Черная шаль - Иван Иванович Макаров
— Там видно будет. Иди… Василий Ипполитыч, давай дальше, — сказала Мария Федоровна и отвернулась от Алеши.
Учитель заговорил вновь. Алеша направился к двери. Пятеро баб, приходивших за ним, и посыльный опередили его и выскочили на улицу, волоча за собой Алешины портки, набитые зерном. Алешу они схватили на крыльце и, не дав опомниться, взвалили эти портки ему на плечи, связали обе порточины сзади красным его флажком, так что получилось подобие хомута.
— Неси, гундосый черт, неси! — кричали они, заливаясь смехом.
Алеша попробовал сбросить с себя этот хомут и бежать, но бабы тотчас его поймали, надели вновь и, схватив за руки, поволокли по селу. Из сельсовета выскочила Марсагага. Она догнала баб и закричала, чтоб они бросили эту проделку.
— Бездельницы вы этакие, — стыдила она, пытаясь столкнуть с Алеши его странный хомут, — со всякой дрянью вяжутся. Не стыдно вам?
Алеша вдруг придрался к ней:
— А-а… вы на меня хомут приказали надеть… Ладно… Я понесу… понесу…
Он поправил порточины и, согнувшись, точно бы это была огромная тяжесть, медленно пошел по направлению к дому.
На гати его догнала Авдотья Дубынина, его прощенная должница, и, угодничая, закричала визгливо:
— Фря какая заявилась. Людей позорит. Сама с голубочком гурлы-мурлы, дудочки ему под хвост вешает, а нам давай лошадей в колхоз. Ф-фря…
Глубокой ночью Алеша вскочил с постели и растолкал Иёна-дурачка. Алеша числился холостым, но сожительствовал со своей глухонемой кухаркой.
Изнуренная его лаской и непосильной работой, она спала на своем месте в кухне, на большом сундуке. В кухне, чуть слышно потрескивая, горела привернутая лампа. Алеша подвел Иёна к немой, разбудил ее и скинул с нее дерюгу. Немая села на постели, вглядываясь в Алешу и пытаясь узнать, что от нее хотят. Алеша заголил на ней рубаху и, показывая на ее сжатые голые ноги, тихо сказал Иёну:
— Кхо… кхо…
Этот странный звук, сопровождаемый знаками, всегда служил ему для объяснения с дурачком.
Немая сидела неподвижно, стыдливо опустив глаза.
— Кхо… — повторил Алеша и улыбнулся.
Иён неподвижно уставился на немую. Сонные глаза его сделались вдруг круглыми и выпуклыми.
Тогда Алеша закрыл левой ладонью рот и нос немой, а правую подсунул ей под мышку, положил на грудь, показывая, что держать надо крепко, изо всех сил. Потом отпустил и, толкнув Иёна, опять сказал:
— Кхо…
Иён, растопырив огромные ладоши, приблизился вплотную к немой, но, видимо, не решался.
— Кхо… кхо… — сердито зашипел Алеша и толкнул его в спину. Иён стремительно нагнулся, схватил немую, точно так же, как показал Алеша, и затрясся всем телом.
Она мгновенно омертвела в его свирепой хватке. Он держал немую в таком положении, не валя ее, и сам оставался неподвижным. Казалось, его страшная похоть удовлетворялась этим объятием.
Алеша осмотрел, плотно ли завешено окно, и на мгновение вывернул побольше фитиль. Увидев, что лицо у немой посинело, а глаза, неподвижно устремленные вверх, свело к переносице, он вновь приглушил свет и два раза дернул Иёна за волосы на затылке снизу вверх.
— Кхо!.. — крикнул он.
Иён отпустил немую и, не оглядываясь на хозяина, стоял над ней напряженный, с растопыренными пальцами, готовый каждое мгновение вновь броситься на нее.
Алеша, смеясь и лаская, успокоил немую, знаком показывая ей, что это шутка. Немая покорно улыбнулась. Тогда Алеша вновь поднял на ней рубашку и опять толкнул Иёна. Тот мгновенно стиснул ее, крепко зажав рот и нос.
Алеша тут же оттащил его.
Ночью он четыре раза повторил свой опыт. А рано утром он пришел вместе с Иёном к учителю, стараясь захватить Марсагагу спящей. Марсагага действительно еще не вставала, но уже проснулась и, опираясь на локоть, задумчиво глядела на голубя, бродившего по полу.
Алеша заметил, что Иён впился взглядом в голые плечи Марсагаги.
— Кхо… — кашлянул он, как бы докладывая о своем приходе.
Иён вздрогнул.
— Входи, входи… — тихо отозвалась Марсагага и приподнялась, натягивая одеяло.
И в тот же момент, когда плечи ее обнажились еще больше, на мгновение мелькнули груди, Алеша кашлянул вновь.
— Кхо… Вы еще не встали. А я к вам… Извиняемся… мы в другой раз… — и он поспешно вышел, увлекая остолбеневшего дурачка.
Он снова зашел с Иёном вечером. Под окном он дождался того момента, когда она, уже раздетая, сидела на постели и закручивала в пучок волосы.
— Кхо… — кашлянул он, врываясь, — опять я невпопад…
— Подождал бы входить, — спокойно проговорила она и, не выпуская из одной руки волос, другой натянула на ноги одеяло.
Алеша, извиняясь, хотел уходить, но она остановила его.
— Говори, раз уж вошел. Ну…
— Мария Федоровна, — обиженно начал Алеша, — за что ж вы так опозорили меня? Вроде ярма надели мне. За что такое бесчестие?
— Ты за этим и пришел? — спокойно спросила она. — Глупости… иди спать! С тобой потом…
Алеша хотел было что-то еще сказать ей, чтоб оправдать свой неурочный приход, но он почувствовал, что Иён вздрогнул.
— Кхо, — поспешно кашлянул он, — Извиняемся.
Вытолкнув Иёна, уж из сеней еще раз крикнул:
— Покорно извиняемся, Мария Федоровна.
Говорили, что зима напоследок лютеет и борет весну. Утром, еще затемно, в тот же день, когда ждали Марсагагу из города, повалил мокрый снег и глубоко заложил проталины. Потом ветер подул с Журавинки, самый холодный ветер на Казачьем хуторе.
Василий Ипполитович тоже был в городе. Он вернулся вчера и сказал, что трактор дают в кредит. Трактор в Казачьем хуторе знали только понаслышке, и хотя Василий Ипполитович был человек самостоятельный, все же колхозники да и мужики усомнились: правду ли дают в кредит эту громадину — так и представляли все — громадина-трактор. А те, кто поверил, про себя решили, что дают какой-нибудь поношенный, чтоб завлечь их в должники. Не может быть, чтоб так быстро, сразу дали трактор.
В полдень снег сделался жестким и колючим, понизу закрутилась поземка, небо побелело, как зимой. Когда Марсагага въехала в село, колеса у телеги уже не вертелись. Их приморозило, и они скрипели, присвистывая сквозь бурю. Возница был сумрачен, казалось, он обдумывал — к урожаю или к беде такой поздний буран.
Марсагагу увидели бабы-колхозницы. Закрывая лицо ладонями от колючего снега, они наперебой закричали:
— Федоровна-а, милая-а, даю-ут?
— Даю-уут, — в тон им ответила она.
— Зазябла, Федоровна-а? — высоко и радостно закричали бабы.
Марсагага согнула голову от ветра, задернулась платком и не ответила, а махнула рукой.
Дома она узнала, что пропал ее голубь. Сказала ей об этом бабка, мать учителя; голубя часто выпускали и при ней и без нее, но он возвращался.
— А вечор
