Николай Фере - Мой учитель
заключение: «А хорошо бы нам организовать собственный театр в колонии»,— мы встретили
его слова шумным одобрением.
Беседа затянулась до глубокой ночи. Прощаясь со всеми, Антон Семенович задержал
меня.
— Теперь никто нам не помешает, и я смогу выслушать наш отчет и принять дела.
Антон Семенович слушал мой недолгий рассказ молча и только изредка прерывал его
краткими замечаниями. Но когда я заговорил о подготовке ребят к «шумной» встрече, он
начал весело улыбаться, а потом сказал, что ему уже удалось узнать сегодня об этом кое-
какие новые подробности. Затевалось гораздо более серьезное дело, чем я предполагал.
Ребята, разведав, что кулаки с Михайловских хуторов где-то спрятали в разобранном виде
небольшую пушку, решили во что бы то ни стало добыть ее и притащить в колонию, а затем
произвести салют. С этой-то целью они и запаслись орудийным порохом, который взорвался
по неопытности Вари. Взрыв расстроил их планы, и после этого Варя несколько дней ходила
заплаканная, так как ребята донимали ее за провал такого, но их словам, «мирового дела»...
Я имел случай еще раз упрекнуть себя в том, что не обращал должного внимания на
«мелочи»: я ведь не заметил, что с Варей что-то происходило после истории с порохом!
— Поверьте мне, — добавил Антон Семенович,— такие, как Калабалин, Братченко,
Лопотецкий, да и многие другие, хоть из-под земли, а пушку бы достали. Я в этом нисколько
не сомневаюсь. И вы только представьте себе, какое действительно «мировое дело» началось
бы для всех нас, если бы ребята осуществили свой план! Как только это дошло бы до
Губнаробраза, Шарин и другие с перепугу потребовали бы послать против колонии весь
полтавский гарнизон!..
Закончив сдачу дел и пожелав Антону Семеновичу спокойной ночи, я невольно
подумал о том, что я вот смогу теперь спать спокойно, но сможет ли спать спокойно Антон
Семенович, это сомнительно... Разве можно предугадать, какие «мировые дела» зарождаются
сейчас в головах наших предприимчивых колонистов?
– 14 –
И до поездки Макаренко в Москву у нас ставились иногда спектакли, но лишь от
случая к случаю. Мысль о создании театра в колонии, безусловно, созрела у Антона
Семеновича в Москве, а последнее из происшествий, случившихся во время его отсутствия,
лишний раз подтвердило педагогическую; необходимость осуществления этого замысла.
На третий день после ночной беседы о театре начались репетиции. Таков уж был
Антон Семенович: если у него появлялась плодотворная идея, он стремился сразу претворить
ее в жизнь.
Обязанности режиссера, а часто и главную роль в ставящейся пьесе исполнял он сам.
Антон Семенович обладал несомненными актерскими способностями. Роль городничего в
«Ревизоре» была им сыграна блестяще. Хорошо играл и воспитатель Иван Петрович Ракович.
Были талантливые исполнители и среди колонистов, но нам, как правило, не хватало
артисток для женских ролей. Одна моя знакомая, любившая и знавшая театр, несколько раз
выступала по просьбе Антона Семеновича в колонийских спектаклях. Она рассказывала мне,
как глубоко освещал Антон Семенович во время репетиций роль каждого действующего
лица, как преследовал он малейшие попытки иных нерадивых актеров схалтурить, как умело
выходил из затруднений при постановке сложного действия на нашей необорудованной
сцене. Хотя репетиции и затягивались порою до двух — трех часов ночи, никто из
участников будущего спектакля никогда не высказывал недовольства: Антон Семенович умел
во-время поднять настроение уставших актеров интересным рассказом, веселой шуткой,
комической сценкой.
Для театра был отведен пустовавший мельничный сарай без потолка. Установленные в
нем временные печи не могли нагреть это помещение даже до мало-мальски сносной
температуры. Однако холод никого не смущал. Актеры дрожали, но играли с подъемом.
Хуже, чем другим, приходилось суфлеру, который от холода иногда так стучал зубами, что
уже не мог внятно произносить многословные реплики, за что ему попадало и от режиссера
и от актеров. Зрители тоже дрожали, но не уходили до самого конца спектакля. После
спектакля у них еще хватало терпения минут десять — пятнадцать аплодировать участникам
представления. По установившейся традиции, к зрителям должны были выходить не только
актеры и режиссер, но и суфлер и все рабочие сцены.
