В пятницу вечером - Самуил Вульфович Гордон
— Мама, что такое аминь? — спросила Эстер Шифру.
— Аминь, дочка, означает, чтобы все добрые пожелания исполнились.
Гилел снял с себя талес и подал его Матушу, мигнув при этом Йоне, чтобы тот позвал сюда Алексея.
Накинув на себя талес, Матуш стал против памятника, на место Гилела и спросил:
— Реб Гилел, что я должен сказать?
— Вы же слышали?
— Да, слышал, но все же подсказывайте мне.
— Начните с того, с чего я начал, с клятвы.
Матуш, высунув голову из-под талеса, начал повторять вслед за Гилелом:
— Я, Матуш, сын Арона, призываю вас, святые души, в свидетели, что я ничем не прегрешил против вас, ни в чем перед вами не виноват…
— Что руки мои чисты и не осквернены…
— Что руки мои чисты и не осквернены…
— Ни разбоем… — подсказал ему вернувшийся Йона.
И Матуш за ним повторил:
— Ни разбоем…
— Ни насилием…
— Ни насилием…
— Не запятнаны кровью ближнего…
Между деревьями показался Алексей и остановился перед Матушем. Увидев его, Матуш съежился и спрятал голову под талес.
— Мои руки не запятнаны кровью ближнего… — громко повторил Йона.
Матуш молчал.
— Ой, злодей здесь! — вскрикнула Шифра. — Гилел, смотри, злодей здесь!
— Вижу, Шифра, вижу. — И Гилел, не двигаясь с места, словно врос в землю, сказал замолчавшему Матушу: — Вы же просили, чтобы вам подсказывали, так повторяйте: «Мои руки не запятнаны кровью ближнего…»
Но Матуш стоял, низко опустив голову, и по-прежнему молчал.
— Мама, это тот полицай, что гнался за тобой? — спросил Либер мать и бросился было к Алексею.
Но Гилел загородил сыну дорогу:
— Стой, сын мой! К нему нельзя приближаться — он отверженный.
— Так пусть немедленно уберется отсюда! — крикнула Шифра.
— Шифра, он не сам пришел, за ним прислали. — Йона указал на Гилела.
— Да, это я его вызвал сюда. — И, как судья, дающий последнее слово подсудимому, Гилел обратился к Матушу: — Вы молчите?! Значит, это правда? Я вас спрашиваю: это правда?
— Что правда? — Эстер испуганно посмотрела на Гилела.
— Его спроси, отца своего!
— Папа!
— Я не виновен, дочка, — пробормотал Матуш.
— Бедняга, возвели напраслину на человека…
— Кого это вы, реб Йона, называете человеком? — Гилел в гневе прищурил глаза. — Кого назвали вы человеком?
Тем временем Матуш несколько пришел в себя и накинулся на Гилела и на Йону:
— А вы на моем месте? Что сделали бы вы на моем месте? Теперь все стали судьями. Умирать никому не хочется, а надо мной уже занесли топор: или — или…
— Хотите сказать, что вас принудили? — перебил его Йона.
— А что же, по-вашему, я пошел по своей доброй воле?
— А разве не было таких, что шли на это по доброй воле? — продолжал Гилел, как судья, которому еще хорошо надо подумать, прежде чем вынести приговор. — Почему фашисты пристали именно к вам, а не к кому-либо другому?
Но Матуш не считал себя обвиняемым, обязанным все выслушивать и отвечать на все вопросы.
— Что вы спрашиваете меня? Немцы отчитывались передо мной, что ли? Приказали, и все! — Встретившись взглядом с Алексеем, Матуш, как бы желая вызвать к себе сочувствие, добавил упавшим голосом: — Что мне оставалось делать? Другого выхода не было…
— Кроме как злодействовать?! — вскричал Гилел.
— Ложь, клевета! Еврейская полиция не злодействовала и никого не…
— Истые праведники, — вставил свое слово Йона.
— Праведники не праведники, но наши руки не запятнаны кровью.
— Как вы сказали — не запятнаны кровью? — прогремел голос Гилела на весь лес. — Ну да, вы только вязали свои жертвы, а убивали их другие. Вы только помогали загонять жертвы в вагоны, а душили и сжигали их другие. Вы только помогали отнимать у матерей их малюток, а разбивали им головки другие. Вы только…
— Мы не знали, куда их высылают…
Алексей, молча стоявший между деревьев, приблизился к Матушу:
— Ты не знал? А кто помогал нам искать в гетто спрятанных детей? Не ты ли и твои полицаи?
— Боже мой, я этого не выдержу! Вы были полицаем?!
— Он был начальником полиции, Шифра.
— Папа, ты?! Ты был начальником полиции!
— А если б полиция в гетто не была еврейской, евреям было бы лучше? В тысячу раз хуже! Да, я был в гетто начальником полиции, но еврейской полиции, и гитлеровцы обошлись с ней, как со всеми евреями. Я случайно остался жив. Мне чудом удалось бежать.
— Ну и что? Может, в награду за то, что и вас гнали в могилу, простить вам ваши злодеяния?
— Я все же хотел бы знать, — вмешался Йона, — почему эти изверги выбрали именно вас, а не другого? Ну скажите, почему?
— Потому, что мой отец не был ни портным, ни веревочником. Вы удовлетворены?
— Что ваш отец не был ни портным, ни веревочником, можно себе вполне представить. Но кто вы были, — не унимался Йона, — что немцы выбрали именно вас? Не из тех ли вы, что сами спешили выслужиться перед ними?
— Кто вы такой, что допрашиваете меня, словно следователь какой-то?
— Мы судьи, — отозвался Гилел. — Мы судьи над вами!
— Меня никто не может судить. Они гнали меня на смерть наравне со всеми.
— И поэтому вы лучше полицая Алешки? Вы хуже его! Да, хуже. — Гилел сорвал с Матуша талес и передал его Йоне. — Смотрите, Йона, не кладите его среди священных книг — талес этот осквернен. — Гилел обернулся к Матушу с поднятыми кулаками: — Прочь со святой земли! Будь проклят! Будь проклят, как Алешка! Чтоб ты не ночевал там, где дневал, и не дневал там, где ночевал! Чтоб ты вечно скитался, не находя пристанища! Чтоб ты, как собака, стоял под дверью и тщетно молил о куске хлеба! Как жаждущий в пустыне…
— Меджибожские дикари! Пойдем, дочка, отсюда!
— Прочь с глаз моих! Я тебе больше не дочь! Одно только скажи: мама знала?
— Мама ничего не знала и не знает. И хватит! Новые судьи нашлись. Идем, Эстерка!
— Не смей подходить ко мне!
— Не ближе чем на четыре шага, —
