Юность - Николай Иванович Кочин
— А ты подумай лучше…
— Э, дорогой… Ночи длинные, керосину нет, подушки вы у меня отобрали, поневоле лежишь на сапоге, умираешь от безделья и думаешь целые ночи напролет… Только думы не очень веселые… Сейчас все только тем и заняты, что думают, работать некому. (Усмехается). Иду я вечером и своего бывшего батрака встречаю… Он у вас в активистах ходит, старик Цепилов. «Что ж ты, говорю, батрак, а без должности. Сейчас, говорю, кто нищ да убог, тот и возвышен». — «А и правильно, говорит, какую бы мне, Онисим Лукич, должность подыскать по моим способностям и силам?» — «А вот, говорю, министром бы земледелия. Говорят, министр в земельных делах только напутал. Ведь ты же знаешь земледелие лучше его. Сорок лет в батраках. Кому, как не тебе… земледелием заправлять». А он: «Сказал тоже, вошь те заешь. Больно высоко — министром. Я думал в кооперацию, к съестному поближе. А нынче в министры-то сколько нашего брата метит… счету нет…»
Он хохочет и смотрит на Якова.
— Пошли за гумны. Показал я ему пустующие земли — шаром покати; тут, бывало, ометов — как гороху на блюде. «Раньше, говорит, богаче, хозяин, жили… бывало, пойдешь за гумны, малины сколько… черемухи… Малину из лесу возами возили… а сейчас и ветки скормили скоту». — «Так ты, говорю ему, разводи сады — земля теперь у тебя есть — и вози возами малину…» — «Так ведь это, говорит, насадить, развести еще надо, а то само росло». Ну — хозяева страны! Ну — распорядители! Ну — государственные умы! Только бы взять готовенькое… Сколько с меня контрибуции-то?
— Одна тысяча.
— Почему не две, Яша?
— Остальное тебе про запас оставили… Чтобы от корня побеги были…
— Забавно… Сидеть в канцелярии и в чужом кармане деньги считать… Это похлеще того, что мне батрак ответил… Ну, а как ты думаешь, сколько у меня денег?
— Не знаю.
— Не зная, как же ты постановляешь, сколько с меня взять? А если у меня их нет?
— Нет, так найдешь.
— А если источники, где находил, пересохли?..
— Вещи продашь.
— А если и вещей нету?
— Брось комедию ломать, Онисим. Балаган тебе здесь или штаб бедняцкого класса?
— Штаб, это точно. Одни указы и приказы…
Онисим смолкает и озабоченно ходит по канцелярии, рассматривает плакаты на стене. В том числе плакаты, призывающие дезертиров к борьбе с чехословаками стихами знаменитого губернского поэта Дяди Макара:
Вы не прячьтесь, дезертиры,
По канавам у села,
У Керзона ветка мира,
Как дубина, тяжела…
Читает лозунги, выписки из протоколов, приклеенные хлебным мякишем к стенкам шкафа: «Так как касса комбеда пришла в запустение и надо ставить на должную высоту народное образование, то облагаем местным налогом деревенскую буржуазию… ужасное положение сельских учительниц… нечем топить школу…» Наш молодежный плакат — против поцелуев, галстуков и танцев, начинающийся словами: «Танцы есть буржуазное трение полов…» И указы, указы по стенам, переписанные моей рукой и обсиженные мухами: указ о привлечении за взятки, за фабрикацию командировочных удостоверений, за укрывательство дезертиров, за спекуляцию нормированными продуктами, за изготовление самогонки, за хищение и продажу государственного имущества, за незаконное получение продовольственных карточек… Лозунги против капитализма, частной собственности…
— Интересный вы народ… Уничтожаете собственность и жалуетесь, что цены на нее дорожают. Боретесь с вольной торговлей и обижаетесь, что на базарах всего товару — рыжиков три кадки да пара лаптей… моченые яблоки, два стручка перцу… Поверьте моему слову — призывать нас будете хозяйство подымать и давать медали. Право собственности, Яша, в самой природе человека. Дети, слышь ты, спорят из-за игрушек и даже, видал, дерутся. Даже теленок, если бы не мычал, а говорил, то сказал бы, что он частный собственник. Чего в таком случае говорить про нашего брата…
Он говорит долго, обстоятельно, он убежден в крахе нашей экономической системы так же твердо, как в том, что сам он смертен. Он рассказывает набившие оскомину местные нелепые истории, которые повторялись каждый день, про то, например, как в волости во время мятежа разбили аптеку, выпили спирт и все решительно лекарства… Как он усовещал народ: «Зачем лекарство тебе… Придет ваша мать завтра или сестра, а ей лекарства нету…»
— Ну, немножко одумался народ. И что же? Только мы отошли, толпа вбежала в магазин писчебумажных принадлежностей, схватили бутылки с чернилами, отбили горлышко и стали пить. Ко мне подбежал интеллигент, учитель гимназии: «Что вы смотрите на эту разнузданную стихию? Это же варвары! Настоящие вы все индейцы Северной Америки!..» А я ему говорю: «Ах, индейцы?! А не ты ли первый красной тряпкой махал и пел «Отречемся от старого мира…» Вот теперь целуйся с новым миром вволю».
Молчим.
— Тут нужен пулемет. А он хочет речами пьяных людей остановить… И верно говорят — гнилая интеллигенция… И сколько развелось теперь этой интеллигенции… генералов без армий! Министров без портфелей! Куда их девать? Хлеб сеять скоро будет некому…
Яков слушает его, закрыв глаза.
— И все говорят и все думают — слово всесильно: рече и бысть. Как бы не так. Он говорит, а глядь — сцапал сундук с деньгами… И сколько я слышал хороших слов от плохих людей, тому поверить трудно. Вот и тебе не верю, Яшка, поэтому…
Яков теряет самообладание:
— Кругом враги, кругом саботажники! Привезли мыло в кооперативную лавку — оно уплыло на базар. На базар придешь — торгуют не на площадях открыто, а на постоялых дворах. А кто закупает товары? Для каких целей? Неизвестно. Днем на дорогах пусто. А наступит ночь — одна подвода за другой, обоз за обозом. Чьи? Куда? Откуда? Зачем? Неизвестно. Посмотришь на волость и там подлецы окопались. Лошадей для армии набирают, освобождают лучших за взятки. И все, кого мы арестовывали ночью на дорогах, все решительно имеют на руках форменные документы с печатями высоких советских органов. Справься там, так об этих людях даже не слыхивали. А ты говоришь, наша диктатура жестока! Мягка наша диктатура! Не хватает миллиона пролетарских глаз. Враги, как клопы в щелях. Глядишь, дело мелкое, скажем — мельница наша… Поставить туда некого. Квитанции не раздают, учета нет, плату берут себе, с бабами балуются, пьянствуют… Вчера прогнал засыпку и мельника — застал за самогонным аппаратом. Ты послушай, что делается в сельсовете. Иван Кузьмич помогать инвалидам отказывается; раз приехал с фронта, значит, привез всего. Нашего солдата за вора считают. Рассуждение явно обывательское. А ведь это советский орган на селе… А в лесничествах?