Наш театр посещали и свои, и сельская молодежь, и люди преклонного возраста. Иней
раз можно было наблюдать, как во время спектакля какой-нибудь «дидусь» сперва начнет
зевать, а потом и заснет. Разбудишь его и посоветуешь пойти домой. Но «дидусь» не
соглашается уходить: «Как же уйти, не услышав, убьет он врага своего или нет? Как же я не
все расскажу своей старухе? Смотри, еще не поверит, что в театр ходил!»
Большинство наших актеров, как и большинство зрителей, раньше никогда не бывало
в театре. Оттого-то и те и другие частенько настолько увлекались действием, происходившим
на сцене, что оно им начинало казаться происходящим в жизни. И поэтому в ходе спектакля
нередко возникали совершенно непредвиденные эпизоды, чаще всего наивные и комические,
в которых принимали участие не только актеры, но и зрители. Антона Семеновича такие
сцены всегда поражали своей глубокой непосредственностью, и он не очень осуждал ребят за
их актерские вольности.
Из первых постановок того времени мне особенно запомнилась одна. Название пьесы
я забыл, но содержание ее более или менее точно запечатлелось в моей памяти.
Трое англичан — два купца и один матрос, — уцелевшие во время кораблекрушения,
попали на остров, жители которого еще но знали денег, были честны, добры, независтливы.
Купцы немедленно воспользовались доверчивостью островитян и начали выманивать у них
золото и драгоценные камни. Они уверили молодую королеву острова, что матрос —
королевский сын, и она согласилась на брак с ним. Матроса тяготила ложь, навязанная ему
купцами, и он рассказал королеве всю правду о себе. Но она уже любила его, и они решили
вдвоем покинуть остров. Об этом, однако, узнали жрецы. Они подняли народ против
англичан. Матрос был убит, а купцы с награбленным добром пытались скрыться на лодке, но
– 15 –
погибли во время бури. При всей наивности этого романтического сюжета в пьесе хорошо
были показаны низость и жадность купцов, в ней было много волнующих сценок и занятных
приключений.
Роль королевы Антон Семенович попросил сыграть мою знакомую, о которой я уже
упоминал; роль матроса исполнял колонист Костя Белковский (Ветковский), купцов играли
колонисты Горгуль (Кудлатый) и Мухин, а главным жрецом был Антон Семенович.
Все шло хорошо. Но вот началась последняя картина. Занавес поднялся... На опушке
леса возле шалаша сидели королева и матрос и вели разговор о своем предстоящем отъезде.
Костя, который сначала стеснялся малознакомой актрисы, уже вошел в свою роль и даже
рискнул обнять королеву. В это время издалека послышался шум. Это приближалась толпа
островитян, руководимая главным жрецом. А влюбленные продолжали спокойно сидеть, не
подозревая о надвигающейся опасности. Волнение нарастало, и наконец кто-то из малышей
не выдержал и испуганным голосом крикнул:
— Костя, убегай скорее! Антон Семенович договорился с ребятами убить тебя!
На Костю эти слова подействовали совершенно неожиданно. Он поднялся и,
обратившись к зрителям, произнес:
— Меня убить? Да я кого хочешь в котлеты изрублю!
Грозный вид Кости и его решительное заявление вызвали бурное одобрение зрителей.
Но ворвавшаяся на сцену толпа островитян-колонистов уже набросилась на хвастливого
Костю-матроса и, несмотря на все предупреждения Антона Семеновича, затеяла настоящую
свалку. Королева растерялась, ее лицо выражало испуг, и Антон Семенович, сдерживая ребят,
на всякий случай стал поближе к ней. Косте не удалось никого «изрубить»: поверженный на
пол сцены, он лежал, изображая убитого. Но симпатии зрителей все же были на его стороне.
И когда Антон Семенович произнес заключительную фразу пьесы: «Так будут уничтожены
все наши враги»,— вдруг раздался возмущенный голос одного из гостей, пожилого
крестьянина:
— Такого хорошего хлопца — и убить!..
Занавес опустился при полном молчании зрителей. Только через несколько минут,
после того как занавес снова поднялся и все актеры выстроились на сцене и среди них
