ради праздника даже не выпустили. Известные трусы!
То же самое делали и сарадонские парни, когда угоняли нас в улицу. От села видно было, как они, сияя сатином рубах на солнце, толпой шли за рядами наших девушек, распевающих частушки. Только им это редко удавалось, пока вожаком нашим был неустрашимый Вася Долгий, очень редко, разве по какой-нибудь нашей большой оплошности.
«Вася Долгий», или «Вася — достань воробушка!» — так называли мы его заглазно. Это было его прозвище за неимоверно длинный рост. А в глаза все кликали просто «Вася», не как-нибудь, а именно «Вася», — не «Васька», как мы обращались тогда друг к другу. Для Васи Долгого было исключение, потому что одни любили его за храбрость, другие восторгались его силой, третьи удивлялись его росту, четвертых приводили в восхищение отчаянные его проказы — и все его обожали. Разумеется, я говорю о молодежи. А что касается старших, то других слов у них для Васи не было, как «головорез, жулик и хулиган». Матери оберегали своих сынов от дружбы с ним, но мы гордились ею, она льстила каждому из нас и поднимала во мнении околицы. Во всяком случае, — мы готовы были идти за ним хоть в огонь, хоть в воду. Ему минуло шестнадцать лет, когда он сделался нашим «главным». Это случилось за два года до революции, и я был еще мальчишкой. Но уже с той поры я привязался к нему настолько, что моей излюбленной мечтой в жизни было стать храбрым, отчаянным и сильным, как он. Я выбивался изо всех сил, чтобы доказать, как я достоин его дружбы. И если он предлагал идти в чужое гороховое поле, то я настаивал на большем: что-де надо не только набить карманы, но и заночевать на полосе из пренебрежения к опасности; если он хотел опустошить чей-нибудь огород, то я защищал план съесть уворованные огурцы на лужке перед окнами хозяйки; если он выдвигал намерение украсть со двора курицу и ее изжарить в лесу, я брал на себя риск ощипать курицу на виду у всех, обязательно где-нибудь на околице. К счастью для меня, Вася с моим мнением не считался, как и с мнением всех вообще, а поступал, как ему заблагорассудится, а то не сносить бы мне головы. Впрочем, надо откровенно признаться, что эти планы я выдвигал единственно из мальчишеского самолюбия и запальчивости, — вот, мол, я какой, вот, мол, я на какие дела способен, а больше, пожалуй, из желания понравиться Васе. На самом же деле, вероятно, первый бы забоялся «ощипать курицу за околицей», да и матери очень боялся, пуще всего на свете, так как она мне голову за это свернула бы. Вася, бывало, нас выслушает и скажет:
— Ну вот, выдумали еще, мошкара… Делайте, что вам прикажут, а то — во!
И он поднимал и показывал исполинский свой кулак. Для всех это был самый неопровержимый аргумент.
Вася вовсе чуждался девушек и поэтому вдвойне был предан буйной парнячьей ватаге, поневоле притягивал к себе всех озорников и отчаянных голов. А ведь он был настоящий красавец. Насколько я сейчас помню, мне думается, что внешний его облик отвечал самому пламенному воображению сельчанок. Он был кудряв и белокур, и кудри у него были очень густые и очень длинные, прямой нос, глаза карие, лицо худощавое, голос громовый, низкий, такой, что во всей улице был слышен. Он обладал таким высоким ростом (весь народ у них в роду был крупный), что сам его стеснялся, и когда входил к девкам на посиденки, пронося голову под полатями, или шел улицей, то сгибал ноги в коленках и сутулился нарочно, что в таком случае делало фигуру его очень несуразной. Зато он выпрямлялся во весь свой рост, когда вел нас на «врага». И был удивительно красив и грозен. Тогда он слегка раскачивался на своих длинных ногах и держал на плече дубинку такой толщины, что от одного его вида противникам было страшно. Он шел на них, как лев, не обращая внимания на летящие камни, не оборачиваясь и не замечая, следовала ли армия за ним или нет. Это в нем и было восхитительно. И когда приближался к врагу, не укорачивая шага, тогда снимал дубину с плеча и начинал ею размахивать, продвигаясь вперед. Ну, конечно, всякий боялся встретиться с таким верзилой и пятился, фронт в этом месте слабел, «неприятель» бежал, точно его ветром сдувало. Вася при этом громко вскрикивал:
— Держи их, окаянных супостатов. Дуй им в хвост и в гриву!
И мы бросались вслед за бегущим «противником», осыпая его градом камней.
Вася садился на «вражеский» плетень, и далеко видна была его дубина. Он сидел, как орел на скале, он
